Цивилизация хаоса. Философия, публицистика, проза и эссе

Мораль как целесообразность

У Мамлеева есть любопытная мысль: где царит комфорт, там нет ни бога, ни дьявола. Воистину так. И это прекрасно. Его патетическое высказывание следует трактовать так, что цивилизация и комфорт действительно победили религиозное сознание масс. Цивилизация – вот имя истинного Блага или, напротив, подлинного инферно. Хотя, на мой нескромный, нет ни добра, ни зла, есть лишь интересы определённых групп, над которыми стоят интересы Субъектов. С этой точки зрения высшая мораль есть целесообразность – она и есть общественное благо.

Литература как практика бесстыдства

Я стала терять интерес к художественной литературе (ещё в детстве), когда поняла, что не могу идентифицировать себя ни с кем из героев. Все их мысли, действия, мотивации мне были понятны лишь теоретически. Мне, в сущности, нечего было с ними разделить, нечего примерить на себя. Они не обладали опытом, которым я могла бы воспользоваться. Впрочем, я в этом и не нуждалась.

Радикальный субъектный опыт тем и отличается от общечеловеческого, что его переживает только сам субъект. Аналогов ему нет.

С тех пор художественная литература интересовала меня лишь с точки зрения качества текста и резонансности, рейтингов, возможностей продаж, славы как таковой.

Часто текст делает популярным непристойная банальность или такая же непристойная аморальность (внеморальность), некорректность, профессионально смакуемая оборотная сторона бытия (всё притягательное и чудовищное). С этой точки зрения литература всегда – практика бесстыдства.

Моногамный кошмар

Есть в скрепостной моногамии какая-то смертообречённость. Не зря же шутят про «любовь до гроба». Регламентированность отношений, гендерная ролевая безысходность (как принято в дикой патерналистской России, я имею в виду окраины, конечно, в центре возможно и дозволено всё).

Меня всегда страшила мысль о том, что нечто – навсегда. Продекларировать и легализовать нечто навсегда – фактически быть впаяным в смерть, иметь с нею (смертью) какие-то инфернальные бюрократическо-договорные отношения, обещать будто бы что-то некоему некроростовщику с обратной стороны бытия, этакому всепоглощающему чёрту.

И страшна в этой обречённости, в этой парно-бинарной механике, прежде всего добровольность. Как будто ты отдаёшь самое себя, своё естество на пропитание матричной утробушке, не своей уже лжизни, некой сущности, пусть и с лицом и телом красавицы (или красавца). А бывает, что и не красавицы (красавца) вовсе, а кого-то средненького да унылого, настолько невзрачного – просто до порнографического неприличия. Видится мне в этом полурелигиозное какое-то отчаяние, латентный мазохизм, безобразное самоотречение.

Быть выгодным

Люди продолжают настаивать, что желают быть любимыми. Это целая психоиндустрия любви – от Фрейда до профанатора Фромма, чья слащавая «гуманистичность» явилась следствием общественного заказа, призванного нивелировать ужасы и жестокость Второй Мировой войны, не более.

Однако никто не скажет, что хочет быть выгодным. Выгодный человек воистину незаменим. Именно он – получатель всех гешефтов и гештальтов. Кто же мечтает о любви – отдаётся иллюзии, приправленной изрядной долей социального принуждения.

В основе декларируемых желаний – всегда социальный моралистский диктат и лицемерие, помноженные на общественно одобряемую благоглупость.

Цена власти

По сети бродит такой профанический афоризм, приписанный какому-то известному автору, но похожий на народное творчество: «Какая польза человеку получить весь мир, если в результате у него язва желудка, опухоль простаты и что-то там ещё». Дословно не помню.

Здесь мы имеем дело с нехитрой обывательской подменой. Безусловно, кто владеет миром, имеет больше шансов излечить себя, чем любой другой человек. Также безусловно, что всё имеет цену. И за власть можно пожертвовать здоровьем, и не только им.

Но и сама идея здоровья как проловского абсолюта, как алхимической почти фикции, как критерия нормы или счастья – идея интеллектуально увечная и ничем не оправданная. Здоровье как «вещь в себе» фактически ничего не стоит. Оно стоит только вкупе с иными свойствами, дающими некий результат. Парадоксально, но этот же, а то и больший результат может давать болезнь.

В случае со здоровьем мы имеем дело с тем же, что и в случае с позитивным мышлением – структурированной и осознанной жизнью и разнообразными коуч-тренингами, вплоть до избавления от прокрастинации, о которой прекрасная Василина Орлова скептически воскликнула: «Ну и что? Как? Где результат? Уже написана «Критика чистого разума?» Ау! Нет ответа.

