Ночь посреди мира

– Да.

Напротив кладбища, с другой стороны дороги были видны кирпичные развалины старинной церкви, на крыше которой покачивалась на ветру берёзка, а за ней виднелись уже развалины не опознаваемые, в которых колонны перемежались с деревьями. Крыши не было.

Рома сделал шаг к ним в сторону, но Аглая схватила его за руку:

– Не сейчас! Нас хватятся.

Он постоял, изучая; затем решил согласиться.

– Но тянуть не будем.

– Сама не жажду.

– Ты уверена, что за нами не будут следить?

– Будут. Но ночью вряд ли. Здесь работы столько, что в полночь народ дрыхнет без задних ног. В шесть утра подъем.

– Уложимся, – и Роман довольно зашагал вслед за машиной. Пройдя немного, заметил тропинку, ведущую в лес, и пробежался по ней, увязая в снегу. Вознаграждение последовало: за соснами показался вид, от которого захватило дух: широченная река, засыпанная снегом, на дальнем берегу сплошь лес, а на ближнем, под утёсом – деревенские дома, из крыш которых летел дым в свежий морозный воздух. Рома оглянулся, улыбаясь:

– Ну и местечко вы, Аглая-краса, отхватили!

Аглая подошла к нему, румяная, чуть раздосадованная:

– Что ты убегаешь! Надо вниз, меня ждут.

– Ах, ждут! Ждут – это другое дело, – Рома обнял её, прижал к себе. Она молчала, улыбалась.

– Радуйся, что сейчас зима, а то… – он наклонился к ней, поцеловал пухлую искусанную губу. И ещё раз.

– Рома, вечером, – она отстранилась, прерывисто дыша. Он кивнул, приходя в себя. Вечером. Они здесь по делу.

Поселение его разочаровало. Не сильно, но всё же – глядя на простые деревенские дома с заборчиками он понял, что ждал большего. Аглая словно почувствовала это и, оправдываясь, сказала:

– Зимой все по домам, только в воскресенье на проповедь выбираются. А летом тут многолюдно, праздники на берегу…

– Что празднуют?

– Ну как – что… Обретение пророка Феоктиста, например, – усмехнулась Аглая и поправила выбившуюся прядь. – Не дни рождения и не новый год, если ты об этом. А вот наш гостевой дом…

Уже интереснее. Дом представлял собой трехэтажный терем, добротно срубленный, украшенный сверху какой-то свесившейся тряпкой – видимо, флагом – а вокруг деревянные столбы; подойдя ближе, Роман понял, что на столбе вырезано человеческое лицо с длинным носом, глазами с дырами в них и полосами, изображающими волосы.

– Двенадцать идолов, помнишь, я тебе рассказывала?

Он ничего не помнил, потому что в эту ересь толком не вслушивался, но кивнул. Идолы так идолы. Они поднялись на крыльцо и вошли внутрь. Щёки обдало теплом, в нос бросился запах свежего хлеба. А они тут неплохо устроились!

Пока Аглая взяла на себя политесы, Роман оглядывался. Их провели в просторную комнату, очень чистую и залитую светом из широких окон; по углам гнездились картины с какими-то бородатыми мужиками – наверное, с этим самым Феоктистом или идолами, шут их знает: мужики, словно не одобряя такое несерьёзное отношение, сжав губы, таращились на Романа. Помимо картин, были ещё свечи; пластиковые цветы, которые он видел в последний раз на похоронах, разноцветные бусы свешивались с гвоздиков, заботливо прибитых рядом с картинами; под ногами лежали мягкие тряпичные коврики – один-в-один как те, которые бесконечно из остатков тканей шила его бабка-рукодельница (когда не шила, вязала такие же бесконечные шарфы). Одна из стен была занавешена длинными шёлковыми шторами, под которыми просвечивали картины и предметы – должно быть, священное место. Роме захотелось сунуть туда нос, и он, улучив момент, подобрался ближе, к бородатому мужику со смуглым лицом, который что-то втолковывал:

– Non, je n’est apprende pas… Verstehen Sie? Do you understand?

– Ферштейн, ферштейн, – махал на него собеседник с совершенно заурядной сельско-славянской физией, голубоглазый, русый – хоть помещай в учебник как образец. – Про-рок Фе-ок-тист! Понял, дубина?

Пальцем при этом он тыкал в картину сбоку от штор, где черноволосый и черноглазый мужчина, похожий скорее не на пророка, а на дьявола, мрачно таращился перед собой, назидательно подняв указательный палец. Впечатленный пророком и пальцем иностранец пытался продолжить беседу с этим диким русским, и Роман, напустив вид полной беспечности, оглянулся, а затем отодвинул штору. Однако! Быстрого взгляда хватило, чтобы понять – там, под этим жалким прикрытием, висит настоящая икона, богато отделанная золотом и камнями, а рядом ещё и лежит книга в кожаном переплете. Сердце Романа заколотилось, он взглянул на собеседников сбоку:

– Ja-ja… Ich weis…

– А его сменил отец Угрим… Вон, вон туда смотри – в том углу висит…

Роман подошел ближе к занавеске и снова её отодвинул, уже нацелившись взглядом на книгу. Сощурился, оббегая взглядом – кожаный переплет, золоченый обрез, золотое тиснение… «Оригинальное орнаментальное тиснение в византийском стиле», всплыло в голове. Он понятия не имел, что это значит, но кто-то был готов выложить за это полмиллиона рублей. Кто-то – шестьсот тысяч.

