Луна так однооко
глядит из-за трубы.
И тьмы крепка плотина,
и дум горче?е сок.
Спасение от сплина -
петля, стрельба в висок.
И дым кислей, сине?е
средь очереди дней.
Чем боль в груди сильнее,
то тем она родней.
И память тем грузнее,
ведёт главу ко дну.
Тоска всё зеленее,
и клонит взор ко сну.
Отдельность
Тут каждый отдельный до горя.
Лишь тени, касаясь теней,
сливаются в тёмное море
повыросших в камни детей.
Шагают, молчат, как записки,
когда все их кожны тела
иль мраморны их обелиски,
где нету уж больше тепла.
Пустынным кустом или лесом
ветвятся, чуть трогая ветвь
соседнего древа. Но весом
не чуют взаимный ответ.
Иных сторонятся от страха
заразных паршою, сухих.
Лишь после пожжения, краха
они докоснутся других,
впитаются в корни и стволья,
и ветви, листву и плоды,
лишив одиноческой боли,
заселят совместьем сады.
Лесной домик
Вдали от великих высоток
мой домик, как келья, стоит.
Ручей дум меж норок и сопок
путь торит, не точит гранит.
Так тихо. И крыша с навесом
бревенчатый запах хранит.
И шторятся окна завесой.
И чайная кружка дымит.
И яблоки спеют так пряно.
И луч по груди бороздит.
То жёлто, то бело, румяно
в глаза мои солнце глядит.
А ночью вдвоём со свечою
мы слушаем шорохи трав,