Тайное свидание

– Скажи-ка, Клодия, – медленно проговорила Августа, – а если мне удастся вовремя разобраться в ужасной путанице с помолвкой, ты будешь рада выйти за Грейстоуна?

– Тут нет никакой путаницы.

Девушка встала и спокойно направилась к двери, ангельски привлекательная в платье, выбранном для нее Августой: элегантном, светло-голубого шелка, мягко ниспадавшем до полу, с мысочком изящных бальных туфелек. Светлые волосы Клодии, разделенные на прямой пробор, были уложены в модную прическу «мадонна», которую дополнял маленький гребень с бриллиантами.

– Но если ошибка все-таки совершена, Клодия?

– Я, разумеется, поступлю так, как велит папа, поскольку всегда стараюсь быть послушной дочерью, но, честное слово, уверена – да ты и сама вскоре поймешь, – что никакой ошибки нет. В течение всего сезона ты давала мне замечательные советы, а теперь позволь дать один совет и тебе: постарайся угождать Грейстоуну, поработай над собой, попробуй вести себя как полагается леди, и, я убеждена, граф будет обращаться с тобой достойно. А может быть, тебе даже захочется перед свадьбой перечитать пару маминых книжек…

Августа с трудом подавила негодование, а Клодия спокойно удалилась из комнаты и закрыла за собой дверь. Да, жизнь среди гэмпширских Баллинджеров порой становится поистине тяжким испытанием!

Клодия, без сомнения, будет прекрасной графиней Грейстоун. Августа уже и сейчас, казалось, слышала спокойный голосок кузины, обсуждающей за завтраком с графом предполагаемый распорядок дня. «Я полностью с вами согласна, милорд». Разумеется, уже через пару недель они до смерти наскучат друг другу …

Но это уж не ее забота, решила Августа и, на минутку задержавшись у зеркала, вдруг осознала, что забыла подобрать украшения к розовому платью, и нахмурилась.

В маленькой позолоченной шкатулке, стоявшей на туалетном столике, хранились ее самые главные сокровища: аккуратно свернутый листок бумаги и ожерелье. На листке, покрытом зловещими бурыми пятнами, было написано небольшое стихотворение, сочиненное ее братом незадолго до смерти.

Ожерелье было собственностью нортумберлендских Баллинджеров и уже в течение трех поколений переходило от одной владелицы к другой. Еще совсем недавно оно принадлежало матери Августы: кроваво-красные рубины вперемежку с мелкими бриллиантами, а в центре на подвеске – еще один рубин, очень крупный.

Августа часто надевала ожерелье, это было единственное, что у нее осталось на память от матери: все драгоценности Ричард продал, чтобы купить офицерский чин, – надела и сейчас, аккуратно застегнув замочек. Когда украшение заняло свое место и крупный рубин спрятался в нежной ложбинке на груди, девушка подошла к окну и стала лихорадочно соображать, что же предпринять.

Гарри вернулся домой из клуба вскоре после полуночи и, отослав слуг спать, направился в свое святилище – библиотеку. На письменном столе лежало последнее письмо дочери с подробным описанием успехов в учебе и погоды в Дорсете.

Гарри налил себе бокал бренди и, улыбаясь, уселся перечитывать усердно нацарапанное гусиным пером письмо. Мередит было девять лет, и Гарри очень ею гордился. Она уже доказала, что является серьезной и прилежной ученицей, мечтавшей порадовать отца и добиться больших успехов.

Гарри лично планировал воспитание и образование дочери и тщательно следил за выполнением каждого пункта своего плана. Всякие фривольные штучки вроде рисунков акварелью и чтения романов были им безжалостно вычеркнуты из этой программы. По мнению Гарри, именно столь легкомысленные занятия развивают склонность к романтическим настроениям, которым подвержены большинство юных леди. Он не хотел, чтобы подобные черты проявились и у Мередит.

С девочкой ежедневно занималась гувернантка Кларисса Флеминг, дальняя родственница Гарри, происходившая из обедневшего рода Флемингов. Он находил, что ему весьма повезло с воспитательницей дочери: серьезная достойная дама, типичный «синий чулок», тетя Кларисса полностью разделяла его взгляды на образование, но главное – была в совершенстве подготовлена для преподавания тех предметов, которые он счел необходимыми для Мередит.

Гарри отложил письмо, отпил немного бренди и принялся обдумывать, какие перемены могут произойти в его тщательно налаженной жизни и хозяйстве, если в них вмешается Августа.

Может, он и в самом деле сошел с ума?

Что-то шевельнулось у окна. Гарри, нахмурившись, поднял глаза, но не увидел ничего, кроме тьмы, зато услышал какой-то подозрительный шорох, вздохнул и потянулся за красивой эбенового дерева тростью, которую всегда держал при себе. Лондон не Европа, да и война давно закончена, но этот мир по-настоящему мирным так и не стал, а опыт в познании человеческой природы подсказывал Гарри, что никогда и не будет.

Он встал, зажав трость в руке, потушил лампу, подошел поближе к окну и посмотрел в сад. Стоило комнате погрузиться во тьму, как шорохи усилились и превратились в какое-то лихорадочное царапанье. Кто-то торопливо пробирался сквозь кусты, окружавшие дом.

Через несколько секунд раздался настойчивый стук в окно. Гарри выглянул и увидел фигуру в плаще с капюшоном: сто-то старался что-то рассмотреть сквозь стекло. Вот в лунном свете мелькнула маленькая рука и еще раз постучала в окно, почему-то очень знакомая рука…

– О, черт побери! – Гарри отступил от стены, положил черную трость на письменный стол и, резким сердитым рывком распахнув окно, оперся обеими руками на подоконник и высунулся наружу.