Игра определенно стоила свеч.

– Месье? Туды нельзя, – наконец обратил на него внимание крестьянин, и Роман задёрнул штору и обернулся, дружелюбно улыбаясь и немного растерянно разводя руками:

– Премного извиняюсь, не знал. Впервые здесь.

– Да вы русский? – обрадовался его собеседник с видимым облегчением. – А я уж так утомился балакать тут… Я тут вроде толмача, только с этими вот – он махнул в сторону иностранца, который изучал очередной портрет – разве сладишь!

– Не знал, что сюда приезжают иностранцы, – искренне признался Роман: Аглая об этом не говорила. Мужичок рассмеялся, показывая жёлтые кривые зубы:

– И ездят, и ездят… Не наездятся все. Но, – поучительно добавил он, видимо, вспомнив о миссии, – оно и верно: пусть к нашей вере открыт и каждый пусть приобщается. От нас не убудет.

Роман покопался в воспоминаниях, но всплывали какие-то разрозненные куски, видимо, впечатлившие его сильнее прочего, – вроде грядущего конца света и того, что начаться он должен был почему-то с Северо-Американских Штатов, а затем перекинуться на Японию. Япония-то чем тебе не угодила, мысленно спросил он мрачного мужика на портрете, но мужик смотрел так, словно угодить ему можно было, только предварительно померев. Свести бы его с маменькой и посмотреть на войну миров!

К счастью, его собеседника теоретическая подкованность Романа не волновала:

– С Аглаей Ильиничной приехали?

– Да, – Аглая, как назло, не возвращалась.

– Видели уже наши достопримечательности? – подмигнул ему мужичок, снова показывая зубы в улыбке. – Могу показать.

Истолковав по-своему отсутствие яркого интереса, поспешил уточнить:

– Мне все равно француза вести с корейцем, не затруднюсь!

Роман для себя уже понял, что в поселении смотреть не на что, но сообразил, что выделяться не стоит, и дал себя вывести в компании с бородачом и маленьким щуплым азиатом, укутанным шарфом по самый нос.

Они навернули километров по поселению, дома в котором мало отличались друг от друга. Прошли мимо местного аналога школы, дома лекаря, мастерских, в основном пристроенных сбоку с обычным избам; зашли в теплицу-оранжерею, где Роман на всякий случай поискал взглядом какие-нибудь дурманящие травы или редкие орхидеи, но тщетно; дошли до берега реки и потопали по нему до маленького круглого здания, оказавшегося чем-то вроде часовни – назначение её Савелий Иванович объяснял очень затейливо, прыгая между восхищенными пассажами об отце Угриме, который «принял веру истинную в тёмный час и пронес сквозь тьму», рассказами о строительстве («каждый руку приложил, никто в стороне не остался») и горестно-завывающими упоминаниями о пророке. О том, понимают ли его иностранцы, Савелий заботился мало, предпочитая обращаться к Роману и переводя время от времени ключевые слова – в основном имена отцов. Иностранцы, впрочем, были впечатлены и благоговейно рассматривали всё, на что указывал Савелий: Роману пришла в голову мысль ткнуть пальцем с одухотворенным видом в забор или бревно и посмотреть, как они восхитятся, но, как назло, ничего рядом подходящего не было.

– Я думал, сюда посторонним вход заказан, – без обиняков сказал он Савелию, когда на очередном пункте их экскурсии иностранцы стали таращиться на свод правил «Истинно верного Учению, Роду своему, Земле и Вере своей душой преданного», приколоченный к стене дома. Справа и слева свод был разрисован цветочками вроде тех, которые висели в гостевом тереме, разве что бусы к ним не полагались.

– Сюда? – Савелий ткнул пальцем в дом. – Ну дык, там старосты живут, решения принимают. Зачем тебе туда?

– Не-не, – поправился Роман, – в общину. Выходит, сюда вот так может иностранец приехать и всё посмотреть?

– Э не, – отмахнулся Савелий. – Просто так никто сюда не приезжает, только люди надёжные и к надёжным. А иностранцы – те жить едут, да-да, – он заметил удивление Романа, – у нас тут хватает людей разных, приезжают, строятся и живут со всеми. Вера наша сильная и праведная, чувствуют это и тянутся, а язык учится, дело нехитрое. С чего, думаешь, я так балакаю? То-то.

Роман подумал о книге, но спрашивать не рискнул. Спросил другое: