Она уходит со мной

Ответом он меня не удостоил. Толкнул от себя к входной двери. Я запнулась о собственную куртку. Ударилась локтем и поморщилась. После моего фееричного падения на стол в клубе на руке выступил синяк размером с ладонь. Даже сгибать её было больно.

– Я всё постираю! – крикнула Герману в спину.

Его чёрные волосы были влажными, под бронзовой кожей перекатывались мышцы, на правом плече красовалась татуировка, разглядеть которую я не смогла. В воздухе остался запах свежести и мужского шампуня.

– Ты меня слышал?! – сбросив оцепенение, догнала его и схватила за руку.

Он остановился. Резко посмотрел на меня, и пальцы мои сами собой разжались. Инстинктивно сделала шаг назад.

– Я всё постираю, – выдавила снова.

Герман пренебрежительно скривил уголок губ и, ничего не ответив, прошёл в кухню. Включил кофемашину. Я плелась следом за ним, не зная, что говорить и делать.

– Я всё помыла, – нервно заговорила. Рядом с ним самообладание таяло льдинкой на солнце. – Почистила ванную и…

– Я не слепой, – грубо оборвал он меня.

Под его пригвождающим взглядом почувствовала себя жалкой. Жалкой стала даже моя злость. Грудь его покрывали колечки волос, вниз от пупка уходила тёмная шелковистая дорожка. Медленно подняла глаза обратно к его лицу. Он не усмехался. Ни малейшего намёка на усмешку, только чёрная пожирающая тьма в глазах.

– Если хочешь, можешь позавтракать со мной, – сдержанно сказал он.

Я кивнула. Беря из сушилки чашку, заметила, что у меня дрожат пальцы.

Неожиданно Герман подошёл совсем близко. Встал прямо позади. Чашка выскользнула из рук и, со звоном упав в раковину, разлетелась на осколки.

– И это ты тоже отработаешь, девочка, – его ладонь легла на моё бедро. Двумя пальцами он провёл к ягодице, потом обратно. Вжав в раковину, поднял руку выше. Я подалась было вбок и тут же оказалась в капкане.

– Ты на что рассчитывала? – его голос зазвучал прямо над ухом. Тихий, вкрадчивый. – Что будет, как ты себе придумала, Ника? Не будет. Будет так, как скажу я.

Я проглотила вставший в горле ком. Снова попыталась вывернуться. Он прижался, и его затвердевший член упёрся в меня. Коленки задрожали, воздуха перестало хватать. Склонившись, Герман провёл носом по ушной раковине и шумно втянул воздух. Ещё секунда, и его руки исчезли. Я вцепилась в край раковины, боясь, что, если отойду хоть на шаг, упаду.

– Накрывай на стол.

Он держал в руках чашку с кофе. Поднёс ко рту, сделал глоток.

Ни намёка на то, что было только что. Разве что выпирающий в районе паха бугор, не имеющий никакого отношения конкретно ко мне. Это было понятно по равнодушному, почти что скучающему выражению его лица.

Меня же потряхивало. На автомате вытащила две тарелки, взяла новую чашку. Взгляд наткнулся на осколки.

– Сколько ты отдал моему брату? – не узнала собственный голос.

– Это имеет значение?

– Имеет. Я всё тебе отдам.

Он зловеще усмехнулся.

– Попробуй.

– Я всё тебе отдам! – чуть повысила голос. – Сколько?

– Твоему брату – пятнадцать тысяч. Хотя… Шестнадцать, – усмешка осталась только на кончиках дьявольски изогнутых губ.

Шестнадцать тысяч. Для меня это были большие деньги. После смерти родителей на нас с Платоном платилось пособие, но ни копейки из него я не видела. Всё как опекун забирал Лёня.

– Я отдам тебе эти шестнадцать тысяч, – немного пришла я в себя. Решительно взяла блюдо с оладьями и, поставив на стол, прямо посмотрела на Германа. – Не думай, что меня можно купить. Твои шестнадцать тысяч…

– Тридцать две.

Я осеклась. Он снова поднёс чашку к губам.

– За ночь набежали проценты, Ника.

– Какие ещё проценты?! – ощущение было, что меня швырнули в бассейн с колотым льдом.

– Каждый день сумма будет увеличиваться вдвое. Завтра твои тридцать две тысячи превратятся в шестьдесят четыре. Послезавтра в сто двадцать восемь.

Я схватила ртом воздух. В голове зашумело. Герман снял с блюда крышку и, сложив верхний оладушек пополам, обмакнул в пиалу со сгущённым молоком. Присел на подоконник.

– Ты думала, поймала меня на крючок? Нет, Вероника.

Жмурясь, он откусил оладушек. У меня земля уходила из-под ног. Доев, он вернулся к столу и взял ещё один. Опять макнул в сгущёнку.

– Но пока у тебя есть выбор, – провёл по моим губам сладким, ещё тёплым тестом. Я сразу же почувствовала вкус сгущённого молока. Невольно облизнула губы. В чёрных глазах сверкнула молния. – Ты отдаёшь мне бумажник – я снижаю ставку. – опять по моим губам. – Это твой единственный выход.

Огромным усилием заставила себя отвернуться. Поставила одну тарелку напротив дивана, вторую – с другой стороны стола. Герман стоял рядом, и это нервировало. Единственный выход… Только выходом это не было. Нет у меня выбора. И выхода нет, даже единственного.

– Приятного аппетита, – положила на его тарелку несколько оладий. Три – на свою. Он хмыкнул и, больше ничего не сказав, сел за стол, а я подошла к кофемашине. Глоток чёрного горького, чтобы прогнать дрожь. Только поможет ли? Скорее всего, нет. Тем более пока он смотрит на меня.

– Почему ты сидишь на полу?

Голос брата заставил меня отвлечься от наблюдения за болтающейся в барабане стиральной машины куртки. И от мрачных мыслей тоже. Не ответив на вопрос, я подозвала Платона. Хмурый со сна, он посмотрел на меня с подозрительностью.

– Да иди, – улыбнулась я. – Или что, боишься покусаю?

Он замялся. Буркнул что-то себе под нос. Пришлось встать с мягкого коврика и подойти самой.

– Мне в туалет нужно, – признался брат.

Если уж мне в этой похожей на хоромы квартире было не по себе, что говорить про него. Квадратный метр тут стоил, наверное, дороже, чем вся наша двушка.

Подбадривающе улыбнувшись мелкому, я развернула его за плечи и подтолкнула к выходу.

– Сам дальше справишься? – спросила, включив в туалете свет.

Платон утвердительно кивнул.

Когда родителей не стало, ему было чуть больше года, мне – тринадцать. С раннего детства он привык быть самостоятельным, так что сомневаться в нём не приходилось.