Мир Эл. Клюква на снегу

Мир Эл. Клюква на снегу
Алиса Скрижалина

В попытке развеять тоску и выйти из душевного кризиса героиня отправляется в поездку на праздник Ивана Купала. Созерцание буйства нетронутой природы в один момент прерывается её неуклюжим падением в реку. Очнувшись на берегу в полном одиночестве и в окружении непроходимого леса, Эл готовится к битве за выживание с дикими животными и суровыми условиями, однако судьба приготовила ей встречу с иными обитателями: неведомой нежитью, духами и прочими чудищами. Едва выбравшись из злополучного леса, выясняется, что она очутилась в ином мире, и её единственным проводником становится наглая говорящая лошадь.

Алиса Скрижалина

Мир Эл. Клюква на снегу

Пролог

Летнее знойное солнце никак не хотело уступать скупым вечерним сумеркам. Деревня Смердюки, опаляемая смертоносными лучами, притихла в трепетном ожидании ночной прохлады. Жуткая зловонная жижа за улицей с южной стороны деревни, именуемая целебным грязевым вулканом, на жаре издавала воистину неописуемый аромат. Вопреки заверениям знахарей в целебности данной грязи, подкрепить здоровье к грязевому болотцу ходили только деревенские свиньи. Смердючяне же специфическое целебное благоухание нарочито не замечали, в чем рьяно убеждали всех своих знакомых из соседних поселений, даже если они о том не спрашивали.

В одном из дворов двое крепких мужчин в самом расцвете сил, с выпирающими из-под рубах натруженными животами, царственно восседали на сосновом бревне, облокотившись на косой сарай. Вне всяких сомнений, односельчане держали совет, а судя по важным побагровевшим лицам и ополовиненной бутылке самогонки – дело было серьезное.

– Пять курок – бах и нема, одни перья по соломе. А какие были славницы – что не день, то каждая по яйцу! А то и по два! Вот веришь, Игнат, по два! А то и по три! – горе и досада захлестывала мужика как стакан самогона, который незамедлительно опрокинулся следом.

– Ты, Данко, так не убивайся. Главное, что сами живы и корова на месте, чай не пропадете, – Игнат ободряюще хлопнул соседа по плечу, но ладонь прошла по касательной, и он чуть было не рухнул в объятья собутыльника.

– Да я же тебе человеческим языком говорю, что Марушка не доится целый день, как сглазил кто! Видно падла та, что ку?рок истерзала, скотину до обморока напугала. Все – считай, нет коровы в хате. А какая корова была! Да я кожен день в морду её целовал. По три ведра молока в сутки давала, а то и по четыре! Холил и лелеял сил не жалея, баба моя в жизни столько ласки и добрых слов не видывала, как моя Марушка, – горькая скупая слеза покатилась по пухлой щеке Данко и упала на штанину.

Стоило ли говорить, что вся скотина в доме, в том числе пяток почивших курок, кроме отборной брани от Данко ничего не слышали и при его появлении готовы были бежать если не в темный лес за деревней, то в соседние дворы на растерзание кабыздохам – так точно.

– Ну, с одной стороны прибыло, с другой отбыло, – философски рассудил сосед. – Лошадь то ничейную на опушке нашел, чай неспроста! Считай, что компенсацию заранее получил!

– Ты мне, сосед, про гадину эту не напоминай! Бесы в ней живут, не иначе! Жрет как три борова, а в плуг али телегу под страхом смерти её не запряжёшь! С хлева только оседланная в свое седло, что на ней было, выходит. Так я его и не снимаю теперь.

– Дык рысак же это! Куда ей в плуг, ты кобылу эту лучше в город продай, она холеная, здоровая – на потеху сударям, что охотиться полюбляють и девок катать галопом, чтоб те покрепче к ним жались.

– Игнат! Соседушка, а ведь прав ты! Да за такую кобылу не меньше десяти тысяч золотых дадут. Можно всю зиму не бедствовать, корову на излечение к ведьмаку сводить, да еще десяток курок завести, – Данко растекся в довольной улыбке и чуть было не полез целовать ненаглядного соседа, как тут гулко скрипнула косая стена, и за сараем будто мешок с костями рухнул наземь.

