Но что-то где-то пошло не так

– Даже это, – усмехнулась мать, вовсе не удивившись. – Так ты совсем большой.

– Ах ты моя шутница, юморить изволишь? – Фёдор подошел к матери сзади, обнял её за плечи, улыбаясь зарылся носом в волосы.

Те пахли сиренью, лёгкий, еле ощутимый запах сирени.

– Только вот не любил я в той жизни никого, ни одну женщину не любил. Кроме тебя и сестрёнки. Но ведь это другое, понимаешь? А здесь влюбился. Только увидел, и сразу понял. Всё по-настоящему, по-взрослому. А как мне, ребёнку с душой взрослого, покорить любимую женщину, возможно ли это? – Фёдор умолк.

– Не знаю, что с тобой произошло, наверное, ученые нашли бы какое-то объяснение, но я верю тебе. И я рада за тебя. Любовь, это прекрасно. Твоя жизнь раскрасится совсем другими красками. Но я боюсь за тебя, сможешь ли вынести эту ношу. Ведь любить это так тяжело. Все твои мысли только об этом. А учеба, школьные друзья, детские игры. – мать похоже не понимала до конца суть происшедшего с Фёдором.

– Кстати, по учебе, – перевел разговор Фёдор. – Хочу во время осенних каникул сдать программу первых трех классов, и уже этой осенью пойти в четвертый.

– Ты сможешь? Это очень нелегко, это практически невозможно, за три месяца пройти программу трех классов. – мама явно была встревожена.

– Я уже говорил об этом с Верой Петровной, она больше часа гоняла меня по всем предметам, осталась очень довольна и обещала посодействовать. Нужно будет зайти в школу, написать заявление. В школе всё расскажут, но это позже, когда будет ясно, как это делается. Думаю, экстерном у нас в школе до меня никто не сдавал.

– Знаешь, совсем ничему не удивляюсь, рада за тебя, уверена, что всё у нас получится…

Чайник остыл, и Фёдор, слив старую воду, набрал его до половины и поставил греться на электрическую плитку. Плиток таких он не видел давно, с красной, раскаленной спиралью она излучала тепло и уют, но была крайне пожароопасна.

– Скажи мам, где папа? – не зная, как подступиться к интересующей его теме, Фёдор спросил напрямик. К его удивлению мать ответила ровно, хоть и с прохладцей в голосе.

– Папа погиб. Два года назад. Я была беременна, на седьмом месяце. Ванечка родился недоношенным, еле спасли…

Откровение далось ей тяжело, под конец голос задрожал, мать пыталась сдерживаться, но вот всхлипнула и две слезинки медленно покатились из глаз. Фёдор устыдился, опять попёр буром напрямик, так и не научившись, подбирать ключик к женской натуре. Тем более к маме. Надо по-другому было, помягче. Только вот как, он не представлял.

Он подошел к матери, приобнял, заглянул в глаза – Ты его любила?

– Да, сынок, очень. И сейчас люблю. У меня кроме него и не было никого и никогда. И сейчас, вечером спать ложусь, глаза закрою, а он как живой стоит. Улыбается грустно, как в тот последний день, стоя на пороге, прощаясь. Я такая дура была, пирожки с утра затеяла, торопилась. Он ведь уходил на пару часов всего, новое оборудование должны были привезти. Им и нужно было только разгрузить и домой. В субботу это происходило. Так и прощалась быстро, чмокнула в щёчку и всё. А он стоял и стоял в дверях, не торопился уходить, будто чувствуя, что в последний раз, что навсегда прощается. Даже показалось, что он чем-то встревожен, задумчивый какой-то, но отогнала мысли прочь. Уже Карен сигналил вовсю, а он всё не уходил, пока полотенцем на погнала. Кто ж знал, что так получится.

Мать горестно покачала головой, – Так навсегда и остался в моей памяти, грустный, улыбающийся. Я даже вслед ему не посмотрела. – Она всё же не удержалась и тихо заплакала.

Фёдор выждал пока мать успокоится, – Карен он тебе тогда кто? Не муж? А кто?

