В Объятиях соблазна

Маркиз так и не натравил на меня полицию, вероятно, опасаясь огласки и скандала. Трусливо прятался за высокими стенами палаццо, страшась гнева покинутого сына. Даже не потрудился узнать, жив ли я и где обитаю. Видно, такая мелочь, как судьба незаконнорожденного отпрыска, недостойна внимания его сиятельства.

Что ж, тем хуже для него! Я выжил назло всем и поклялся вернуться. Поклялся однажды разрушить эту сытую, беспечную жизнь, к которой меня не допустили. Заставить маркиза ползать в ногах, вымаливая прощение. А потом раздавить как червяка, вышвырнуть на помойку. Ублюдок еще пожалеет, что отвернулся от собственного сына! Но сначала нужно набраться сил и обзавестись связями. Грядущая месть того стоила.

С тринадцати до пятнадцати лет я скитался с бандой по городам, постигая суровую науку выживания. Мое врожденное обаяние и умение находить общий язык не раз спасали от тюрьмы и побоев. Благодаря природной сообразительности и красноречию я ловко выпутывался из любых передряг. Учился подкупать нужных людей, добиваться желаемого любой ценой. Сказывалось и прекрасное образование, полученное в детстве стараниями отца. Я производил впечатление начитанностью и хорошими манерами. Во мне чувствовалась порода, выделявшая среди уличного отребья.

Всё это очень пригодилось, когда я попал к Беатрис. Хозяйка борделя сразу разглядела мой незаурядный потенциал. Да, я был отчаянным сорвиголовой, не признающим правил. Но забитый, озлобленный волчонок мог стать бесценным приобретением, если направить его талант в нужное русло.

Поначалу я был в борделе мальчиком на побегушках – драил полы, таскал воду, чистил конюшни. Но очень скоро смекалка и расторопность помогли мне дорасти до вышибалы, а там и до телохранителя важных персон.

В девятнадцать по поручению Беатрис я уже улаживал конфликты с важными людьми, посещавшими бордель. Мои манеры, тонкий ум и умение договариваться позволяли откупаться от властей, улаживать щекотливые ситуации. Я ловко припугивал и шантажировал нужных людей, став незаменимым помощником в делах.

Параллельно я учился думать наперед, плести интриги. Беатрис поручала мне всё более грязную работёнку. Так, однажды мне пришлось устранить шантажиста, угрожавшего предать огласке пикантные секреты некоего высокопоставленного клиента борделя. Я организовал "случайное" падение негодяя с моста прямо под копыта проезжавшей кареты. Все сочли инцидент досадной оплошностью пьяного оборванца.

В двадцать два года я уже единолично заправлял круглосуточным казино Беатрис. Железной рукой искоренял шулерство и пресекал потасовки, обеспечивал приток клиентов и рост доходов. Под моим чутким руководством процветали и публичный дом, и игорный притон.

Но по-настоящему мой талант расцвел, когда Беатрис ввела меня в курс афер с контрабандой и торговлей крадеными драгоценностями. Тут пригодились все навыки – светские манеры и острый ум, умение очаровывать и внушать трепет. Я выбивал выгодные сделки, вербовал информаторов во всех слоях общества.

Безжалостно устранял тех, кто вставал на пути, привык решать проблемы сам, без посредников и исполнителей. Только так можно было заслужить уважение и держать ситуацию под контролем.

В двадцать три года я решился на дерзкий шаг – взял фамилию ненавистного отца, став Марко Альвизе.

Я быстро понял, что фамилия Альвизе – мой козырь в определенных кругах. Среди контрабандистов, пиратов, торговцев краденым я намекал на родство с маркизом. И мне верили – в этой среде не принято задавать лишних вопросов. Главное – сила, смекалка и умение держать слово. А этого мне было не занимать.

Разумеется, я не рассчитывал, что папенька вдруг признает меня и усыновит. Просто использовал его имя как ключ, отмычку к нужным дверям. И не прогадал – связи и репутация маркиза работали на меня. Кое-кто даже гордился знакомством с "внебрачным сыном Альвизе", видя в этом некий шик.

Беатрис одобряла мою игру, понимая, как важно иметь свой круг. Пусть даже это всякий сброд – зато сброд, который тебя уважает. И бежит исполнять малейший приказ, пока ты умеешь внушать страх. Страх… Вот что стало моим главным оружием. Страх и деньги – они отлично дополняют друг друга.

Но в светском обществе пришлось туго. Стоило мне появиться на балу или приеме, как за спиной начинали шушукаться. "Это же тот самый Инноченти, бастард Альвизе!". Дамы прятали ухмылки за веерами, кавалеры брезгливо кривились. Каждый спешил подчеркнуть мое "истинное" положение.

