Полуночная тень

Мальчик не знал, что ему делать, слишком многое свалилось на него сегодня, он закрыл лицо руками от беспощадного жара пламени, спиной втиснувшись в горячий, но не обжигающий уголок между скалой и бревенчатой стеной, ноги, в импровизированных сандалиях из шкурок мелких зверей, подтянул под себя. Руки и колени беспощадно жгло, от вони горелого мяса, путались мысли, то вызывая тошноту, то чувство голода. Лёгкие наполнял дым, горло горело, словно он наелся песка, кашлять не было сил. Ребёнок ждал лишь конца этого кошмара, неважно смерть его принесёт или деревенские жители, почуявшие дым. К леснику они бы не пошли, люди подозревали его и не доверяли, чтобы спасать его племянника.

Пожар разгорался, озаряя ярким, неестественным и обжигающим светом окрестности. Не заметить такое зарево в деревне мог разве что ослепший, треск пылающего дерева разносился по округе, чистый ночной воздух провонял гарью, но к дому так никто не подошёл.

Огонь, сожрав кусок пола, принялся коптить мясо мёртвого дяди, от чего вонь стала непереносимой, но преграда замедлила продвижение огня. Мальчик вжался в угол, дышать было совсем нечем, он повернулся спиной к огню и ткнулся носом в стену. Щель между скалой и не плотно прилегавшими брёвнами в одну холодную зиму дядя заткнул глиной и патлами, используя всё что попадалось под руку. Щенок принялся выковыривать мусор, волчьими коготками царапая стены, но работа была сделана на совесть.

Зачем дядя, зачем ты так крепко всё заделал? Волчонок скулил, огонь опалял серую шёрстку.

Волчий нос уловил в дыму гнилостную нотку. Открыв высохшие глаза, щенок осматривал угол. Внизу, в полу оказалась махонькая дырочка, проделанная мышами. Это шанс, пролетела в голове зверёныша мысль о спасении. Щенок принялся ковырять половые доски волчьими коготками, увеличивая отверстие. Запахло паленой шерстью, хвост больно лизнул огонь. Поджав хвост и уши, сжавшись и терпя прикосновения палящего жара, что закручивал волоски в пружинки, волчонок старался проделать себе лаз. Медленно, но верно дело спорилось.

Стояла страшная вонь сгорающего человеческого мяса и палёной шерсти. Огонь не доставал до волчонка, но от жары, витавшей в воздухе, шерсть сама начинала тлеть. Дыра была всё ещё мала, чтобы в неё пролезть. Волчонок с периодичностью маятника, пытался пропихнуть в расковырянную дыру голову, но безрезультатно доставал нос из щели, радуясь глотку горячего, но всё же необжигающего, гнилого воздуха. Внизу воняло землёй, плесенью и дымом, что по сравнению с вонью горелого человеческого мяса и удушающего чёрного дыма показалось спасительным ароматом.

Голова волчонка протиснулась в лаз, чему он несказанно обрадовался, но к нескончаемым бедам добавилась ещё одна – он застрял. Дальше тело в лаз не пролезало, а голова не доставалась обратно. Начиная паниковать, что так и подохнет в шаге от спасения, волчонок стал исходить подобием пены, с остервенением пытаясь протиснуться в дыру или вытащить голову. Гнилая доска поддалась упорству юного оборотня и пропустила его в спасительное подполье.

Огонь в доме озарял подпол кровавым светом смерти, во многих местах зияли сквозные дыры, в других чёрные доски над головой тлели красными червяками, а между ними пробивалось зарево пожара. От земли исходила прохлада, совсем капельку остужая воздух, но этого хватило, чтобы немного оклематься. Дым и вонь пробивались сюда, но всё же перемешивались с затхлостью и становились не такими концентрированными и удушающими. Вот только воздуха здесь оставалось мало, щенок задыхался, он поймал себя на том, что как бы много не вдыхал, не мог надышаться. Новая волна паники поднялась в зверёныше – он залез не в спасительный подпол, а в свою могилу.