– Ах, боже мой! Как хорошо, что вы еще здесь, милорд! – Августа откинула капюшон, и в бледном свете луны было заметно облегчение на ее лице. – Я увидела в окне свет, обрадовалась, что вы здесь: больше часа ждала вашего возвращения у леди Арбутнотт, – а потом вдруг свет погас.

– Если бы я только знал, что меня ждет дама, непременно постарался бы вернуться домой пораньше.

Августа наморщила носик:

– О господи! Вы сердитесь, да?

– Что именно дало вам повод так думать? – Гарри потянулся вниз, схватил ее за укутанные плащом плечи и легко втянул через окно в комнату. И только тогда заметил, что кто-то прячется в кустах. – Кто там еще, черт побери?

– Это Скрагз, милорд, дворецкий леди Арбутнотт, – еле слышно пролепетала Августа, оправляя платье и плащ, когда Гарри наконец отпустил ее. – Салли настояла, чтобы он сопровождал меня.

– Скрагз? Понятно. Подождите меня здесь, Августа. – Гарри перекинул через подоконник одну ногу, потом вторую, спрыгнул на влажную землю и направился к сутуловатой фигуре в кустах. – А ну-ка выходите, любезный.

– Да, ваша светлость?.. – Скрагз вышел из кустов, прихрамывая и щурясь от еле сдерживаемого смеха. – Могу я чем-то быть вам полезен, сэр?

– Полагаю, на сегодня с вас достаточно, Скрагз, – проворчал Гарри и, чтобы не услышала Августа у открытого окна, добавил еле слышно: – И если ты еще раз окажешь этой даме помощь в подобного рода авантюрах, я лично займусь лечением твоих суставов и быстро научу ходить как следует. Надеюсь, понятно изъясняюсь?

– Да, сэр, куда уж понятнее… Мне все совершенно ясно, ваша светлость. – Скрагз склонил голову в подобострастном поклоне и попятился назад, энергично кланяясь. – Я ничего… подожду вон там, в холодке, сэр, мисс Баллинджер… Не обращайте на меня внимания, сэр, хотя ночной воздух и вреден для моих старых костей, милорд.

– Меня совершенно не интересуют ваши старые кости. Убирайтесь, пока я вам их не пересчитал, милейший. Возвращайтесь назад, к леди Арбутнотт, а о мисс Баллинджер позабочусь я сам.

– Салли собирается отправить ее домой в своей карете вместе с несколькими дамами из клуба, – тихо сообщил Питер уже своим голосом. – Не торопись, Гарри. Никто, кроме Салли и меня, не знает, что здесь происходит. Я буду ждать Августу у нее в саду, она в полной безопасности, только проводи ее туда.

– Ты и представить себе не можешь, как успокоил меня, Шелдрейк!..

Питер улыбнулся из-под наклеенных усов:

– Это была не моя идея, между прочим: мисс Баллинджер явилась сюда по собственной инициативе.

– К сожалению, я вполне этому верю.

– И остановить ее было совершенно невозможно. Она упросила Салли разрешить ей пробраться через сад к твоему дому, и Салли – что было очень мудро с ее стороны – настояла, чтобы я отправился вместе с леди. Собственно, больше мы ничего не могли с ней поделать: оставалось только позаботиться, чтобы она не попала в беду, прежде чем доберется до тебя.

– Ладно, исчезни, Шелдрейк. Твои извинения слишком притянуты за уши, чтобы имело смысл их выслушивать.

Питер снова ухмыльнулся и растворился во тьме, а Гарри вернулся к открытому окну, где стояла, вглядываясь в черноту ночи, Августа.

– Как, разве Скрагз уходит?

– Возвращается к своей хозяйке. – Гарри вскочил на подоконник и, очутившись в библиотеке, закрыл окно.

– Ах как хорошо! Очень мило, что вы отослали его, милорд, – улыбнулась Августа. – В саду очень холодно, и мне ужасно не хотелось, чтобы он слонялся по такой сырости вокруг дома. Вы знаете, его ужасно мучает ревматизм!

– Его будет мучить не только это… если попробует еще хоть раз выкинуть что-либо подобное, – пробормотал Гарри, вновь зажигая лампу.

– Пожалуйста, не вините Скрагза: ночной визит к вам исключительно моя затея.

– Я так и понял, и позвольте заметить, что затея ваша абсолютно непристойная, мисс Баллинджер, пустая, идиотская, достойная всяческого порицания. Но уж поскольку вы оказались здесь, то, может быть, все-таки объясните, что вас заставило рисковать собственной головой и репутацией, чтобы повидаться со мной в столь поздний час и столь странным образом?

– Но это так трудно объяснить, милорд! – огорченно воскликнула Августа.

– Не сомневаюсь.

Повернувшись к догоравшим дровам в камине, она явно наслаждалась теплом, исходившим от пышущих жаром малиновых головней. Плащ распахнулся, и крупный рубин у нее на груди мерцал в багровых отсветах пламени.

Гарри взглянул на ее прелестную грудь и шею, обнаженные глубоким вырезом вечернего платья, и не смог отвести глаз. Господь милосердный! Да ведь у нее почти вся грудь на виду, лишь немного прикрыта изящными атласными розочками в самых опасных местах. Воображение его тут же дорисовало все остальное: очаровательные бутоны под корсажем элегантного вечернего платья, твердые и округлые, они будто созданные для поцелуев.