Let’s Stay Dreamers

– Сколько бы я ни читал о любви и о прочей фигне, никогда не находил тех самых слов, которые описывали бы всю полноту чувств, что я испытываю вот сейчас… Смотря на тебя, на твои веснушки, в твои зеленые глаза и… – Он немного помедлил. – Все могут лишь говорить о том, что искренне любят друг друга. Кидаться этим словом направо и налево, не подозревая самой большой опасности – опасности, что оно станет просто «словом». Для меня любовь была неким пределом в сознании. Тупые определения типа: «ну, это когда ты без нее не можешь жить» или «ты ни о чем не думаешь» – недостаточны для меня. Я этого никогда не чувствовал. – Jerry опять запнулся, с силой закрыл глаза и продолжил: – Смотря на тебя, я испытывал страх. Каждый раз, когда твой звонкий голос раздавался в трубке телефона. Каждый раз, когда ты звала меня прогуляться вечером. Каждый раз, когда ты, словно явление, прибегала откуда-то и врывалась ко мне домой, а я уже перебирал тысячу вариантов ответов на твой вопрос: «Куда сегодня пойдем?». Даже когда о тебе вскользь упоминали мои родители, мое тело наливалось свинцом, а язык превращался в огромную опухоль на несколько секунд. И я думал. Считал и рассчитывал, как сделать лучше «там», а что сказать «вот тут», куда идти после «этого». Я не прекращал пользоваться логикой, когда ты смотрела на меня. В моем сознании возникали тысячи отговорок, почему ты не захочешь встречаться: «ты же мой друг», «ты же мой сосед», «ты мне как брат», и куча подобной фигни, лезущей в голову, не дающей уснуть. Мое сердце замирало, когда я встречался с тобой взглядом. Вместо того чтобы «ни о чем не думать» и «не мочь жить без тебя», мой мозг начинал работать в удвоенном режиме. Каждая клеточка моей серой субстанции до изнеможения старалась не испортить чего-нибудь и не дать мне признаться в своих чувствах. Но это было лишь мое возбуждение, когда я просто тебя видел и говорил. Когда я брал тебя за руку или обнимал – тогда в моем организме срабатывала ядерная бомба. Страх и счастье настолько сильно переплетались в одну нить, что их уже нельзя было отделить без повреждений. В голове вспыхивали и гасли образы разных воспоминаний. Я… – Он вновь остановился, открыл глаза и прилег рядом с моей головой, так, что наши взгляды устремились в одну точку. – Я врал всем девушкам, чтобы затащить их в постель. – И тут он совсем замолчал. Наверное, понял собственную ошибку и ждал, как я среагирую на нее.

Но реакции не последовало. Точнее, она была, но наверняка совершенно иная, чем та, которую ждал Jerry: я заплакала.

Я уже говорила, как относилась к нему. Описывать собственные эмоции намного сложнее, если ты живешь не логикой, а сердцем. Я могу сказать, что мне было больно, страшно, легко и тепло. Не смогу иначе выразиться. Я никогда не была такой же красноречивой, как Jerry. Особенно если речь заходила об абстрактных вещах. Я словно стояла на мягкой траве, теплые лучи обволакивали мое тело и успокаивали, а легкий ветерок возбуждал. Вперемешку с запахами цветов, свежести после грозы и Его запахом – создавался совершенно неповторимый аромат «жизни». Черт! Да это было несказанно охеренное чувство – вот и все. А то слова-слова. Слова об этом пишутся для «пожирателей эмоций», а моя жизнь переполнена такими моментами, что легко подавиться.

Тогда же я не смогла произнести ни одного адекватного предложения. Помню, что это была настолько несвязная речь, что сама еле улавливала смысл. Хотя в голове тут же возникали красочные предложения и цитаты, стихи и картинки, но они никак не могли помочь в формулировке и внятном продолжении «диалога».

– Я говорю о том, что ты, в отличие от остальных, знала меня еще сопляком. Обмануть тебя практически невозможно. Если только поверить в собственную ложь, – снова взял эстафету душевных излияний Jerry после моего фальстарта. – Я поверил, что мне нравятся другие девушки, а не ты. Но я никогда не держался за эти «отношения». Врал, чтобы потом «правда» не была использована против меня. Разводил, трахал и кидал. Менял как перчатки. Иногда даже гандоном не пользовался, – осекся он и быстро продолжил: – Но я проверялся – чист как стеклышко. Приборное стеклышко. – Он попытался натянуть улыбку в ответ на мой укоризненный взгляд (наверняка в тот момент я была похожа на огромный кактус).