Угроза жизни заставила мозг работать активней. Волчонок ползал на брюхе, передвигаясь в узком пространстве подпола между прохладной землёй и неистово обжигающими досками, он искал выход, глоток воздуха, хоть что-то, что может спасти его. Если он не найдёт дыру, то задохнётся.

Найти дыру на улицу, когда кругом бушевал огонь, оказалось непосильной задачей. Щенок закрыл глаза, болевшие так, словно в них насыпали песка и стекла, он положился на нос, но тут раздался сверху грохот, словно небо упало на землю. Земля под ногами задрожала, волчонок сравнялся с землёй, высунув язык, он часто дышал, но не мог надышаться.

Через некоторое время грохот возобновился, часть пола, подточенная огнём, рухнула под тяжестью навалившейся крыши. Дым и жар наполнил подпол, вынудив щенка шевелиться. Почти теряя сознание от нехватки кислорода, ушедшего наверх кормить языки пламени, волчонок почувствовал лёгкое касание уличной, ночной прохлады. Дыра! Спасение! С новыми силами, взявшимися наверно по дарованию самой Персефоны, зверёныш добрался до источника воздуха, но снова угодил в ловушку.

Свобода была в одном шаге, волчонок мог дотронуться до неё, погладить лапой, но прыгнуть в свои объятия она не позволяла. Между булыжниками, на которых стояли стены дома, была щель, в которую мог пролезть лишь нос щенка. Сдвинуть валуны не смог бы и взрослый мужчина, волчонок даже не пытался. Он глотал воздух с улицы, положив голову на камень и пытаясь вжаться в узкую щель целиком. Лёжа животом на земле, щенок пытался рыть подкоп, но всё было тщетно. Раскопав небольшую лунку, он устроился в ней, засунув нос в щель между камней. Он бы не вырыл подкоп под валунами, слишком слаб и мал для этого. Оставалось только глотать воздух в щели и ждать конца.

Всё кругом горело: полыхали брёвна стен, от упавшей крыши, проломившей пол, в небо поднималось множество искр и тлеющего пепла, звёздами разукрашивая небеса, оставшиеся доски пола трещали, густой дым валил чёрным облаком. Какие-то мысли крутились в голове щенка, пока он лежал с закрытыми глазами и дышал воздухом с улицы, но потом его поглотил мрак и забытье.

Сирота

В себя волчонок пришёл, когда на спину ему упала тлеющая головешка. Он подпрыгнул на земле, ударился спиной о чёрный обуглившийся пол, который тоже посыпался горящими углями ему на голову. Жар стал терпимей, огонь вспыхивал на углях не часто. Щенок закашлялся и еле справился с собой, он подполз к дыре в полу там, где рухнула крыша, пробив половые доски, и выглянул.

Солнце уже встало, озаряя округу, чёрного от копоти зверёныша и выжженное пепелище. Брёвна стен не прогорели полностью, как и балки крыши, они повалились в разные стороны, напоминая не дом, а гнилые клыки страшного зверя.

Обратившись человеком, мальчик выкарабкался из дыры подпола и, ступая по пепелищу, выбрался из тлеющего дома. Он был таким голодным и уставшим, что не осталось сил даже вскрикивать, когда рукой опирался на недавно потухшие обугленные доски, обжигая кожу. Вокруг царил жар недавнего костра до небес, и только выбравшись на траву, ребёнок понял, что на дворе прохладно.

Он сидел на влажной от росы траве и смотрел на разрушенный пожаром дом, протирая сонные глаза, и размазывая грязь и пепел по лицу. Не осталось ничего. Лишь чёрная скала, когда-то служившая стеной дома и стоящие под страшными углами брёвна стен и крыши. Понадобится ни один пожар, чтобы они сгорели до основания.

Снова разразившись диким кашлем, мальчик встал и побрёл к бочке с водой. Опустив голову в бочонок, оборотень жадно пил воду, кашлял, пускал пузыри, умывался и снова пил. Утолив жажду, мальчик вспомнил о голоде. Он не ел со вчерашнего обеда.