– Да я и сама не знаю кто. Друг, наверное. Мы же все детдомовские. После войны таких было пруд пруди. Хотя нам, подкидышам пришлось тяжелее. Те, кто повзрослее, как папка твой, многие своих родителей знали, видели, причины их детдомовщины были очевидны и понятны. Родители погибли. Куда их – в детдом. А мы, нас ведь уже после войны рожали мамки непутевые. Рожали и подкидывали, где ни попади, избавлялись значит. Ладно хоть не убивали, хотя и такое было, помню. В детдоме мы с Сашечкой и познакомились. Он старше был на шесть лет, и как-то сразу взял меня под защиту. Странно это было, ведь по детдомовским меркам между нами небо и земля. Ему двенадцать, мне шести даже не исполнилось. Как так вышло? У меня и воспоминания первые с ним связаны. Помню, сидим под сливой, и он мне алычу спелую, желтую до прозрачности, срывает с веток и с крыши корпуса бросает потихоньку в траву на землю, чтобы плоды не полопались от удара. Вкусная слива была, спелая, сладкая…

Мать сбилась, и вдруг неожиданно совсем про другое: – Ванечка, братишка твой, на меня похож, а ты в отца. Так похож, вылитый папка в двенадцать лет. У меня аж под сердцем шевелится как на тебя смотрю. Папин сын…

Потом прервалась в воспоминаниях, задумалась. И совсем тихо, уже окончательно успокоившись, продолжила.

– А Карен, он при папе твоем, вроде друг, вроде адъютант. Так они всегда вдвоём и ходили. Сашка, высокий, плечистый, светловолосый, не очень он разговорчив был, больше молчалив. А рядом Карен, маленький, юркий, чернявый, болтливый. И всегда неестественно весёлый, до неприличия. После седьмого класса, в пятьдесят четвёртом папа в ФабЗУ уехал в Севастополь, на тринадцатый завод. А мне шесть лет доучиваться оставалось, потом в шестидесятом в Ростов, в библиотечный техникум поступила, училище уже тогда. Но симпатии и чувства у нас раньше стали проявляться, я еще девчонкой совсем была, в пятом классе училась. Сашка ко мне стал ездить, как выходные большие, или праздники, он ко мне сразу. Начинал то он учеником, потом ФабЗУ закончил, на сварщика выучился. Варил очень хорошо, и получал хорошо. Привозил разное вкусненькое, девчонки от него без ума были. А я, в свои четырнадцать, как гадкий утенок, кожа да кости, что во мне нашел. Карен с ним, как обычно, поначалу тоже за мной пытался ухаживать, но не нравился он мне совсем....

– А погиб он как, ты знаешь? – не удержался Фёдор, поторопив мать. Ему тут же стало неловко от своей неуместной поспешности. Мать ему душу раскрывает, а он, торопышка.

– Мам, прости.

– Ничего сынок, не расстраивайся, я понимаю. – Мама совсем не обиделась, и собравшись с мыслями, продолжила.

– С армией ему повезло, остался в Севастополе, помогли, наверное, но вот кто – это нам неведомо. Говорила, он сварщиком был очень хорошим, а тут в Карантинной, в водолазной школе начали набирать ребят на сварщиков подводников. А он прямо рвался под воду, особенно его большие глубины манили. Сварку на глубоководных работах мечтал проводить. Саша пошёл в военкомат и подал документы. Симпатию он внушал, батька твой, вот и сейчас, понравился военкому, тот сразу выдал направление. Комиссию прошёл, но брать его поначалу не хотели, он метр восемьдесят шесть был, на сантиметры лишние вырос, – мать усмехнулась.

– Но видать действительно кто-то за него заступился, взяли. А через пять месяцев, как закончил, его в Балаклаву перевели, с моря почитай всю службу не вылазил. Безпокоилась за него, плакала, молилась, а он ко мне несколько раз приезжал. Отслужил без проблем, после армии остался на сверхсрочную. В военное училище уже поступать было поздно, а армия ему нравилась. Ну и заработок неплохой. А Карена в армию так и не взяли. По здоровью. Карен конечно сильно переживал, но сумел как-то пристроиться в Балаклаве водителем.

