ЯММА. 1(13)

Голова молчит. Но я знаю, если бы она могла говорить, она бы сказала:

– Никто не волен судить о внутреннем ущербе по размеру внешней раны.

Вот что я тебе скажу, Салман: ни о каком ущербе речи и не идёт. Я увековечил твоё имя. А вечность всё окупит.

Голова молчит. Впереди виднеется аэропорт. Он выглядит как сверхскоростной истребитель, который несётся на тебя в полной тишине. Кругом Америка, но она уже выглядит как Вечное Лишение, а не как мечта. Всё вокруг движется будто из-за какой-то безысходной неотвратимости – как вода из-под крана, которая льётся только потому, что её некому закрыть. Надо спешить. Скоро обезглавленное туловище станет главным инфоповодом.

– Надеюсь, к этому моменту я буду в трансе постигать с иранками суфийские практики.

И вдруг голова говорит:

– Не будешь.

Реальность вязнет сама в себе, и небо, куда устремлён прищур глаз головы, больше не выглядит американским. Оно выглядит никаким. Голова говорит:

– План с транспортировкой головы в Иран не продуман в этой реальности. Здесь все заканчивается.

– В какой такой реальности? – я осмотрелся по сторонам. Мир вокруг рассыпался и обретал дыры, как собранный пазл, из которой одна за другой высыпаются отдельные детальки.

– Даже не реальности… полноценной… а как бы тебе… давай сразу к делу.

– Давай.

– Ты – часть субреальности, принадлежащей человеку, которого все называют cley2. У него даже имени нет… cley2… этот тип известен на всяких форумах в даркнете, как человек, который всю жизнь искал лёгкие и идиотские способы заработать: продавал готовые личности в сети, коллекционировал нюдсы наркоманок, обменивая их на дозу, а затем продавал эти коллекции, и теперь вот это – голова… сейчас он медленно отъезжает от передоза в вонючем сортире на питерском рейве.

– Ты откуда знаешь?

– Потому что я тоже – его субреальность.

– То есть ты хочешь сказать, что вся моя жизнь, воспоминания, любовь, боль, утраты, зависимость от сигарет, невыносимо-необъяснимая тоска, которую я испытывал каждый раз пьяными ночами на пустующих парковках, освещённых ночным фонарём – всего лишь предсмертная наркотическая агония какого-то питерского торчка?

– Именно.

– Так, а зачем?

– Чтобы ему было не скучно умирать.

– И что делать?

– Стать предложением.

– Каким?

– О том, что cley2 медленно умирал в вонючем толчке.

<…>

<…>

Cley2 медленно умирал в вонючем толчке. За дверью туалета шёл рейв.

Он лежал головой к унитазу, ногами к двери, и думал «только бы не блевануть только бы не блевануть сучий кайф сносит крышу сносит душу вот так и случается дети полуночи умирают с рассветом», пока наркотическая пена пузырилась на его губах.

Перед его глазами не проносились картинки из жизни. Возможно, потому что вся его жизнь была тупо смазанной пустотой – мутной и беспрерывной. Причудливые узоры на стенах туалета образовывали географическую карту неведомых ему миров, и медленно погружались во тьму, вместе с остатками его сознания. Больше у него ничего не было, чтобы унести с собой – неведомые миры плюс два полузабытых воспоминания. Первое из детства: о том, как он впервые увидел Америку по телевизору. Показывали Манхэттен, а за окном – Грозный в руинах. Он тогда подумал, что, наверное, по телевизору показывали рай, и с тех пор этот образ прочно укоренился в его голове. Второе: воспоминание о том, как Н. ночами вслух читала ему своих любимых «Детей полуночи» Салмана Рушди, пока он медленно засыпал у неё на коленях. Единственное и крышесносное воспоминание о счастье. Потом, когда у них что-то пошло не так, он яростно ненавидел её, и всё, что она любит. И это было почище любой любви.

И всё. Больше ничего.

В туалете стоял запах мочи, нейтрализованный моющими средствами.

Глаза cley2 закатились под лоб, оставив вместо себя просто белки, спокойные как ритуал. Из соседней кабинки, сквозь затихающую музыку, доносились обрывки женских реплик:

– Это всё?

– Да, дорог больше нет.

Рейв подошёл к концу. Музыка затихла. Казалось, что клуб полон мертвецов, нежных и гибких, как механизмы тишины.

последнее такси / конец истории (андрей швед)

– Э, бля, поехали уже, – я изобразил рукой невнятный жест перед собой, и такси покатило. Таксист показался каким-то мутным типом, но было всё равно, и вообще, у меня, когда я выпью, разыгрывается паранойя. Нервы не в порядке, да и с сердцем проблемы.

Хорошо, что в это время вообще получилось поймать такси. Было уже сильно за полночь, я засиделся у своих друзей на окраине города, когда вышел, думал придётся добираться пёхом.

Однако, потыкав рукой в темноту, я тормознул эту колымагу. «Повезло», – икнул я, вваливаясь на заднее сидение.

За окном была кромешная тьма, я протёр стекло, запотевшее от перегара, но ничего не разглядел. Омут ночи засасывал окосевший взгляд. Я видел только своё расплывающееся отражение, но и оно как будто исчезало… сколько же мы выпили? Помню первую бутылку… вторую…

Машину тряхануло на кочке, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Я отвлёкся от своих мыслей и понял, что едем мы уже довольно долго. Кажется, уже пора было вывернуть хоть на какую-то освещённую улицу, в то время как огни фонарей наоборот – помелькав немного в начале, исчезли окончательно.

– Так… а где мы сейчас? – чтобы выдавливать из себя слова, приходилось бороться с приступом тошноты. Водитель не отвечал, и мне захотелось привлечь его внимание, поймав взгляд в зеркале заднего вида, но он сидел под таким углом, что лица было не разобрать.

Пришлось податься вперёд и повторить свой вопрос.

– Где едем? – говорю.

– Так по адресу, который сказали, – откликнулся водила.

Я, удовлетворённый ответом, откинулся было назад, но что-то внутри сопротивлялось такому ответу.

– Погоди-ка, – я снова подался вперёд, начиная потихоньку трезветь. – Так я же адреса тебе не сказал!

– Да как не сказали-то! – усмехнулся водитель.

Его улыбка, хотя я не видел её, а только понял по голосу, что ему смешно, напугала меня.

– Слышь! Куда мы едем?

Водитель молчал.