С мыслями о еде пришли воспоминания о запахе жареного мяса, образ обгоревшего до костей тела, завёрнутого в ошмётки медвежьей шкуры. Где-то под завалом из наполовину сгоревших досок, лежало тело дяди. Мальчик подумал о том, что нужно проводить мёртвого в последний путь, но сил не было даже завыть, что Песнью Печали отпеть родную кровь.

Оборотней не хоронили в земле, их провожали в последний путь, по правилам клана к которому они относились: по воде, по огню, по ветру, по земле. Волков провожали по ветру. Тело дяди сгорело, осталось развеять пепел, но как найти в этом море пепла, тот, что остался от дяди. Мальчик не знал и решил оставить всё как есть. Ветер сам заберёт останки дяди и проводит в последний путь.

Оборотень выпил ещё воды, он словно не мог напиться, сколько бы не пил, в итоге обессиленный он упал на землю рядом с бочкой и уставился в пространство. Какое-то время мальчик сидел и отупело смотрел на пепелище. В голове звенела пустота. Не приходили на ум заветы дяди. Мальчик сидел и смотрел перед собой, осмотрел зажившие ладошки и ожоги на ногах. На оборотнях раны заживали на глазах, так что о болезненных ожогах напоминала лишь чешущаяся молодая кожа. Пустым взглядом рассматривая свою прожжённую, дырявую одежду, мальчик пытался справиться со всем навалившимся на него горем, которое даже не осознавал. Он сидел, пока живот не свело от голода, напоминая о самой главной на данный момент проблеме – пище.

Маленький оборотень на четвереньках пополз к огородику, нашёл тыкву, раздавленную сапогом стражника, но недалеко от этой росла вторая, целая, её они с дядей приберегли до Ёкайёру, праздника духов. Вспомнив, как они заботились о ней и поливали, мальчик обратился волчонком и зубами и когтями растерзал твёрдую кожуру. Он ел плод сырым, не чувствуя вкуса, желая набить живот хоть чем-нибудь. Следующей жертвой голода стала морковь, её мальчик выдирал из земли, наскоро отряхивал, обтирал от грязи в руках и ел прямо так. Челюсть устала жевать твёрдые овощи, но мальчик хватал всё, что мог. Хотелось мяса, но стоило подумать о нём, как тут же вспоминался обгорелый дядя и та жуткая вкусная вонь, тошнотворная и аппетитная сразу.

Силы потихоньку возвращались, а с ними заработал мозг, задаваясь новыми вопросами: что дальше, как здесь жить и стоит ли оставаться здесь, плохо ли он поступит, если уйдет, оставив сад и огородик? Оставаться рядом с пепелищем мальчик опасался – стражники могли вернуться и проверить, всех ли убили, всё ли догорело. Но куда он мог пойти? В деревне оборотень никого не знал, родственников у него не осталось, и идти не к кому.

Поселившись на грядке поздних огурцов, продолжая набивать живот, попутно размышляя о том, куда идти, мальчик решил, что лучшее место чтобы прятаться от стражников – руины в лесу. Там меня никто не найдёт, потому что люди не ходят в те леса. Там также можно посадить огородик, как и здесь. Там я буду жить. Всё будет хорошо. Я буду ловить мышек, жарить на костерке, следить за огородом. Надо только на первое время набрать овощей. Так размышлял ребёнок, не понимая насколько наивно его представление о жизни, несмотря на все нравоучения дяди.

Многие грядки потоптали стражники, пока искали других жителей дома, пока смотрели на разгорающийся пожар, да и просто так, из злобы. Мальчик с жалостью посмотрел на пропавшую еду, но в голове его не помещалось столько скорби. Он побрёл дальше, принялся вырывать морковки, но, вырвав несколько штук, понял, что сперва нужно найти, во что их сложить. Пока ребёнок ходил по двору, в поисках уцелевшей утвари и собирал последние оставшиеся вещи – сам не зная, что с ними делать и как отнести к будущему логову – к дому подошли люди.

