гадаем по шелесту, вою
деревья и зверя, и явь.
Жилище без троп и тропинок,
эдемов желанный шалаш,
гнездо из родимых пушинок.
И я его вверенный страж.
Назначен сюда за скитанья
гонявшей до пота судьбой.
Наградой за боли, исканья
мне стал этот дом и покой…
Смоленское море
В тумане чёрного дымле?нья
тела, как волны, в пене гильз.
И жемчуг глаз глядит в томленьи
на чаек, что стремятся вниз.
И ветер тину влас колышет,
зубов младые семена,
и щепки рук, и пики в жиже.
Не видно в море этом дна.
Великий штиль. И свет не ярок.
Гребёт лишь кто-то в никуда,
чей лоб кровав и юн, и жарок,
по красной глади уходя.
Травы и танков, мачт обломки,
огонь в домах сторожевых
в одном пейзаже для потомков
застыли в память, для живых.
Маяк столиц лучится красно,
как красноокий чёрт глядит
на это действо любострастно,
и в тучах флагами кровит.
Финляндия, 1940 г.
Под тальком снега ноют раны
разбито-согнутой земли.
И солнце выглянуло рано,
нырнув из белой той мели.
Бока сугробам согревая,
им спины гладя или грудь,
искало что-то, обливая
лучами гладь, и торя путь.
Молчало всё, и даже ветви.
И ветер пух не ворошил
в оврагах. Ожидая летних
дождей с согревшихся вершин.
И лишь ладони елей хмурых
сметали щёткою те лбы
уснувших, каменных и юных,
кого сковали смирно льды.
Кто приютился под мехами
с зимы до тающей весны