Два соседа то ли с перепуга, то ли с перепоя начали синхронно икать.

Из-за угла показалась чья-то костлявая рука, за которой последовала седая голова. На мужиков уставились знакомые всей деревеньке отекшие блестящие глаза, а затем обдало молодецким духом недельной попойки.

– Глянь, Данко, ик! Родственничек твой…ик… пожаловал. Не иначе бутыль самогона учуял…ик… экстрасенс, мать его.

– Да какой он мне родствен….ик. Седьмая вода на киселе, – Данко отхлебнул из бутылки, и икоту как рукой сняло. Игнат последовал его примеру, а нежалованный гость сухо сглотнул. – Ты чего, дед Похмел, по дворам чужим ползаешь?

Пожилой мужчина с трудом нашел в себе силы встать с травы, подтянул рваные штаны и неуклюже поклонился:

– Вечер добрый, односельчане! Вот думаю, дай ка схожу узнаю, как у моего троюродного… эм брата али свата по линии жены моей покойной, чтоб ей там медом было помазано, дела. Люди брешут по селу, что курок задрали у Данко. Пособолезновать пришел…вот, – мужик окинул компанию мутным взором, но двадцатилетний стаж алкоголизма за чужой счет приносил свои плоды – дед Похмел был прирождённым психологом и вписывался в любую компанию, где наливали и где вовсе не хотели ему наливать.

Каждые похороны на селе сопровождались его горькими стенаниями и историями о покойном, которых никто, конечно, кроме него самого припомнить не мог. На каждой свадьбе и именинах он пел скверные частушки, под которые все смущенно хихикали. Бывало, что путал сценарии данных событий – за что неоднократно получал в глаз.

– Ты ступай отседова, Похмел, а то смеркается уже, потеряешься средь бурьяна, – начал было издалека намекать Игнат, но тут в диалог вступил уже разгорячённый Данко.

– Да видал я твои соболезнования, знаешь где?! Буд-то не вижу как ты слюной на бутылку изошёлся!

– Ты погоди, Данко, не разобравшись напраслину на человека наводить… – тихо и смиренно начал дед. – Али мы люди чужие? Я с ответами к тебе пришел, помочь и предостеречь по-родственному, а не за самогоном проклятым, – повисла полная недоумения тишина, лишь только начинавшие стрекотать сверчки её несмело нарушали.

Данко округлил глаза, с неведомо какой целью осмотрелся по сторонам и так же тихо спросил:

– Какими ответами? Зачем это… все нормально у меня, только курки вон.

– А не скажи, – дед без церемоний подвинул товарищей и присел на бревно. – Неужто не задавался ты вопросом, за какие-такие прегрешения тебе кара эта ниспослана? А то, что третий день солнце поля жарит, а на небе ни облачка? Того и гляди пожары начнутся, ни лесов со зверьем и ягодами, ни полей с зерном не останется… тьфу-тьфу, – мужики разом отплевались через левое плечо, постучав по сараю.

– Ну, крупица истины в этом, конечно, есть, – Игнат почесал затылок и уставился в темнеющий за околицей лес.

– Да погоди ты, Игнат, не перебивай! Продолжай, дед. Дык к чему это ты клонишь?

– Смотрю я, дела вам нет до бредней старика. Раз уж вы смирились с грядущей голодной зимой – то я пойду. Я свое уже пожил, – начал привставать с бревна Похмел, лукаво улыбаясь себе в усы. Тяжелая рука Данко опустила его за плечо на место и резво наполнила стакан самогоном. Дед не спеша, как бы делая одолжение, выпил и продолжил: – Вомпэр в селе завелся, не иначе, – звонко хлопнул рукой по ноге Похмел.

Мужики вздрогнули, в соседнем дворе протяжно закричал петух.

– Побойся Богов, дед! Откедова ему тут взяться? Новых людей на селе не видели еще с зимы… – отмахнулся Игнат.

Похмел, возмущенный таким неверием, тут же выдал:

– Да с чего же вы взяли, что вомпэр токмо человеком может быть?! Вот от необразованности люда деревенского и все беды. Вам любой знахарь али ведьмак скажет, что вомпэр телом любого зверя крупнее лесного кота овладеть может. Вот ты, Данко, кобыле своей новой под губу смотрел, клыки упрятанные не видел?