Занятый своими делами, мальчик не сразу заметил гостей, а когда увидел – остолбенел. Он узнал деревенских жителей. Зачем они пришли? Помочь? Никогда от них не видели помощи они с дядей. Когда обвал со скалы разрушил сарай и пробил часть кровли над домом, никто не пришёл помочь отстроиться заново. Мужчина всё делал сам, обучая при этом племянника выкручиваться из любых ситуаций.

Единственное, зачем могли прийти деревенские жители, так это поживиться тем, что осталось из вещей, а заодно удостовериться, что все отщепенцы подохли в пожаре. Маленький оборотень нутром почуял опасность, исходившую от людей, но он растерялся, а люди подходили ближе. Ребёнок пятился, всё ещё сжимая в руках старую корзинку. Вспомнив последние слова дяди «не показывайся людям» и его вечные наставления «не доверяй никому», мальчик бросился бежать, но тут же спотыкнулся на заплетающихся ногах и упал. Двое взрослых мужчин кинулись к нему и схватили.

Зажав ребёнку руки и ноги, мужчины подняли его над землёй. Мальчик вырывался и рычал, словно не знал человеческой речи.

– А ну хорош, бесёныщ мелкий, – сказал мужчина, державший его за ноги.

– Не успело пепелище остыть, а ты уже воровать пришёл, поганец, – добавил другой, спотыкнулся о корзинку и выпустил из рук ребёнка, из-за чего тот повис вверх ногами.

– Даже не побоялся! Во дети изголодали, – добавил третий, подбежавший к ним чтобы помочь, пока второй чертыхался, пытаясь ухватить мальца покрепче за шкирку.

– А это случаем не тот спиногрыз, что у лесника жил. Ходила молва, его подсунули ему непутёвые родственнички, – пробормотал четвёртый, самый старых из всех, щурясь и с каким-то больным интересом рассматривая пепелище.

– Да не, тот вроде дикий был. А этот глянь, вроде обычный изголодавший сопляк. Марджи его сдадим. Там о нём позаботятся. – Первый мужик плюнул в сторону, и крепче перехватил ребёнка.

– Точно-точно, в приют его надо. Нечего голытьбу разводить, а то ещё принесёт заразу какую-нибудь. – Мужики согласились и потащили мальчика в деревню.

– Ага. Вы с ним поаккуратнее, а то вдруг вшивый он, – заржал мужик, державший мальца за шкирку.

– Или блохастый, – тихо, но многозначительно добавил старик с подозрительным прищуром.

Мальчик продолжал вырываться, он ничего не говорил, кряхтел, рычал и пыхтел. Дядя наставлял не разговаривать с людьми. Вряд ли он подразумевал такие ситуации, но маленькому оборотню нечего было сказать мужчинам. Они твёрдо решили отнести мальчика в приют, к Марджи, которая, сделав всем одолжение, собирала беспризорных детей и растила их трудолюбивыми и послушными.

Мужчинам пришлось попыхтеть, мальчик брыкался всю дорогу и даже норовил укусить, оплеуха не помогла, хотя заставила его поутихнуть. До дома сердобольной женщины, что звался в окрестных деревнях приютом, пришлось идти полдня, Марджи жила на окраине соседней деревни, расположенной на скале неподалёку.

Приютом прозвали старый дом, больше похожий на сарай, одной стеной прилегающий к скале – надгорцы частенько лепили дома к скалам, чтобы экономить брёвна. Черепицы расшатались и местами их заменяли дощечки, гнилые от времени – замену ставили очень давно. Окна в доме наполовину забили, чтобы избежать сквозняков из-за местами отсутствующих стёкол. Внутри стоял мрак, пахло затхлостью, сыростью, кислым молоком, старыми тряпками.

Мужчины поставили мальчика, когда зашли в приют, но крепко стискивали плечо, чтобы он не удрал. Маленькому оборотню пришлось заткнуть нос, ступив на порог жуткого дома, для его обоняния амбре стояло слишком сильное. Новенького окружил стойкий людской дух и всего, что с ними связано. Даже сквозь закрытый нос, он чуял множество запахов, и все они были в нос, вынуждая морщиться и кашлять.

