В Объятиях соблазна

– Но как же быть с поверенным, миледи? – робко спросила Ханна. – Разве вы не должны с ним встретиться, подписать какие-то бумаги?

– К черту бумаги! – сорвалась я. – Лучше вернусь домой нищей приживалкой, чем буду иметь дело с этими грязными делишками! Мое доброе имя дороже любых денег. И раз уж леди Беатрис посчитала, что может купить мою честь и готовность участвовать во всем этом непотребстве, то она просчиталась! А я умываю руки.

Гнев и решимость бурлили во мне, вытесняя страх и панику. Да, вот так я и сделаю! Сбегу без оглядки из этого обманчивого, зловещего места! Найду экипаж, доберусь до вокзала – и прощай, распутная Венеция! Я еще покажу, что не позволю запятнать свою репутацию и доброе имя всеми этими мерзкими тайнами!

– Ханна, собери наши вещи, – скомандовала я. – На рассвете мы уезжаем, и точка. Хватит с меня потрясений и загадок!

Испуганно кивнув, служанка бросилась складывать наш скромный багаж. А я устало опустилась на постель, обхватив себя руками за плечи. Нужно попытаться урвать хоть пару часов сна, чтобы завтра со свежей головой сделать то, что должно. Да, побег – не самый достойный поступок, особенно для гордой леди Эштон. Но лучше прослыть трусихой, чем потерять честь в этом логове греха!

Медленно проваливаясь в зыбкую дрему, я упрямо твердила про себя: "Завтра все закончится. Завтра я вырвусь из этого кошмара". Вот только отчего-то на сердце скребли кошки и было так горько и тоскливо, словно я совершаю ужасную ошибку…

Засыпая, я снова и снова проигрывала в голове события этого бесконечного дня: письмо тети, приезд в Венецию, шокирующее посещение развратного дома, бегство по темным улицам, встреча с галантным лордом Уэстбруком… Его мягкий голос и ласковый взгляд так и стояли перед глазами, на миг принося покой истерзанной душе. Интересно, увидимся ли мы еще когда-нибудь? Или наши пути разойдутся навсегда, стоит лишь взойти солнцу?..

Последней перед тем, как провалиться в тяжелый сон, перед моим мысленным взором возник образ того загадочного красавца из притона. Его точеные, словно высеченные из мрамора черты, печальный излом бровей, янтарные глаза, прожигающие насквозь… Что-то в выражении этого лица не давало мне покоя. Насмешка? Вызов? Или все же безмолвная мольба о помощи?

Глава 3

Марко

Я вошел в роскошный кабинет Биатрис, по-хозяйски оглядывая обстановку. Мягкий свет масляных ламп озарял стены, обитые дорогим генуэзским бархатом. Тяжелые портьеры цвета бордо придавали помещению торжественность и легкий налет порочности, свойственный заведению. Массивный стол красного дерева, заваленный бумагами и счетными книгами, недвусмысленно намекал на процветающий бизнес.

Но сейчас мое внимание привлекла другая картина. В кожаном кресле, вальяжно раскинувшись, сидел мой друг, Лучано. Полуобнаженные куртизанки, затянутые в шелковые корсеты с венецианскими кружевами, ублажали гостя со знанием дела. Одна, опустившись меж его ног, игриво покусывала внутреннюю сторону бедер. Вторая, примостившись на подлокотнике, шептала на ухо Лучано непристойности, распаляя воображение.

Заметив меня, вторая красотка грациозно скользнула вниз и присоединилась к подруге. Теперь уже две нимфы склонились над пахом Лучано, словно борясь за право первой насладиться его членом. Их руки сплелись на возбужденном органе, губы по очереди скользили по отполированной головке. Жемчужные нити на лебединых шеях покачивались в такт движениям, а в волосах алмазными искрами сверкали шпильки. Зрелище выглядело настолько греховно-прекрасным, что даже мое видавшее виды сердце на миг дрогнуло.

Лучано, откинулся на спинку кресла и блаженно прикрыл глаза. Его пальцы путались в локонах красоток, а бедра уже начали плавно двигаться, подстраиваясь под ритм страсти.

– О да, мои прелестницы, продолжайте… Покажите, на что способны ваши умелые язычки… – хрипло постанывал он, направляя девиц жаркими командами.

Опытные куртизанки творили чудеса, лаская и распаляя клиента со всем мастерством, что дарили им долгие годы в профессии. Их руки скользили по напряженному телу Лучано, языки и губы порхали, словно крылья экзотических бабочек. В воздухе разливался тяжелый аромат мускуса и розового масла, кружа голову пьянящим букетом.