– Я просто хочу сказать, что не понимал – какого хера все говорят о какой-то любви, когда я мог говорить только о собственных зарубках? Но теперь я знаю. Ты помогла мне понять. – Он положил голову мне на грудь, а потом резко вскочил с сияющим лицом. – Ты есть хочешь? Я бы слона съел, а потом пошел в пиццерию и заказал себе целый круг с пеперони и тройным сыром. А еще во-о-от такой, – он развел руки как можно шире, – стакан клубничного мороженого.

«Я бы от мороженого не отказалась», – кивая на его внезапный порыв, размышляла я. А он словно прочтя мои мысли (на самом деле мне иногда казалось, что он действительно мог их читать), выбежал из комнаты, опять раздался грохот на кухне, и уже красный и запыхавшийся, он вновь ворвался в дверь, держа в одной руке ведерко с мороженым (конечно же, клубничным) и двумя ложками…

«А ведь действительно помогло», – задумалась я, почти дойдя до дна ведерочка. – Слушай, Jerry, если все получится, – помедлила, чтобы ненароком не сглазить и без того шикарный день, – я, может, даже поправлюсь.

– Было бы шикарно! Скоро лето, каникулы, а если еще и ты перестанешь походить на мумию, то можно будет даже на пляж сходить! – сказал он, сжав ложку между щекой и зубами. – Есть одна очень крутая идея! Думаю, тебе понравится. – И ехидно скосил правый уголок рта.

– Придержи пока свои «крутые» идеи до востребования. Сейчас я просто хочу послушать тишину, лежа возле тебя. Хочу забыться и… – в голове продолжала визжать радостная девочка, но я решила не раскрывать всех карт. Плюс боль после первого раза вновь стала капать на мозг. А когда мне больно, я не контролирую себя и могу сорваться в любой момент. Видели бы вы как у меня начали выпадать зубы. Это было то еще зрелище.

Крик ужаса, сопли и кровь по всему лицу. Я подбегаю к Papa и, тряся его за рукав, плачу: «Пожалуйста! Ну не надо к фтоматологу! Мне уве не больно!» – умоляла я его, в то время как моя передняя лопатка была повернута на сто восемьдесят. А из десны сочилась бурая солоноватая кровь, и все выглядело куда хуже, чем было на самом деле.

Я еще долго лежала, наслаждаясь своему внезапному счастью. Ну серьезно! За один день я получила больше, чем получала за всю жизнь. Эмоции переполняли меня. Я хотела выбежать на улицу и кричать во всеуслышание. Счастье – в тот момент я была именно счастлива. Попробуйте спросить себя – хотите ли вы быть счастливыми? Конечно, хотите. Кто не хочет? А как это сделать? Как стать по-настоящему счастливым? Определенного алгоритма никогда не было и не будет. Но это и дает нам – «человекам» – продолжать работать, учиться, мечтать, пытаться, падать и вновь вставать. Счастье.

Всего одно слово, но какой невероятной силой оно обладает.

Мы попытались найти его в самих себе. Jerry был отличным дополнением пустот в моей душе. (Очень больших пустот, размер которых мог бы сравниться с теннисным кортом.) Я же старалась сделать его мир лучше. Заклеить все дыры его собственного непонимания мира.

Мое восстановление проходило, на удивление врачей и родителей, очень ровно. Уже через полтора месяца приема клевера, который мне любезно предоставлял мой собственный «лепрекон», я чувствовала себя как никогда лучше. Мое тело вновь приняло сексуальные формы. Грудь и попка стали наконец сочными и упругими. Кожа тоже выглядела лучше. Волосы и ногти перестали неумолимо сечься и слоиться. Я периодически заглядывала к Jerry в гости, мы делали домашние задания, затем играли на волынке, расслаблялись, занимались сексом и после всего этого набрасывались на запасы его холодильника.

Секс вначале не вызывал у меня никаких эмоций. Первый раз был болезненный, но после третьего я уже не ощущала дискомфорта. Он же переживал и не мог понять – в чем дело? Но уже на пятой попытке я стала испытывать неописуемые ощущения. Все тело становилось натянутой струной, и Jerry все искуснее и четче отыгрывал свою мелодию. А в совокупности с клевером, который усиливал все мои чувства (слух, зрение, обоняние и осязание), эйфория достигалась за считанные минуты. Правда, время замедлялось, переворачивалось и шло уже ни вперед, ни назад – оно колебалось. Колебалось, как наши тела. Да. Это прекрасное ощущения. Плюс и сам Jerry кончал намного позже, если играл перед этим пару фолк-хитов.