Геронтофобия, или Инфан-фаталь

Геронтофобия набирает обороты. Можно назвать это возрастным фашизмом, но я прибегну к термину покорректней. Довольно часто появляются посты о декларируемом страхе работать рядом с зрелыми женщинами (добавлю от себя – мужчинами).

О да, это прекрасная Цивилизация с её культом молодости, гламурности, красоты – всё, как я люблю! Любопытный парадокс, что настоящими инфантилами здесь выступают так называемые взрослые, которые, затормозившись в своём развитии, словно инерциальные социальные големы, не имеют ни воли, ни желания – не взрослеть. Они пятятся и опадают в старость, ибо старости ведом тот кошмарный комфорт, от которого пахнет отутюженной, аляповатой, асексуальной ночнушкой, валокординовым предсмертием и бабушкиным монпансье, рассыпанным на дне то ли сундука, то ли уже гроба. Смерть похожа на леденцы. Да.

Нищие

Конечно, никаких нищих духом не существует. Есть просто нищие. Все религиозные конструкты – для них.

Ницше и зеркало

Некоторые извлекли из Ницше только лишь «Всё дозволено», совершенно позабыв о «Смотря кому». А всего-то стоило – в зеркало посмотреть.

Мераб Мамардашвили

Генезис советской гуманистической мысли, хотя это и звучит как оксюморон, происходил не только и не столько по прямому указанию партии, сколько по инициативе её верных сынов, вовремя переобувшихся на излёте советской идеологии.

Одним из характерных представителей вышеупомянутой когорты является Мераб Мамардашвили, часто цитируемый олдфагами.

Из его биографии видно, что человек фактически не испытывал какого-либо серьёзного давления, был, по сути, на партийной работе, имея небольшие конфликты допустимого характера, сформированные контекстом времени (XX съездом КПСС), в основном касавшиеся критики Сталина и периода военного коммунизма.

То, что человек этот был свой для власти, также говорят такие моменты его биографии: в 1961 году Международный отдел ЦК КПСС направил Мамардашвили в Прагу на работу в журнал «Проблемы мира и социализма», где он – заведующий отделом критики и библиографии (1961—1966). Он имел служебные командировки в Италию, ФРГ, ГДР, на Кипр.

И лично моё впечатление от ознакомления с его трудами – Мамардашвили, как всякий советский философ, чудовищно вторичен, чудовищно скучен, неэнергетичен, в общем, классический зануда по протекции. Ему свойственная этакая мягкая вязкость языка, шизоидная дуальность, мысленная болотистость, когда ни одна вещь, ни одно понятие, ни одна мысль не может (боится) звучать радикально.

Объективная реальность

Во что я истово верю – в объективную реальность, продолжающуюся после исчезновения «Я» -субъекта. Это и является основной философской проблемой. Экзистенциальной. Метафизической. Идеологической. И материальной, физической. Что главное.

Что есть ад?

Что есть ад? Не босховские кошмары, не горящие грешники. Ад – это адекватность. Адекватное понимание субъектом своих возможностей и природы вещей.

Сакрализация смерти

Люди настолько боятся обнуления смыслов, что сакрализуют смерть, называя её «таинством». Хотя ничего банальней, пошлей, демократичней (в плохом смысле слова) придумать нельзя. При этом, как я уже писала, смерть действительно обесценивает всё. Простые истины беспощадны.

О невозможности воплотить сверхзамысел и «метафизике» посмертья

Человеческой жизни никогда не хватит на воплощение нечеловеческого сверхзамысла. Понимание термина «вечность» проистекает для меня именно отсюда. Я вижу вечность и ад буквально как надругательство над «Я», над самостью, над идеей.

Кошмары, которыми пугают «грешников», – это всего лишь физическое воплощение понимания природы вещей, того самого пределья ужаса, что сопровождало меня с рождения.

Что же касается метафизики посмертия, для меня её не существует. Я вижу смерть как материалист – как физический процесс, не более. Это осознание смерти как мгновенного исчезновения сопровождает меня практически ежесекундно.

Матричная пуповина

«Привычка свыше нам дана, замена счастию она»©.

Речь здесь, конечно, не о каких-то приятных (порочных) гедонистических и прочих благах, как может показаться. А о матричной привязке.

Подростку легче совершить самоубийство, чем взрослому. Как, впрочем, погибнуть в бою. И не какая-то сверхцель или же приобретённая мудрость привязывает большинство к бытию, а то, что именуют той самой привычкой, – по сути, это механизм тоталитарно-животного сдерживания, матричная пуповина.

Псевдосубъектность бытия

«Быть благодарным жизни», «не требовать от жизни», «ценить жизнь». Впечатление, что жизнь имеет самость и субъектность. Воистину атеисты имеют «достойный объект поклонения», что делает сомнительным сам атеизм, ибо в данной интерпретации жизнь и является проекцией условного «бога-творца».

Триумф молей