Она перевела дыхание и прислушалась, где-то с какого-то перепуга закукарекал петух, порывами опять налетел ветер, спустя пару секунд все затихло…

– Поженились мы в шестьдесят третьем, мне семнадцать было, ему двадцать три. К тому времени я хорошенькой стала, симпатичной девчонкой, а папка твой вообще богатырём. Тайком, в подвале Дворца пионеров, нас отец Георгий и обвенчал, там раньше церковь была Николаевская. Тогда ведь, как и сейчас, это не приветствовалось, а я твоему бате сразу сказала, что за нехристя, и без венчания замуж не пойду. А он, как будто и ждал этого, крестился с великой радостью. Счастливым ходил, а через неделю и обвенчались. Так что венчанные вы у нас с Ванечкой детки, венчанные…

Через год с небольшим ты родился. Жили не богато, но всего хватало. Комнату снимали, потом домик двухкомнатный. Потом денег стало больше, отец повышение получил. Я стала шить, по мелочам сначала, потом клиенты постоянные появились – понравились мои творения. Заработок дополнительный пошел, денежку стали откладывать на свой дом. В семьдесят первом нашли домик неплохой, тоже двухкомнатный, с верандой, а самое главное очень удобно был расположен, недалеко от Севастополя совсем и с работой рядом, и море недалеко, и земли сорок соток. Не домик – сказка. Дороговато правда просили, двенадцать с половиной. Грек один уезжал на жительство куда-то под Сочи, в Лоо что ли, вот и продавал. Как увидел нас: отец в погонах мичмана, меня – беременную, уже с животиком семимесячным, рядом ты с важным видом. Сразу до одиннадцати скинул, даже не торговался. Но дальше никак. Думаю, ему именно такая сумма была крайне нужна…

Мама замолчала, воспоминания нахлынули в эту изболевшуюся душу. Рассказывая она вновь и вновь погружалась в атмосферу того потерянного земного счастья, когда был муж, детки, ещё чуть-чуть и будет своя крыша над головой. Много ли надо женщине. И вот всё рухнуло, и она, измучившись за долгие, длинные месяцы одиночества, изливает душу своему старшему мальчику. Горько, больно. Но Фёдор понимал, нужно выговориться. И уже не перебивал, не спешил, терпеливо ждал, внимательно выслушивая мать.

И мать, передохнув продолжила, – У нас таких денег отродясь не было, пять с половиной мы накопили, и это по тем временам деньги огромные, машину можно купить, а тут ещё столько же надо. И здесь Карен помог, он вечно с какими-то личностями непонятными крутился, с ними батьку твоего и свёл. Те дали пять тысяч под небольшие проценты в долг на год, за год должны были отдать. Тяжело бы конечно было, но отец уже думал на дополнительную работу идти, грузчиком подрабатывать. Да и я, помнишь, уже шить научилась, неплохо получалось, постоянные клиенты появились. Выкрутились бы. И тут вот такое…

– Мам, а домик ты купила? – какие-то непонятные мысли изподтишка, по-тихому, начали вползать в мозг, Фёдор забезпокоился, встревожился.

– Какое там, когда Ванечка погиб, весь дом переискала, денег так и не нашла. Хотя с вечера отец в сумочку старую положил все деньги, вместе с документами, и под половицу, под шкаф старый спрятал. Шкаф был очень старым, тяжелым, мне и не поднять одной было, позвала Карена, сумку вытащили, а там одни документы, никаких денег. – Мама уже не плакала, глядя безжизненными, пустыми глазами в окно…

– А через два дня после похорон отца эти бандиты заявились, сказали, что наш долг никто не отменял, – нет Саши, значит я буду платить. И не дергайся мол, у тебя дети. Срок оставили тот же. У меня с похорон оставалось четыреста рублей – ребята по службе отца на похороны собрали, я им пятьсот сразу отдала. А остальные четыре с половиной Карен помог, сказал, что у своих взял, нужно будет отдавать. Вот и отдаю потихоньку. Еще две с половиной тысячи осталось, больше ста рублей в месяц не получается. Ещё самим жить нужно. – Мать горестно вздохнула.