Он, кстати, сам долго не верил, что я – его девушка и что могу испытывать к нему те же чувства. «Да уж, – с иронией в душе, думала я. – Это ты не можешь поверить? Да я до сих пор думаю, что это сон. Причем очень жестокий. Ведь если я проснусь и все окажется лишь наваждением, то проще будет вскрыть вены, чем осмелиться повторить все еще раз». А он все никак не мог успокоиться и доказывал, что «первый раз в жизни не врет». (Мне же было обидно, что я тоже что-то должна была доказывать. Я отдала ему самое дорогое, пусть и немного потрепанное обстоятельствами, а он все равно искал подвох.) Мне же его доказательства были не нужны, ведь я знала его как облупленного.

Мина, с которой он ходил в оставшиеся учебные дни, была весьма интригующая.

– Что ты улыбаешься? У меня скоро проверки пойдут и тесты, а ты все веселишься. Хоть бы разок за голову взялся от ужаса грядущего.

А он только прыскал:

– Я так без волос останусь. Выдерну все на хер, и как ты меня потом любить будешь? У меня же форма головы неправильная. Dumbo-Man по сравнению со мной – верх изысканности.

Он, конечно, лукавил по поводу своей пустой головы, но этим лишь подливал масло в огонь. Правда, суть не в этом.

Короче говоря – на лето в его планы входило не просто играть на трубах uilleann каждый день, да еще и не по разу, а музицировать в самом подходящем для этого месте. Он хотел в Amsterdam. Так что, накопив (выпросил или выбил) денег и удачно окончив учебный год, он с горящими глазами преподнес мне эту новость.

Я была в шоке. Ну какой дебил приглашает свою девушку в такой евротур?

– C ума сошел? Ты хоть понимаешь, что меня не пустят? Я еще на учете у врача – якобы принимаю эти ужасные таблетки. А ты снова, как гром посреди ясного неба, превращаешь все в безумие, – стараясь сдерживать себя, объясняла я своему придурку. Но тот только улыбался и фыркал.

– Да я уже договорился с твоими родоками – они только за, что твоя упругая попка проветрится в новой обстановке, особенно после столь продолжительного «хворания». Твой отец иногда такие слова выдает, что хоть стой – хоть отстой.

– Хоть падай, – буркнула я, но в голове кричала от счастья, благодаря всех богов мира. Конечно, я была не сильно рада экспансии в Amsterdam, но прокатиться по Европе на машине с Jerry и получить уже давно забытые эмоции мне хотелось сильнее. Поэтому я сказала: «Да куда я денусь? Поехали!»

С помощью своих зеленых глаз выпросить деньги у Papa не составило труда. Настолько не составило, что отпала потребность даже в сборе каких-нибудь шмоток на путешествие. Это было охеренно!

Amsterdam (Не думаю, что вам нужен перевод)

Все началось с Schiphol – местного аэропорта, в который мы приземлились. Jerry ткнул меня трубочкой из-под сока прямо в нос с криком: «Запомни этот затхлый запах бортовых миазмов, потому что совсем скоро мы будем умирать от смога и дыма. Глаза будут не только слезиться!» – после вскочил, подняв руки вверх и проскандировал: – You've got to hear the masses sing with pride United! Man United! – похлопал в ладоши и, спеша к выходу, продолжил скандировать: – Glory, glory, Man United! Glory, glory!

– «Как можно ненавидеть футбол, но при этом так радостно кричать гимны, одеваясь в форму своей «любимой команды»?» – сгорая от стыда, смотрела я на этого придурка в красно-желтом шарфе, повязанном как «петля висельника» (Я так называла традиционный узел шарфа у фанатов.)

Но Jerry объяснял все просто: «Alis, я не фанат футбола! Я просто фанат! И нет ничего более тонизирующего и маскулинного, чем фанатский клуб! Разбитый нос, сломанный или выбитый палец, разорванная дельтовидная мышца, рассеченная бровь или губа и так далее по списку. Ты не представляешь, как это заводит! Какой, к черту, футбол с его посиделками за трибуной или у экрана телевизора с пинтой IPA? Смотреть на этих бегающих за мячом волосатых мужиков – сверхмаразматично. Нам больше по духу ходить по улицам и «гасить неверных», – говорил он, что означало: дорогая, я пошел с друзьями на культурную программу по откручиванию голов фанатам чужого клуба. – Наша красно-желтая форма – это своего рода защита от летальных травм. Как талисман на груди или четырехлистный клевер, только приносит не удачу, а плюс шестьдесят к силе и выносливости. Попробуй – вдруг тоже понравится?