Я делал вид, что не замечаю косых взглядов и колкостей. Держался с достоинством, даже надменно. Будто это я оказывал им величайшую честь своим присутствием. Расточал улыбки, любезничал с дамами, небрежно роняя остроты. Многие велись на мой апломб, принимая за чистую монету.

Конечно, знали бы они, чего мне стоило так держаться! Каждый смешок за спиной отдавался уколом боли и унижения. Словно я вновь стал тем замызганным мальчишкой, которого гонят из отцовского дома. Никому не нужным, всеми презираемым.

Я копил эту боль, лелеял, взращивал. Она стала моим топливом, двигателем на пути к вершине. Однажды, – клялся я себе, – вы все будете лебезить предо мной. Заискивать, домогаться милостей. И тогда я отомщу, втопчу вас в грязь, как вы когда-то меня!

А пока приходилось играть по их правилам. Изображать этакого светского льва, покровителя искусств. Закатывать пиры и приемы, сорить деньгами направо и налево. Пусть думают, что я всего лишь тщеславный выскочка. Главное – чтобы произносили мое имя. Пусть со смешком, но произносили!

А потом я стал незаменим. Скандален, неотразим, притягателен своей порочностью. Мужчины желали со мной дружить. Им импонировала моя сила и независимость. Я был богат и влиятелен, но при этом не подчинялся общепринятым правилам. Моя порочность будоражила их воображение. На фоне моих выходок их собственные грешки казались лёгкими шалостями.

Они восхищались, как ловко я балансирую на грани, никогда не переступая черту откровенного скандала. Мои остроумные тосты и едкие замечания разоблачали лицемерие высшего света, но были столь искусно облечены в форму комплиментов, что жертвы и не думали обижаться. Более того, почитали за честь оказаться объектом моей сатиры.

Свои тёмные желания и странные фантазии богатые господа не доверили бы даже лучшим друзьям. Но мне они раскрывались охотно, зная, что я не стану судить их слишком строго. В моём присутствии они позволяли себе ослабить удушающий платок приличий и на миг ощутить головокружительный вкус свободы.

Дамы же искали встреч со мной, упиваясь романтикой "запретного плода". Ещё бы, ведь обо мне ходили такие сплетни! Шептались, что я искушенный соблазнитель, познавший всю гамму плотских утех. Что в моих объятиях женщины познают неведомое доселе наслаждение, падут к моим ногам, умоляя о большем. Самые неприступные недотроги якобы становились покорными рабынями страсти, стоило мне обратить на них свой пылающий взор.

Я не опровергал эти слухи, напротив, всячески их поощрял. Загадочно улыбался, делал красноречивые намеки, распалял воображение. Дамы краснели, бледнели, млели, едва я склонялся к их ручкам для поцелуя. А уж сколько любовных посланий и дерзких предложений я находил в своих карманах после приемов!

Не стану скрывать, многие из этих посланий не остались без ответа. Будуары знатных красавиц видели немало жарких схваток, когда я врывался к ним по ночам. Умудренные опытом вдовы, юные невесты, замужние дамы – все они млели в моих объятиях, изнемогая от порочной страсти.

Я упивался своей мужской силой, способностью дарить наслаждение, подчинять, властвовать. Каждая новая победа становилась бальзамом для уязвленной гордости, заставляла на миг забыть об униженном положении безродного выскочки.

Но стоило страсти утихнуть, как горький осадок вновь подступал к горлу. Все эти женщины, млевшие в моих объятиях ночью, днем отводили глаза, делая вид, что мы едва знакомы. Для них я был грязным секретом, постыдной связью. Минутной прихотью, о которой забывают, стоит застегнуть корсаж.

И с каждым разом это понимание все острее ранило меня. Мало покорить тела – я жаждал покорить души. Хотел, чтобы эти надменные аристократки смотрели на меня с обожанием, признали своим повелителем.

Увы, привязать к себе можно страхом, болью, унижением. Но не взаимной страстью. Урок, который я усвоил слишком хорошо.

Я все глубже погружался в пучину порока и разврата, лишь бы заглушить душевную боль. Топил обиды в вине, забывался в объятьях продажных красоток. Мстил всему миру за свою исковерканную судьбу, за несбывшиеся мечты.

Снаружи – лоск и блеск, сияющая маска уверенности. Внутри – выжженная пустыня, ядовитый колодец горечи. Марко Инноченти, Марко Альвизе – неважно. Я все равно оставался чужаком, незваным гостем в мире, по которому так истово желал пройти победителем.