Стоны и вздохи сладострастия становились все громче, заполняя кабинет симфонией плотского наслаждения.

– Клянусь Мадонной, Марко, твои девочки – настоящие жрицы любви! Обслужат любого, как султана османского… ах!.. – выдохнул Лучано, закатывая глаза.

Но я лишь раздраженно поморщился, с холодным равнодушием наблюдая за разворачивающейся передо мной вакханалией. Скривив губы, я подошел к резному секретеру, достал хрустальный графин с граппой и щедро плеснул крепкий алкоголь в бокал. Залпом осушив терпкий напиток, я уселся в кресло напротив Лучано.

Стоны и всхлипы друга становились все исступленнее, а движения куртизанок – все откровеннее. Одна впилась Лучано в губы жадным поцелуем, словно хотела высосать душу. Вторая неистово работала ртом, с влажным причмокиванием вбирая в себя возбужденную плоть по самое основание.

Я поморщился. Зрелище разнузданного совокупления начинало утомлять. Приевшиеся картины разврата уже не вызывали во мне ни искры интереса. У меня были заботы поважнее, чем наблюдать за животным спариванием.

– Лучано, закругляйся уже, – рявкнул я, грохнув бокалом о столик. – Забирай своих шлюшек и катись к дьяволу. У меня важные дела.

Лучано недовольно засопел, но спорить не решился. Неохотно оторвавшись от сладкого плена девичьих тел, он принялся кое-как приводить одежду в порядок. Девицы хихикали и перешептывались, бесстыдно обнажая розовые от возбуждения прелести.

– Ну ты и зануда, Марко! – проворчал Лучано, пошатываясь и одергивая сюртук. – Смотри не засиди свое драгоценное седалище, пока будешь делами заниматься!

С этими словами он, покачиваясь, двинулся к двери, по пути шлепнув одну из девиц по округлому заду. Та взвизгнула, но послушно засеменила следом, как и ее подружка.

Дверь захлопнулась, и я наконец смог перевести дух. Тишина, отличное бренди и упоительное предвкушение грядущей схватки – что еще нужно, чтобы сосредоточиться на планах?

Откинувшись на спинку кресла, я самодовольно ухмыльнулся. Моя многоходовая комбинация против юной англичанки срабатывала безупречно.

Воображение живо вырисовывало её образ – юная англичанка, ступающая на венецианскую землю с видом непорочной и решительной особы. Я был готов поспорить, она истинная дочь чопорного Альбиона, насквозь пропитанная ханжеской добродетелью. От одной мысли о её приторном благонравии сводило зубы.

Я намеренно не встретил ее, хотя как управляющий палаццо был обязан это сделать. Пусть поплутает по незнакомому городу, помучается с поисками. Заодно страху натерпится, растеряет свою самоуверенность.

Но до палаццо упрямица таки добралась. Взмыленная, растрепанная, со сверкающими глазами. Помню, как она стояла на пороге – яркое лимонное платье облегало точеную фигурку. Задорная шляпка лишь подчеркивала красоту золотистых локонов. Сама невинность, да только без тени жеманства и ханжества.

Признаться, я ожидал увидеть бесформенный серый чехол до пят и чопорно поджатые губы. А она, гляди ж ты, и цвет выбрала дерзкий, и фасон лестный. Скромность скромностью, а знает себе цену, плутовка.

Эта мысль отдалась горячей волной в паху. Невольно представил, как разоблачаю эту добродетельную недотрогу, срываю с плеч лимонный шелк. Интересно, она хоть представляет, какие развратные картины рисует мужскому воображению невинный наряд в сочетании с вызывающе прямой осанкой?

Держу пари, эта гордячка еще никому не позволяла коснуться своих прелестей. А ведь наверняка под батистом и кружевом скрывается отменная фигурка – крепкие полные груди, осиная талия, округлые бедра. Такую так и тянет завалить на первую же горизонтальную поверхность, сорвать батистовые тряпки и хорошенько отодрать. Чтобы взвизгивала, царапалась, а после томно стонала, утопая в порочном наслаждении.

Так, Марко, придержи коней! Сейчас не время для этих фантазий. Да, перед отправкой домой стоило бы хорошенько поиметь эту недотрогу, чтобы на всю жизнь запомнила венецианское гостеприимство. Но это лишь замедлит дело. А мне нужно как можно скорее спровадить незадачливую наследницу восвояси.

Завтра я просто подсуну ей на подпись нужные бумаги – и дело в шляпе! Англичанка сама откажется от притязаний на наследство, освободив дорогу мне, Марко.

