Цивилизация хаоса. Философия, публицистика, проза и эссе

Мифология – идеология автохтонных мракобесов, которым и знания не впрок, они лишь усугубляют степень их мнимого величия.

По ту сторону травмы

Вся иерархия человеческих ценностей зиждется на иерархии страданий, но большинство бед и невзгод современного человека буквально меркнет на фоне чёрного обелиска якобы фундаментальных трагедий (то есть Псевдоабсолюта).

Почему псевдо? Потому что страдания людские сакрализованы – прежде всего религией и отчасти культурой, но в подлинной реальности страдания не могут и не должны являться ценностью. При этом никаких альтернатив данной иерархии людям не предложено или же они критикуются как сомнительные – так, например, псевдоинтеллектуалы осуждают комфорт и цивилизацию.

Сейчас принято либо пестовать травмы, либо, напротив, отрицать их. Однако современный человек – да и не только современный, человек вообще – и есть одна большая травма. Но психоаналитики предлагают к этим травмам ложный фасад, ибо трактуют их исключительно в формате «общечеловеческих ценностей» как необходимые составляющие человеческой природы. Простейший пример, чтобы было понятней: человек страдает от недостатка ресурсов, а ему говорят, что он страдает от недостатка любви. Ну и так далее.

Именно поэтому выведение человечества из глобального травматического стресса есть основная задача цивилизации.

«Эстетские» неврозы

Нежность (изнеженность) – бархатная трусость. Аристократизм (помимо прочего) – надменная трусость. Экзистенциализм – онтологическая трусость. Метафизические колебания – страх отсутствия ресурса.

Модная «болезнь» социопатия – отнюдь не болезнь клинических мизантропов (хотя бывает и так); это болезнь существ амбициозных – недополучивших блюстителей иерархии.

Профанная терминология

Псевдонаучный околопсихоаналитический сленг нейтрализует, размывает, десакрализует. Звучит? А «обесценивает» – уже нет. «Токсичный человек» – слышится уныло и неприметно. Обывателю тут же хочется отстраниться. «Желчный индивид», напротив, очень даже завораживает. Тут же представляется полугениальный эстет. Профанная терминология – лингвистический убийца. Психоанализ же – убийца смысловой. К слову, субъекта нельзя препарировать психоаналитически. Он вне контекста. Внутри психоаналитического контекста находится только управляемый объект.

Последние времена

Если меня спросят, куда движется мир, я скажу, что мир движется в единственно верном направлении. Хотела бы я родиться в другое время? Нет, я вовсе не хотела бы родиться. Быть нерождённой – в этом вижу я единственное благо.

Однако если бы передо мной стоял выбор, родиться сейчас или в иные времена, я выбрала бы родиться сейчас – в те времена, которые в определённых кругах принято именовать последними.

Есть ли жизнь после смерти?

Аварии, наркозы, ситуации на грани жизни и смерти никогда и ни в какой форме не указывали мне на наличие «высших сил». Попытка сакрализации критических и экстремальных ситуаций проистекает исключительно из животного почти страха смерти и небытия, прошедшего через культурный импринт.

Порочная идея

Безусловно, сама идея «бога» – порочна. И «бог» как концепция есть апофеоз насилия и тоталитарности. Впрочем, как и природа. Но природе ничего предъявить нельзя. Тогда как «богу» как её легализованному обществом персонификатору – вполне. Ещё правильней – предъявлять претензии непосредственно проводникам и популяризаторам идеи «бога», ибо нам известно, что «бога» нет.

Об ускользающем бытии

От обычных людей бытие не ускользает. «К жизни какой-то непокидаемый вид» – это про них. От социального субъекта бытие не ускользает. Буквально – от меня как от социального субъекта оно не ускользает, ибо социум есть сфера удовлетворения моих амбиций. Для меня социум – мера мер бытия. Его предел. В метафизическом отношении бытие для меня исчерпано его окончательным и зловещим пониманием. А Небытие не только не ускользает, оно тотально присутствует. Можно сказать, что я впаяна в Небытие.

Ничто как власть

Человек, как и было сказано, – социальное животное. Сверхчеловек – двойное социальное, пусть и метафизическое отчасти, оттого все основные удовлетворения субъекта связаны с социумом. Не будет социума – не будет и желаний. Ровно потому социум в лице психоаналитиков, рекламщиков и прочих знатоков душ так озабочен созданием фиктивных желаний и страхов – посредством их удовлетворения (компенсации) человек отвлекается от удовлетворения социальных амбиций, ведь именно их удовлетворение (к примеру, власть) обеспечивает подлинные запросы Эго. Небытие (Ничто) в некотором роде тождественно обретению власти, ибо устраняет конкуренцию – и вместе с тем проблему.

Непроговариваемая очевидность

Ежели текст направлен к тем, кто (как желаете вы) должен полюбить вас, дело обстоит просто. Хотя это и унизительно относительно текста. Ежели направлен к тому, кто должен понять – ещё проще. Но когда текст становится самодостаточной функцией, некоей кошмарной констатацией, где не должно быть Другого (да он и не нужен), всё становится куда сложней. Непроговариваемая очевидность – имя этой пытке.