К двадцати пяти годам я контролировал теневую империю Беатрис. Меня боялись и уважали как в криминальных кругах, так и среди власть имущих. Мои связи простирались от борделей до дворцов знати. Я стал негласным королём Венеции, дергающим за ниточки явных и тайных кукловодов.

Последним рубежом стало моё назначение управляющим палаццо в двадцать семь лет. Беатрис полностью доверила мне бразды правления. Особняк превратился в эпицентр порока, игорный дом и бордель для элиты. Я упивался безграничной властью и богатством.

Шиковал, сорил деньгами, держал целый гарем прелестниц. Мои изысканные манеры и лоск скрывали жестокую, беспринципную суть.

Получив всё, о чем когда-то не смел и мечтать, я наконец ощутил себя истинным маркизом – несмотря на унизительное происхождение. Годы лишений и борьбы научили никому не верить и ни перед чем не останавливаться ради своих целей.

Что до отца… К тому моменту мне стало на него наплевать. Я давно перерос свою детскую травму и обиду на неблагодарного папашу. Понял, что признание этого ничтожества мне и даром не сдалось.

Зачем унижаться, добиваясь расположения человека, который отверг родного сына? Никакие титулы и богатства не стоят утраты собственного достоинства. Лучше добиться всего самому, чем выпрашивать милости у того, кто тебя презирает.

Смысл мести тоже потерял былую остроту. Не хотелось тратить силы на прогнившего аристократишку, недостойного даже моей ненависти. У меня теперь своя жизнь, куда более интересная, чем сведение счетов с отцом.

Пускай маркиз и дальше задирает нос, цепляясь за свою фальшивую знатность. Таким как он никогда не понять истинного благородства, которое проявляется в поступках, а не в громких титулах. Мое благородство – то, что я всего добился сам, поднявшись с самых низов.

Палаццо я считал заслуженной наградой, компенсацией за все мытарства. И тут является какая-то молоденькая англичаночка, которая возомнила себя вправе диктовать здесь свою волю?!

О, Элизабет даже не представляет, с кем связалась! Уж я преподам ей урок…

Я уже предвкушал, как Элизабет, потупив взор и теребя платочек, поставит заветную подпись. Пролепечет дрожащим голоском последние извинения, признавая меня полновластным хозяином. О, сладкий миг триумфа! Победа, к которой я так упорно и долго шёл. Теперь-то ничто не помешает утвердиться здесь единоличным властелином. Дождусь отъезда навязчивой гостьи – и дело в шляпе!

Смакуя грядущий триумф, я рассеянно перелистывал папку с документами. Всё готово, осталась сущая формальность.

Элизабет Эштон, такое утонченное, изящное создание, но сколько спеси! Уверен, сейчас она рыдает в своих покоях. Что ж, пойдет ей на пользу.

Занятый сладкими грезами, я вздрогнул от знакомого стука в дверь. На пороге обрисовался алый силуэт – моя давняя приятельница Лаура, прославленная куртизанка и частая гостья моей спальни.

Обтянутая алым шелком, едва скрывающим пышные формы, Лаура призывно вильнула точеными бедрами. Её смуглые плечи и роскошная грудь проступали под тончайшим газом, дразня воображение. Всё в Лауре дышало негой и сладострастием, пробуждая плотское желание.

Заперев дверь, она грациозным движением скользнула мне на колени. Прижалась влажными губами к моей гладко выбритой щеке, согревая жарким дыханием с нотками пряных духов. Я зарылся лицом в её мягкие смоляные кудри, блаженно втягивая аромат.

– Я видела, как давеча из палаццо пулей вылетела какая-то юная особа, – промурлыкала Лаура, игриво покусывая мочку моего уха. Её проворные пальчики уже расстегивали пуговицы моего сюртука. – Вся взъерошенная, заплаканная. Уж не та ли самая племянница покойной Беатрис, наследница?

– Она самая, – подтвердил я, лаская упругое бедро куртизанки сквозь тонкую ткань. От прикосновений к бархатистой коже по моему телу побежали мурашки, а в паху разгорался огонь. – Явилась сюда вся сияющая, в предвкушении чего-то грандиозного. Но стоило девчонке увидеть, что здесь творится – сразу вся ее радость сменилась праведным негодованием. Ах, какой ужас, какой кошмар! Того гляди, в обморок бы грохнулась от потрясения.

Я тихо рассмеялся, вспомнив реакцию Элизабет. Стоило мне любезно предложить ей присесть ко мне на колено, как она вспыхнула и опрометью бросилась прочь. Будто за ней гончие Дьявола гнались, а не радушный хозяин палаццо.