Диагноз смерти

– Вы здесь не первые, – сообщил он нам.

Никто ему не возразил – ведь он сам был веским тому доказательством: раз он был не из наших, значит, уже был где-то неподалеку, когда мы разбили свой лагерь. А где-то поблизости наверняка обретались и его спутники – не такие тут места, чтобы жить или путешествовать в одиночку. Нам самим в последнюю неделю попадались на глаза только гремучие змеи да рогатые жабы – вот и вся здешняя живность, если не считать нас самих и наших лошадей. В аризонской пустыне, чтобы выжить, нужен запас продовольствия, вьючные животные, оружие и прочее снаряжение, словом, то, что называется экипировкой. И, конечно, товарищи. Ясно было, что компания незнакомца подобралась из таких же авантюристов, как и мы сами. Слова незнакомца можно было воспринять и как вызов, так что наши подобрались, а кое-кто даже положил руку на кобуру. В те времена и в тех местах такой жест обозначал, что ваш визави терпелив, но готов ко всему. Но чужак словно не заметил этого; он заговорил голосом глубоким, но монотонным:

– Тридцать лет назад Рамон Гальегос, Уильям Шоу, Джордж У. Кент и Барри Дэвис, все из Тусона, перевалили через хребет Санта-Каталина и двинулись на запад, намереваясь пройти так далеко, как только будет возможно. Мы хотели разведать те земли, а в случае, если не найдем ничего, собирались вернуться к Хиле – там, возле Большой Излучины, насколько мы знали, было поселение. Экипировались мы хорошо, но проводника у нас не было – весь отряд составляли Рамон Гальегос, Уильям Шоу, Джордж У. Кент и Барри Дэвис.

Незнакомец произносил имена медленно и внятно, словно хотел, чтобы они навсегда запечатлелись в памяти слушателей, весьма внимательных, кстати сказать. Впрочем, уже вскоре мы перестали опасаться, что его товарищи кинутся на нас из темноты – в поведении этого местного ксенофонта не ощущалось ни намека на угрозу. Он больше походил на безобидного чудака, чем на злодея. Мы уже поосмотрелись в здешних местах и знали, что в характерах старожилов аризонских равнин порой из-за одиночества развиваются такие странности, которые не вдруг отличишь от помешательства. Человек ведь вроде дерева, а оно в лесу, среди себе подобных, растет прямым, как ему от роду и положено; одинокое же становится игрушкой всех ветров, которые гнут его и корежат. Наблюдая незнакомца из-под низко надвинутой, – чтобы свет костра не мешал – шляпы, я пришел к определенному выводу: у парня явно были не все дома, иначе он бы не забрел один в самую середку пустыни.

Рассказывая эту историю, я должен бы, как водится, описать внешность этого человека. Я и пытался, но у меня ничего не получилось. И вот ведь что странно: потом среди наших не нашлось и пары человек, которые сошлись бы во мнении насчет того, как незнакомец выглядел и во что был одет. Да и сам я, когда пытался записать собственные впечатления, вдруг обнаруживал, что они у меня какие-то расплывчатые. Связно рассказать историю всякий сумеет, на то людям и язык дан. Но способность толково описать что-либо – дар вышних сил.

Никто из наших не сказал ни слова, и незнакомец продолжил:

– В те времена здешние места были совершенно дикими: между Хилой и Заливом не было ни единого ранчо. Но кое-где встречалась дичь, а у редких источников было довольно травы, чтобы поддержать силы наших лошадей. Мы надеялись, что судьба убережет нас от встречи с индейцами. За какую-то неделю цели нашей экспедиции переменились: теперь нам было уже не до золота, живыми бы остаться. Мы забрели слишком далеко, чтобы возвращаться, и после всего пережитого думали, что дальше хуже не будет. Двигались мы больше ночами – так было меньше шансов столкнуться с индейцами, да и жара не донимала. Ну, а днями прятались, где придется. Не раз мы оставались без кусочка вяленого мяса, без глотка воды, и тогда оставалось лишь надеяться, что встретится родник или мелкая лужица в русле пересохшей реки. Тогда к нам возвращалось достаточно сил и воли, чтобы устроить засаду на зверя, пришедшего к водопою. Порой нам доставался медведь, иногда антилопа, a чаще – койот или кугуар. Словом, все, что посылал нам Бог, сходило за еду.