«Ну да. Понравится – не то слово. Только сразу после первой прогулки придется разориться на новые виниры, килограмм тональника и наращивание ногтей. А еще на прививку от столбняка – вдруг меня нечаянно царапнут гвоздем на палке», – ехидно размышляла я над его затеей.

И вот я сижу в кресле, молча хлопая глазками на это зрелище и пытаясь овладеть другими части тела, атрофированными от неожиданного пробуждения.

Через некоторое время я все-таки поняла, что если не вольюсь в огромный косяк сельди, выходящий из самолета, то… «Наверняка этот дурак не будет дожидаться меня и побежит со всех ног в сторону магазинов с клевером или красных фонарей», – хмыкнула я, с хрустом в суставах поднимаясь с кресла (хотя не уверена, что хрустели именно суставы).

«Ой! Schei?e! Нахуй! Сука! Сука – нога! Рука! Уроды! Чья-то подмышка?! Не-е-ет – это чья-то грудь! Потная, вонючая, обрюзгшая мужская грудь!» – истерично вопил мой внутренний голос. И когда я все-таки вывалилась из этой бочки липких тел, то словно заново родилась. Оставалось только последовать напутствующим словам Jerry и глубоко вдохнуть смог, приветствуя Amsterdam.

Jerry тем временем громко свистнул мне и торжествующе поднял по очереди сначала руку с нашим багажом, а потом с ключами от машины, взятой напрокат. – Не думал, что психам, как я, так легко оформят каршеринг! – проорал он мне в ухо, когда я, растолкав (если так можно назвать слабые тычки маленькой девочки) толпу народа, пробралась к нему.

– Они просто не захотели связываться с буйным фанатом, – хмыкнула я, увидев наконец припаркованную на стоянке аэропорта крохотную красную машинку. – А ты уверен, что мы туда поместимся? – спросила я Jerry.

– Конечно, поместимся! Это же настоящий Halts Wagen Beetle! – с самодовольным видом ответил он.

– Да, то, что это «жук», я и сама вижу. Только почему ты выбрал его? Он же крохотулечный. Гномы, и те колпаками о крышу бьются.

– Не гномы, а маленькие люди. И не крохотулечный, а аккуратный. И вообще – это же классика! А какой сочный цвет.

– Красный? Словно из нас двоих ты – девушка! – усмехнулась я.

Он махнул на меня рукой, схватил свою сумку и закинул ее в багажник. – Твой чемодан не влезет. «Она же крохотулечная», – передразнил меня Jerry и вопросительно уставился.

– Ну ладно тебе! Не дуйся. Довольно милая мафынка. И…

– Вот именно, – прервал он меня и покрутил перед собственным носом указательным пальцем. (Жест, показывающий, кто тут настоящая стервочка.)

Через несколько минут мы добрались до самого центра города. Я даже не успела заметить, как перед моим носом вырос Concertgedouwv. Его золотистая арфа на крыше просто ослепила меня, а фасад вызывал смешанные чувства – то ли готического страха, то ли блаженного трепета.

– Ты чувствуешь? – Jerry словно прочел мое смятение. – Это из-за приближения к вкусненькому! Скоро мы ушатаемся в такие дрова, что Pinocchio будет настоящим мальчиком по сравнению с нами, – выдавил он с хрюканьем. Его глаза светились от предвкушения тотального и беспорядочного поглощения всего клевера, которым можно было обзавестись. – Ну ты поняла? Дрова! – И тогда он уже не выдержал и, стукнув по рулю обеими руками, вдавил педаль газа в пол. – Потом пофоткаемся.

– Куда в таком случае едем? – поинтересовалась я.

– Ку…да? – заикаясь от неожиданного вопроса, Jerry внезапно нажал на тормоз и резко крутанул руль в сторону. Машину развернуло и занесло прямо на тротуар.

– Ты с ума сошел?! Какого черта ты вытворяешь?! – проорала я, колотя его в плечо. – Мы чуть не перевернулись!