Отказаться от жизни

Ещё при «жизни» отказаться от жизни – акт геройский и мучительный, когда все силы бытия – против тебя, как против вражьей сущности, тайной подлинности, экзистенциального и ментального беглеца – я бы сказала, «святого», не будь это слово так опошлено, очищено, замылено, так безнадёжно лживо. Это не имеет отношения ни к аскетизму, ни к монашеству – речь об отвержении самого принципа бытия, о тотальном его неприятии.

Русская литература как невроз

В Средневековье биологическая продолжительность жизни человека примерно совпадала с её смысловой наполненностью. В современном же мире эти границы серьёзно расширились – жизнь удлинилась, но её базовые смыслы, как правило, определяемые религиозными сюжетами и императивами, остались на том же месте. То есть всё больше людей к середине своего существования приходят к эмоциональному и душевному опустошению. Особенно это заметно по российской интеллигенции, которая с неистовством и упорством, достойными лучшего применения, тащит в беспощадное будущее XXI века груз прошлого из века XIX.

Циническим апофеозом совмещения тела и духа является история Иисуса Христа, одного из первых и широко растиражированных литературных персонажей, который воплощал собой «идеальное» сочетание человеческого и метафизического. Но нужны ли современному миру и людям такие жертвы? Скажу «кощунственное» – эти жертвы не нужны.

Признаться, я не могу понять, зачем тащить за собой все эти ментально исчерпанные конструкции, являющиеся лишь музейными ценностями? Неспособность изменять себя и окружающую реальность становится фатальной, буквально делает из апологетов культуры ископаемых насекомых, застывших в капле янтаря.

При этом попытки внести коррективы в основные параметры культурного контекста воспринимаются российской интеллигенцией ни много ни мало как покушение на жизнь, замах на «вечные ценности», нигилизм и богоборчество (нужное подчеркнуть).

Цивилизованный глобальный мир даёт нам уже сегодня все возможности заниматься бесконечным самосовершенствованием – от интеллектуального до эстетического. Усовершенствовать же старые смыслы просто невозможно. А повторять их и скучно, и контрпродуктивно. Зачем же вы продолжаете? (Риторический.) Похоже, что генетически усвоенная страсть к сохранению культурной идентичности первым делом убивает самих её носителей. Буквально – русская классическая литература убивает, калечит, генерирует неврозы на целые поколения вперёд. Когда я писала свою книгу «Последняя Старуха-Процентщица Русской Литературы», я писала как раз об этом.

Смерть как действительное понятие

С детства я разговаривала со смертью. Смерть и есть язык. Смерть и есть Действительное Понятие. Чем более настоящей она становится (настоящей – значит происходящей здесь и сейчас), тем более она становится молчалива. Мне нечем поделиться с вами, когда дело касается меня, то есть моей смерти. В Добытии смерти не было. О том, что я умру, я отчётливо осознала, родившись. Так низшие существа приносят высших на заклание, буквально убивая их, то есть рождая, ибо иначе мы бессмертны, точнее – внесмертны.

Ангелическая пытка

Отсутствие привычек – сродни отсутствию тела, «ангелическая» пытка.

Догматы материалиста

Нет ресурса – нет выбора. Выбор – понятие материалистическое, а не экзистенциальное. И – сначала – материалистическое, а потом уже волевое.

Эгостенциализм

Нет опыта, который стоил бы того, чтоб быть пережитым или усвоенным. Проще говоря, нет опыта Сверх и Помимо «Я».

Ультралиберализм

Препарировать бессознательное – это как достать улитку из её уютного домика, подвергнув вивисекции. Это и есть цель грядущей ультралиберальной эпохи просвещения.

Постмодернизм нищих

Постмодернизм богатых и постмодернизм нищих – это два разных постмодернизма. Сейчас победил постмодернизм нищих – это когда владельцы лжесмыслов хотят обмануть владельцев лжеденег, но денег нет, как и было сказано. Балаган закрывается, расходитесь.

Метафизика

Метафизика – эта любая субъектная необходимость, не имеющая достаточного ресурса для своего утверждения, а также – любое знание, не нашедшее достаточного (материалистического) утверждения в бытии.

Гностический цемент

Гностический (в самом предельном и опасном смысле этого слова) Победитель – это тотально необусловленная личность, личность онтологического (кажущегося животным) врождённого безверия и недоверия, не имеющая ни учителей, ни авторитетов. Это одиночка, почти что изгой, неконтекстуальный изверг, испытывающий недоверие ко всякому удобоваримому гнозису, коий, как и формальные общечеловеческие знания, – не что иное, как матричный цемент, структура, укрепляющее бытие.

Смерть гендера

Образы женщин, созданные литературой XVIII—XIX веков – иллюзорные модернистские проекты, то, чего не существует. Но, как и свойственно подобным проектам, они настаивают на себе де-факто… чтобы проиграть.