– А Карен не помогает?

– Нет, он своим хозяйством, своей жизнью живет, замуж не зовет, в постель не лезет, такое впечатление, что как долг отдам, сразу нас и выгонит. Постоянно в разъездах, он в Молдплодовощпроме водителем, в этом году дальнобойщиком устроился. Вначале, как переехали, в скорой работал, но что-то у него там не сложилось. А сейчас мотается по всему Союзу, из рейса в рейс, неделями дома не бывает, да я и не печалюсь.

– Как с долгом рассчитаюсь, съедем отсюда, в селе можно рублей за тридцать, двадцать пять домик снять, а если комнату, то и дешевле, за двадцатку. Ареня, женщина одна одинокая вообще за безплатно к себе зовёт, она одна в двухкомнатном домике проживает. Совсем недалеко от садика и к школе гораздо ближе.

– Мама, вот, возьми, тут сдача, и вот еще, – Фёдор, вспомнив о деньгах покопался в карманах, вытащил, расправил насколько денежных купюр и выложил деньги на край стола. – Я сегодня у овощного киоска, где алкаши тусуются нашел четвертак, и потом еще трешку. Себе часы купил, ножичек складной, арбузов ещё, а то осень пройдет, так и не поедим. Булочек вот, газировки Ванечке, ну и сдача, что осталась. Всего десять рублей с копейками. Я копейки себе оставлю, ладно?

Мать взяла протянутые Фёдором часы, внимательно их осмотрела, взглянула на лежащие на столе деньги, будто не понимая, что происходит, что это перед нею, потом отвтила.

– А я подумала на наши общие деньги купил, удивилась ещё, раньше ты так не поступал. Тусуются, так понимаю это собираются, проводят время, да?

– Ну да, – Фёдор аж ухмыльнулся про себя, опять прокололся. В семидесятые, в глухой молдавской провинции вряд ли кто такие словечки слыхивал.

– Это хорошо, что ты такой везучий у меня, нам эти десять рублей очень пригодятся, а то до получки еще неделя, а у нас только и оставалось, что та трёшечка, которую тебе на сахар давала.

– Мам, я, наверное, начну потихоньку искать, где подработать, чтобы с долгами побыстрее рассчитаться, может если узнаешь что, сообщи.

– Да где же я узнаю, лет тебе совсем маловато. Какая работа для тебя может быть, о чём ты.

– Ну может тебе чем-то помочь нужно, ты говори, не стесняйся.

– Как чудно ты заговорил, как же я тебя буду стесняться, сына своего, – усмехнулась мать. -Скажу конечно. А вообще нам хватает пока, девяносто зарплата воспитателя, тридцать за полы, уборщицей в садике подрабатываю. Ещё немного шью, то тридцать, то пятьдесят в месяц выходит. А раз даже сто рублей заработала, даме одной из исполкома два платья и костюм брючный на заказ сшила. Очень уж ей понравились. Сказала, что ещё зайдет, но вот месяц прошел, пока нет. По сто рублей в месяц Карену отдаю, на остальное и живем…

– Да, чуть не забыл, – встрепенулся Федор, – У нас совхоз, взявший шефство над школой, будет кормить все классы обедами. И ещё молоко давать с булочкой первым классам. Все безплатно. Так что можно в садик не ходить на обеды. И еще, я хочу спортом серьезно заняться. Пойду в понедельник в город, искать секции борьбы и бокса, наверное. Ты как, не против?

– Ну что ты, занимайся конечно, я даже рада буду. Сможешь за себя постоять, и по улице болтаться не будешь. Занимайся конечно.

Мать откинулась на спинку стула и стала внимательно рассматривать Фёдора.

– Слушай, а что ты про сестрёнку молвил, прямо поразил меня таким открытием. Откуда ей взяться, если не замужем я, и не выйду уж никогда. После папки твоего, для меня мужчин не существует на свете. Однолюбка, наверное.