Мужчин, притащивших ребёнка, встретила полная женщина отталкивающей наружности. Её глазки странно блеснули, стоило крестьянам упомянуть, по их мнению, сбежавшего из приюта мальчика. Женщина расползлась в улыбке и закивала, что ребёнок действительно пропал, и она все ноги сбила его разыскивая. Лгала она очень достоверно, оборотень даже решил, что его с кем-то спутали, но рта раскрыть ему не дали. Исполнив свой долг, деревенские мужики распрощались с дамой и убрались восвояси. Женщина же, проводив их коротким взглядом, тут же закрыла на замок высокие ворота.

Мальчик вжался спиной в угол крыльца и дикими глазами смотрел на громадную женщину. Та схватила его за плечо, провела внутрь и впихнула в небольшое, заставленное кроватями помещение, где людской дух был как никогда силён. Мальчик удрал от женщины и забился в угол между стеной и кроватью.

– Дикий какой. Ничего, тут присмиреешь. Найди себе кровать. Теперь будешь жить здесь. Меня называй уважаемая Марджи, я здесь главная, – заученно говорила женщина. Она пошарила по полупустым полкам в шкафу, выудила пару тряпок и бросила их мальчику. – Переоденься. Мы здесь тоже не богатеем, но тебя словно в выгребной яме нашли, – прошипела Маржи. Сама она носила яркое рыжее платье с вышитыми на ткани красными цветами на зелёных стеблях. На шее женщины поблескивала нитка с красивыми аккуратными камнями.

Она ушла, оставив ребёнка в одиночестве в душной, пропитанной вонью комнате. Мальчик медленно переоделся, не вылезая из своего угла. Вонь от костра пропитала его старую одежду и волосы насквозь, от неё начинало подташнивать. Переодевшись, он огляделся, вытянув шею, но продолжая скрываться в своём укрытии: стены комнаты тёмные, деревянные, подгнивающие, большинство окон забиты полностью. Кровати стояли вплотную друг к другу, оставляя узкие проходы. На койках постелены старые, даже древние, изъеденные молью и ещё неизвестно кем тряпки, пропахшие неизвестно чем. У стены стояли два шкафа, рядом несколько тумбочек, сверху заваленных всякой всячиной: от палок и веток, до непонятных оборотню приспособлений. На подоконниках красовался такой же хлам.

Пока мальчик затравленно озирался, в комнату вошли трое детей постарше, они осмотрели новенького злобными взглядами, такими, будто он уже успел откопать и уничтожить все их тайники, съесть их завтрак, обед и ужин и наверно помочиться на кровать, в которой они спали.

Оборотень ловил на себе такой взгляд у людей на улице, у тех мужчин, что приволокли его сюда. Взгляды хуже, чем бывали у лисицы, когда отберёшь у неё добычу, хуже, чем у медведя на рыбалке, которому попался под ноги. Только люди могли смотреть так злобно, они жаждали насилия над кем угодно, не крови, а страданий.

Люди, его окружали сплошные люди. Оборотень с горечью признал, что ему придётся всё время держать себя в руках, чтобы ненароком не обернуться волчонком. Дядя не зря говорил, сдерживаться при людях – они глупые, они не поймут и захотят убить его. Сжечь в доме также, как и дядю.

Я сбегу отсюда. Я же смогу сбежать? Я же сильный? Так дядя говорил, мысленно утешил себя ребёнок. Он чуял ненависть детей, их злобу к себе. За что? Он не успел сделать ничего.

Летом маленький оборотень пытался подружиться с деревенскими детьми. В день знакомства они играли вместе, было весело бегать и смеяться с ровесниками, но как только пришли родители, дети изменились и больше никогда не подходили к нему. Люди не знали, что мальчик – оборотень, они пугались его дикого вида, застрявших в волосах веточек и листиков, и странных причуд, к тому же они настороженно относились к леснику. Больше мальчик-волчонок не пытался ни с кем подружиться. Он проводил всё время с дядей, или в лесу, иногда бегая с собаками – маленькими глупыми щенками – и дразнил кошек. С первыми волчонку нравилось познавать мир и веселиться, а от вторых он всегда знал чего ожидать в самом худшем случае, в отличие от людей.