А после – уползет зализывать раны, с клеймом поруганной добродетели. Распрощается с Венецией навсегда, оставив палаццо законному владельцу. То бишь мне.

Я невесело усмехнулся, поднося к губам бокал с бренди. Законному владельцу… Звучит горько, учитывая, с чего начиналась моя жизнь. Порой кажется, сама судьба жаждала унизить и растоптать меня, но я сумел подняться из грязи к вершинам. И теперь никому не позволю отобрать то, что принадлежит мне по праву.

…Да, жизнь с самого начала не баловала, швыряя из одной пучины страданий в другую. Я появился на свет нежеланным, Figlio illegittimo (незаконнорожденный сын), плодом случайной связи простолюдинки Катерины с блистательным маркизом де Альвизе.

Поначалу, правда, отец не чурался незаконнорожденного сына. Навещал, приносил дорогие подарки, даже нанял учителей, чтобы дать отпрыску достойное образование.

Мать купалась в роскоши, щеголяла в шелках и жемчугах. Я познавал науки, верховую езду, фехтование – готовился стать истинным аристократом. И пусть я носил фамилию матери, Инноченти, – но все знали, чей я сын. Маркиз не стеснялся появляться со мной на людях, обещал признать своей кровью.

Увы, сказка кончилась слишком быстро. Когда мне было десять, мать слегла с проказой. Лицо и тело покрылись омерзительными язвами, кожа гнила и облезала. Перепуганный маркиз шарахнулся прочь, не желая иметь ничего общего с больной любовницей и её сыном. Денег и подарков мы больше не видели.

Катерина из последних сил продолжала работать, но болезнь быстро брала своё. Приходилось трудиться и мне разносчиком, чистильщиком обуви, посыльным. Жалкие гроши, что мы зарабатывали, уходили на лекарства.

А по вечерам в наш убогий подвал являлся Джузеппе, отвратительный пьянчуга, с которым связалась мать. Он лупил её смертным боем, изливая злобу за собственные неудачи. Бил и меня, если попадался под руку.

В один страшный день Джузеппе впал в особое неистовство. Мать, пытаясь защитить меня, получила удар бутылкой по лицу. Кровь залила изуродованные язвами черты, осколки впились в гниющую плоть. Ублюдок занес бутылку для нового удара, явно намереваясь добить. Но тут взыграла моя аристократическая кровь. Схватив кочергу, я с размаху опустил её на голову подонка. Череп треснул как орех, забрызгав всё вокруг мозгами и костяными осколками.

Джузеппе рухнул бездыханным, а моя бедная мать приняла вину на себя. Её упекли в тюрьму, а меня – в сиротский приют. Маркиз, заседавший в городском совете, мог бы спасти её одним своим словом. Но он и пальцем не пошевелил, чтобы помочь женщине, родившей ему сына. Видимо, побоялся запятнать свою репутацию связью с "преступницей".

Это стало последней каплей. Сгорая от ненависти, я поклялся отомстить подлому ублюдку, из-за которого мы лишились всего. Распрощался с последними детскими иллюзиями, что отец однажды признает меня и заберет во дворец. Понял, что никому не нужен, кроме себя самого.

Приютские дети быстро прознали, что я бастард знатного папаши. "Эй, маркиз, как поживает твой высокородный отец? Или всё на золотом горшке восседает?" – издевательски кричали они. Прозвище "маркиз" приклеилось намертво, превратившись в злую насмешку. Потянулись долгие месяцы в приюте, полные издевательств и унижений. Я считал дни до своего побега, лелея мысли о мести. И вдруг, через год пришла страшная весть – моя несчастная мать угасла в тюремной камере, так и не оправившись от болезни и побоев.

После известия о смерти матери двенадцатилетний я просто обезумел от горя и ярости.

Я сбежал из приюта при первой возможности и затаился на городских задворках. По ночам прокрадывался к особняку маркиза и швырял камни в окна, разбивая стекла вдребезги. Выкрикивал проклятия, призывая на голову отца всевозможные кары небесные. В моих криках слышались боль, гнев и отчаяние мальчишки, в одночасье потерявшего мать и все надежды на будущее.

Слуги маркиза ловили меня пару раз и жестоко избивали. Но физическая боль меркла в сравнении с душевными муками. Я почти не чувствовал ударов, ведь сердце уже было разбито безразличием собственного отца. Надменный ублюдок смотрел на расправу над своей плотью и кровью с брезгливым презрением. Приказывал вышвырнуть "босяцкое отродье" вон, не желая пачкать руки.