Мужик несмело покосился в сторону хлева на другом конце огорода.

– Да не успел я… ведь не дается гадина, чуть было палец не откусила, – Данко продемонстрировал толстый, но совершенно здоровый палец.

– А скажи ка мне, не тогда ли ты нашел и привел эту скотину к нам в процветающую деревню, – тут Похмел, конечно, преувеличил, – когда началась эта проклятая жара?

– Дык вся округа знает, что три дня назад, ближе к вечеру, а потом вот жара и началась… – Данко и вовсе побледнел, осознавая ужасную истину.

– Ясно. А на третью ночь лошадь курок твоих и пожрала, ведь никакой овес не утолит жажду крови! Гляди, скоро и корову высмокчет, а там и до людей недалече. Ты бы хоть задумался, Данко, откуда на опушке взяться оседланной кобыле? Как пить дать, хозяин сгинул в лесу. А обычную домашнюю лошадь уже давно бы волки сожрали, если только нечисть лесная не добралась до неё первой.

Всепоглощающий ужас заполонил души мужиков… потом подоспела пьяная злость, а за ней и необоснованное бесстрашие. Данко вскочил с места, расправил плечи и выдал речь, достойную полководца на поле брани:

– Да чтобы я, смердюковский мужик, ига темного убоялся? Вомпэра паршивого?! Да чтобы я отдал свою деревню родненькую твари поганой на растерзание? Нет места нечисти гадкой в сим славном месте, Богами поцелованном! – мужик схватил вилы у сарая, вторые вручил своему боевому товарищу, который видно тоже воодушевился на смертный бой.

И ринулись они за калитку созывать народ. Ибо вдвоем идти в хлев – верная гибель.

Дед Похмел хмыкнул, подобрал с травы забытую бутылку самогонки, сунул её за пазуху и пошел восвояси.

Глава 1

Тусклый свет пробивался ко мне сквозь мутную пелену нездорового сна. Свет пришел не один – за ним последовал отвратительный шум в ушах и нарастающая сдавливающая головная боль, которая сковала мои попытки приоткрыть глаза или сделать малейшее телодвижение. Пахло водой, грязью и травой, на которой, судя по всему, я лежала не первый час. Постепенно натужно приходя в себя, мой разум все более ясно улавливал доносящиеся голоса извне. Писклявые, будто детские, но с несвойственным детям тоном рассудительности.

– Если не мы, так другие такую ценную находку унесут себе в нору! Ты глянь, какая тушка свежая. Без шерсти, кожа белая тонкая…

– Да ты поближе понюхай. Чуешь, ненатурально как смердит? Отравой, не иначе! Зуб даю, что это шмарыги нам подкинули, абы потравить и болотце наше себе прибрать!

Смердит. Нет, ну вы слышали этих ценителей прекрасного? Это, между прочим, мои любимые духи. Я попыталась подать признаки жизни, вернее, высказать возмущение по поводу их парфюмерных вкусов, однако, всё что у меня получилось из себя выдавить – это вой полоумной старой собаки на смертном одре. С титаническими усилиями я открыла один глаз и, прежде чем снова погрузиться во мглу, лицезрела удирающие со всех ног две мохнатые кочки не более полуметра ростом, которые с надрывом визжали, как молочные поросята.

Как я оказалась в столь неоднозначной ситуации? Частично предположить я могла. Начнем с того, что я проклинаю это чудесное, но несвойственное моей натуре решение посмотреть красоты необъятной Родины. Жила бы себе как прежде и бед не знала. Нет ничего антисоциального в том, чтобы быть затворницей и черт с этой проходящей молодостью! Зато сейчас я бы не лежала одна без сознания в неизвестном диком месте за восемь тысяч километров от дома. Хорошо еще, что не зима, а то мой хладный труп уже давно украсил бы местные пейзажи. Нет, я не экстрималка и ехала сюда как приличная девушка туристической организованной группой на красочный и самобытный праздник Ивана-Купала. Широкие прозрачные реки и захватывающие дух заповедные леса. Молодежь в вышитых льняных рубахах и сарафанах, венки из местного разнотравья на головах… а к вечеру – вздымающиеся до самых звезд костры.