Ночь посреди мира

– Понимаю, – махнул рукой Вениамин, – пустое. Вырастила балбеса…

– А вот я всегда говорил, что мальчика надо в кадеты! – отрубил Игорь. Вениамин посмотрел на его суровое лицо бывшего офицера – тот был уволен со службы по состоянию здоровья, но, как казалось Вениамину, душой так и остался с ней. Марья за глаза называла его солдафоном, и когда Роман был маленьким, Вениамину тоже казалось, что отправлять ребенка в кадетский корпус, учить маршировать, когда тому ещё положено гонять голубей и запускать воздушных змеев – это перебор. Однако – вот к чему пришли: может, Игорь и прав. Дисциплина Роману бы точно не повредила.

Игорь продолжил, нарезая воздух ладонью:

– Все эти вот вещества – от чего? От бесцельности. Должны быть у человека цели, идеалы – тогда ему самому на эту дрянь не захочется тратить время, деньги, здоровье. В тех же кадетах что хорошо? Уважай старших. Защищай родную землю. Дисциплина. А для чего дисциплина? А от того, брат, что с дисциплиной ты всего добьешься, любую гору одолеешь. Потому что себя надо в руках держать. Не позволять распускаться.

Вениамин тайком глянул на выпирающий из рубашки живот. Он всегда чувствовал себя каким-то недобрутальным на фоне Игоря. Хотелось тоже нарезать воздух ладонью, но не перед кем и у него бы быстро устала рука.

– А вы – что? И ты, брат, тоже виноват. Нельзя воспитание парня женщине доверять! Она его так и будет голубить, по головке гладить, вот и вырастет черти что. Тебе надо было за него браться, а она – с девицами сидела бы, с пяльцами-вышивальцами, что у них там.

Вениамин даже не пытался объяснить Игорю все невозможность его предположения. Бурная энергия Марьи от сидения за пяльцами взорвала бы пару домов. А что было бы с ним, если бы он просто попытался наказать расшалившегося мальчика… Неудивительно, что тот чувствовал себя под защитой личного торнадо.

И Вениамину даже где-то в глубине души захотелось, чтобы торнадо Романа в кои-то веки не спас. Мелькнула мысль – а не выяснить ли, где прячут мальчика? Пусть в конце концов хоть раз почувствует на себе последствия своих поступков.

И ещё за этим – ещё более тайная мысль – а Марья наконец почувствует последствия своих.

Но он не должен был так поступать. Он был хорошим человеком. Он был отвратительно хорошим человеком, который, даже живя с полной мегерой, обвиняющей его во всех смертных грехах, не изменил ей с обладательницей чудных персей. Он уже прожил всю жизнь порядочным человеком и проживет её именно так до конца.

– Да, – сказал Игорь, – натворил делов. Думает, его не найдут? Найдут. Не знаю, на что она рассчитывала. Ректорат не вылезает из допросов. Три университета шерстят.

– А я думал, уже всё раскрыли, – не понял Вениамин. Игорь бросил на него раздражённый взгляд:

– Ты думаешь, там три человека было? Пять? Господи, как ты можешь быть таким беспечным, человек умер!

Вениамин несколько раз прокрутил в голове последнее слово, прежде чем отважился переспросить:

– Умер?

– Да, студент! Отравился до смерти вот этим самым. Ты газеты читаешь?

– В сегодняшней было самоубийство, – сказал Вениамин не слушающимся голосом.

Игорь молча покачал головой.

Глава 6

Бонни и Клайд

Всё было хорошо.

Роман в этом и не сомневался, но всё же было приятно ощущать свою правоту. Он сидел в плацкартном вагоне поезда Москва-Нижнемирск, справа от него за стеклом пролетали густо припорошенные снегом ели, прямо перед ним позвякивал в имперском подстаканнике стакан с горячим чаем, а слева сидела красивая женщина Аглая и разгадывала кроссворд, покусывая при этом пухлую нижнюю губу. Густые угольно-чёрные волосы чуть вились, одна из прядок непослушно свешивалась на щеку; Роману захотелось так же, как тогда, схватить её за волосы и намотать их на ладонь, чтобы лицо её покорно запрокинулось. Тогда было именно так: быстро, резко, больно – она укусила его в плечо – и безумно страстно. Стоило ему оторваться, отпрянуть, как она, сверкнув глазами, снова бросилась на него – как змея, как хищный зверь, завертелась – не останавливайся, не останавливайся, ну же. Яростная, и при этом плавная, податливая, как растопленный воск, словно не знала о том, что можно позволять мужчине и на каком по счёту свидании, словно не было других мужчин, а был только он, и ему она доверяла своё тело и принимала его столько и так, как он сочтет нужным.

Это пленяло.

Рядом с ней ему стоило больших усилий усмирить организм и не прикидывать ежеминутно, где именно и в какой позе он смог её отыметь. Они уже успели заняться этим в туалете – она жаловалась на вонь, и он зажал ей нос – а теперь можно было бы и здесь, если бы попутчики вышли раньше. Какого чёрта их всех несёт в Сибирь? Приличные люди едут в столицы.

Он отпил чаю, всё-таки поднялся и отправился через пошатывающийся вагон, полный запахов варёных яиц, грязных носков и водочного аромата, к туалету. Интересно, лет в сорок у него, наконец, перестанет вставать от одной мысли о сексе? Выпустив бабку с ребёнком, вошёл, закрыл дверь, прислонился к ней и – ему не надо было закрывать глаза, чтоб представить её тело: не слишком большая, но хорошей формы грудь, талия, широкие бёдра, которые…

Закончив, он поискал бумагу, но, как водится, её не было: зато кто-то сердобольный оставил газету. Что ж, газета тоже сойдет; по иронии судьбы она оказалась полицейской, и Роман с особенным удовольствием её использовал. Оставил кусок страждущим, бегло взглянув – это были полосы с объявлениями, а из новостей осталось лишь чье-то самоубийство. Слабак или идиот: лишить себя жизни, когда она так невозможно хороша! Вернувшись на место, Роман упомянул об этом Аглае. Та взглянула на него своими тёмными раскосыми глазами, чуть улыбнулась, отчего на щеках у неё образовались ямочки:

– Отец Угрим велел бы сбросить труп в реку.

– Почему?

– Грешно. Жизнь дана не для того – это если кратко.

– Длинно и не надо, – отмахнулся Роман, заметив интерес к разговору со стороны соседей, и уставился снова в окно.

Ещё сутки пути, и поезд медленно подполз к станции, на которой Роман и Аглая сошли. Единственный страж порядка отсиживался внутри здания и безразлично скользнул по ним взглядом. Зато поднялся со скамьи другой человек, мужчина в шубе до колен и огромных меховых рукавицах, размашисто поклонился Аглае, кивнул Роману и, всё так же без слов, развернулся и пошел к выходу.

Роман не выдержал, бросил взгляд на полицейского – тот, отвернувшись, беседовал с кассиршей.

– Разве вы не скрываетесь? – спросил Аглаю, но та снова улыбнулась:

– Чудные вы, москвичи! Здесь все знакомые, что скрываться! Сюда же торговать возят.

– Ты же говорила, что деньгами не пользуетесь?

– Мы – нет, а старосты собирают десятину и возят сюда.

– На продажу? – въедливо уточнил Роман. Аглая закатила глаза:

– Обмен! Меняют на полезные для всех вещи. И хватит уже разговоров, холодно.

Роман заподозрил, что истинная причина была в том, что они нагнали молчаливого мужчину на выходе из вокзала. Там стояла потрёпанная машина; вещи убрали в багажник, Аглае открыли дверь спереди, а вот Романа отправили назад, к двум женщинам и корзинам, замотанным сверху тряпками. Поехали.

Воняло луком и прогорклым маслом.

Автомобиль, рыча и подскакивая, переваливался по заснеженному бездорожью; в окне быстро кончился город и потекли бесконечные серо-белые поля.

От Аглаи виделась одна меховая шапка. Может, зря поехал?

Делать всё равно было нечего, и Роман лениво покатал эту мысль в мозгу. Можно было бы, как он убедил мать, поехать к тетке под Тулу, отсидеться там. Сомнительно, чтобы кто-то стал его там искать; а если бы и стал, то есть ещё дальние родственники в Вельске; правда всё, что о нём помнил Ромка, был февральский холод – но родичи наверняка отпаивали бы его из самовара. Да что там делать, куда пойти? Скука.

Остаться в Москве – нет, это не вариант. Даже мать согласилась, что до конца этой заварушки ему лучше не появляться. Сейчас московские неприятности казались далекими и несущественными. Какая-то часть Романа, правда, немного жалела Тёму; впрочем, для всех так будет лучше, повторил он себе ту же фразу, что и говорил матери. Его не сильно потреплют – ну приедут родители, ну будет неприятный разговор – но вряд ли отчислят. Вид паникующего Артёма его раздражал – словно он не понимал этого, и словно не понимал, что у Ромы не оставалось иного выхода. Идиот. Недаром даже у недалекой Сони получалось им верховодить.

Хотя Артём и раздражал вечными попытками угодить родителям, учителям и быть хорошим и удобным для всех окружающих, всё же зла Роман ему не желал: дружить мы, конечно, перестанем (хотя и в этом, зная мягкий нрав Тёмы, Роман не был уверен до конца) и хорошо бы, чтобы это заставило его пересмотреть планы на Соню, эту маленькую глупую крыску. Именно так он представлял себе её – крыса, с хвостиком в виде косы. Вцепится, оглянется – и тащит в норку.

Вернусь – посмотрю на её лицо… Машину подбросило на очередном ухабе, и Романа ударило по ноге чужой корзиной. Так зачем он вообще туда прется? Настроение его снова изменилось: с тоской подумал, что уже давно бы пил у камина домашнее вино, к тому же тульский дядька очень прилично играл в бридж и преферанс. Тащиться в такую даль ради сомнительных перспектив?

Впрочем, перспективы прояснились довольно быстро. Машина остановилась напротив кладбища: над сугробами виднелись верхушки крестов. Аглая вышла, открыла дверь, Рома вывалился, машина фыркнула и потащилась вперед без них.

– Вещи наши Федот сам отвезет, – сказала Аглая и протянула руку в сторону, – вот.

Рома обернулся.

– Оно?