В поместье герцога. Роман

– Да, но весть восторг пропадает, как понимаешь, сколько бедствий народу принёс…

Незнакомец удивлённо улыбнулся:

– Однако для Крамольни достаточно в этакой деревенской глуши, прямо демократические речи! Редкий у нас гость, не иначе французским ветром занесло!

– Вы меня прямо за какого-то революционера принимаете! Полагаете, что народ…

– Народ, народ… – прервал речь Антонина незнакомец, – Что за модная фраза! Простите, но я не признаю понятие «народ», как таковое. Будучи лекарем из того города, никогда не имел там врагов. Я живу с народом, и потому меня очень огорчает поверхностное суждение о нём, будь то письменно или устно. Я – теоретик, – тут он резко взглянул на Гласивца, – Пишу о благе простого народа, ничего практически не зная, чем он жив. Есть прекрасная теория о правах простого народа, но реальный вклад в дело лучше декламации.

– Не возражаю, пан, но это не так занимает меня в первую очередь, стоит посмотреть хоть куда-нибудь. Не думаю, что наш народ, чешский народ…

Лицо незнакомца сначала нахмурилось, потом прояснилось:

– Наш народ? А что Вы для него делаете?

– Если Вы осведомлены его жизнью, то и проблемы знаете.

– Ладно, я всё же не из дворян и с народом дружу, – улыбнулся доктор, – И знаю, что здесь народу спокойнее.

– Скоро везде так будет.

– Здешнее дворянство – счастливое исключение.

– О, герцога Куронского всюду хвалят! Даже до Праги слухи дошли.

– А Вы из Праги пожаловали? Хозяева недавно оттуда вернулись. Вы познакомились с герцогом в Праге?

– Лично не знаком, меня рекомендовал его друг профессор Пельцл.

– Ах, Пельцл! Да, герцог благоволит учёным.

– И народу. Обедал сегодня в деревенской гостинице и разговорился с некоторыми местными жителями. Они своего пана любят и с теплом о нём отзываются, как о щедром хозяине, но жалеют…

– Ещё и жалеют?

– Да, что управляющий к нему не пускает, ссылаясь, что сам герцог так приказал. А ещё жалеют, что герцог не понимает по-чешски и общается только на немецком.

– В этом много правды, но не забывайте, что простой народ совсем не таков, каким видится.

Не успокоиться, пока всюду всё по-своему не сделает. Неуправляемый, коварный, а если и покорный, то притворно, с выгодой для себя…

– Баламутов всюду хватает, но в целом народ добродушен. И предоставлен сам себе, в целом угнетёт, а тут есть послабления, кое-что разрешено. И так было бы всюду, коли свободу бы дали.

– Полагаете?

– Народ вообще любит жаловаться и сожалеть о подневольном труде. Не будь этого, приободрился бы и радел о другом, а не о той глыбе, которую теперь…

– Полагаете, народ не озабочен ничем более высоким и не способен на большее?

– Не будь той глыбы, не сомневался бы ни минуты. Вот творит, например, прекрасно. А всё сразу не бывает. Если бы удалось преодолеть страхи этой толпы, тогда хозяевам бы удалось положить доброе начало без бунтов и революций.

– Ох, пан, этого скоро не обсудить. Мне свою службу назначили – и солнце к горам приклоняется. Вы же в Наход, да?

– Да, прямо в замок.

– К Мерзавцу из Курляндии? – насмешливо спросил доктор.

От удивления Гласивец не знал, что ответить. К чему это?

– Прошу прощения, к Бирону из Курляндии, – важно исправился он.

И старый балагур расхохотался:

– Ой, Вам не известна вся эта история? Тогда стоит Вам пояснить про ту хижину Фридриха. Когда герцог Бирон приобрёл здесь имение, первым приехал сам, придав всему какой только возможно великолепный вид. На украшенных ленточками лошадях съехались навстречу крестьяне со всего имения и завидев хозяина, звонко приветствовали: «Hoch Kujon von Kurland![12 - Дословно с немецкого: «Да здравствует мерзавец из Курляндии!»]»

Так управляющий велел, узнав про Бирона из Курляндии, а те перепутали со старым немецким словом, – им доктор опять громко захохотал.

– Хотел бы я в этот момент увидеть пана управляющего! – засмеялся Гласивец, – Смешная история! Но народ в целом не знает немецкого, так что случайное имя для него ничего не значило.

– Да и ни к чему ему немецкий знать, – усмехнулся доктор, – Герцог и сам от души посмеялся тогда. Надолго в замок?

– Надеюсь, что да.

– Найду Вас там. Сейчас нужно туда, – он указал на дом, – Там больной. Желаю успешной беседы!

Ответив вежливостью на вежливость, Гласивец зашагал дальше. Оглянувшись, он уже не видел пожилого доктора. Тот затерялся в толпе.

Гласивец долго ещё размышлял об этом пожилом человеке. Пока не дошёл до места своего назначения.

Остановился в удивленьи. Перед ним на небольшом расстоянии вырос большой замок в лучах розового заката. Тот гордо тянулся ввысь среди долины над разбегающимися по ней постройками, а в ясном небе отчётливо выделялась высокая округлая башня с галереей и куполом. Под строгой строгой замка в долине простирался город, который видел Антонин, настоящее цветущее горное поселение. Помедгуйская долина простиралась вдаль, а над ней вверх за макушками леса тянулись могучие вершины Кладских гор, теперь зардевшееся от заходящего солнца. Невольно сняв шляпу со вспотевшего лба, он оперся сложенными руками на трость, засмотревшись на замок и долину.

Здесь Элишка, здесь он может обрести свой дом, если всё сложиться, как задумал. Что ещё ждать?

***

Герцог Куронский любил театр, особенно комедии. Также он очень любил и музыку, как и герцогиня, которая в основном предпочитала оперу.

Замок в Находе построил герцог Петр вместе с воротами и удобным театром. Напротив сцены сияла прекрасная ложа, на которой блестел вырезанный герб герцога Куронского.

А справа и слева располагались две ложи поменьше, и та, что справа, была увешана богатыми занавесями – это была ложа герцогини. Не бывало лучших спектаклей, когда та появлялась рядом в ложе со своим супругом.

Она приходила сюда, не сказав никому, никем не замеченная, никого не побеспокоившая.

Изредка брала кого-то с собой. Временами она заходила на репетиции, наблюдая в щель между занавесками происходящее на сцене.

Сумрак царил в ложах, пустовал и зрительный зал. Но на сцене и в оркестре было оживлённо. Шум разнообразных голосов, репетирующих каждый свою партию, позвякивание скрипичных струн, настраиваемых музыкантами, на все лады звенящие басы и всюду девичий смех – всё сбивалось в запутанный клубок из созвучий. Во главе оркестра перед пюпитром стоял регент Подгайский. Сжимая в левой руке голубой платок, в правой перебирал между большим и указательным пальцами душистые чётки, к которым время от времени прикладывался. Временами вытягивал шею, поглядывая вверх на подмостки, где были выстроены певцы и певицы. В основном сыновья и дочери местных горожан, вызвавшиеся сами, тем более за их порыв герцог довольно щедро заплатил.

– Йозефек! – позвал Подгайский, – На пару слов!