Однажды утром, когда мы шли вдоль скал, надеясь отыскать удобный проход, на нас напали апачи и загнали нас в ущелье… оно здесь, неподалеку. Они знали, что превосходят нас числом раз в десять и потому вели себя нагло: понеслись на нас галопом, палили почем зря и истошно вопили. Ввязываться в схватку не было смысла, и мы погнали наших порядком уже измученных лошадей в глубь ущелья. Вскоре, когда тропа совсем сузилась, мы спешились и укрылись в зарослях чаппараля, что покрывали один из склонов, оставив врагам все наше снаряжение. Но оружие не бросил никто – ни Рамон Гальегос, ни Уильям Шоу, ни Джордж У. Кент, ни Барри Дэвис.

– В общем, все те же старинные наши знакомцы, – ввернул наш присяжный остряк.

Родом этот парень был с Востока, а там редко кто умеет вести себя в приличном обществе. Наш капитан досадливо махнул на него рукой, и он замолчал. А незнакомец продолжил свой рассказ:

– Дикари тоже спешились и перекрыли ущелье. Деваться нам было некуда, разве что карабкаться на скалы. К сожалению, чаппараль покрывал только низ откоса, и едва мы выбрались из зарослей, как в нас полетели пули из доброй дюжины стволов. Но апачи стреляли торопливо, а потому паршиво, и Бог судил так, что никого из нас не зацепило. Ярдами двадцатью выше откос переходил в отвесные скалы, и там нам повезло обнаружить узкую щель. Мы пролезли в нее и очутились в тесной пещере; пожалуй, она была не больше комнаты в обычном доме. На какое-то время мы оказались в безопасности: один человек с магазинной винтовкой мог бы выстоять там против всех апачей на свете. Но от голода и жажды не отстреляешься. Мужества нам всем доставало, а вот надежды уже не было.

Сами апачи нам на глаза не попадались, но мы, дежуря в кустах у входа в нашу пещеру, видели дым от их костров днем и огни ночью – они неотступно нас караулили. И решись мы на вылазку, никто из нас и трех шагов бы не сделал. Три дня мы кое-как держались, сменяя друг друга на посту в кустах, а на четвертый страдания сделались невыносимыми. И тогда Рамон Гальегос сказал:

«Сеньорес, я знать, что плохо верил в Бога и редко радовал Его. Я прожить без религии, да и вы, как я понимать, тоже. Простите, если я доставить вам неудобство, но я решить закончить игру с апачами. – Тут он опустился на колени и приставил к виску револьвер. – Матерь Божия, ныне прими душу Рамона Гальегоса».

Нас осталось трое: Уильям Шоу, Джордж У. Кент и Барри Дэвис. Поскольку я был в нашем отряде за главного, мне было и решать.

«Он был настоящим мужчиной, – сказал я. – И он знал, как надо умирать, когда пришло время. От жажды ли мы тут спятим, апачи ли нас подстрелят, или, того хуже, оскальпируют заживо – во всем этом мне видится дурной вкус. Лучше уж последовать за Рамоном Гальегосом».

«Пожалуй», – ответил Уильям Шоу.

«Пожалуй», – согласился и Джордж У. Кент.

Я сложил руки Рамона Гальегоса крестом на груди и накрыл ему лицо носовым платком.

«Хотел бы я упокоиться так же пристойно, – сказал Уильям Шоу. – Хоть ненадолго».

И Джордж У. Кент полностью с ним согласился.

«Так оно и будет, – пообещал я. – Краснокожие черти будут выжидать неделю, никак не меньше. Ты, Уильям Шоу, и ты, Джордж У. Кент, подойдите ко мне и станьте на колени».

Они повиновались, и я встал перед ними.

«Всемогущий Господь, Отец наш…», – начал я.

«Всемогущий Господь, Отец наш…», – повторил за мной Уильям Шоу.

«Всемогущий Господь, Отец наш…», – отозвался Джордж У. Кент.

«… отпусти нам грехи наши…», – продолжил я.

«… отпусти нам грехи наши…», – сказали и они.

«… и прими души наши».

«… и прими души наши».

«Аминь!»

«Аминь!»

Я положил их рядом с Рамоном Гальегосом и прикрыл им лица.

Тут один из наших, до той поры сидевший по ту сторону костра, вскочил на ноги и выхватил револьвер.

– А сам-то ты?! – крикнул он. – Сам-то ты спасся и жив до сих пор! Ты трусливая шавка, и пусть меня повесят, но я пошлю тебя за ними следом!

Но наш капитан пантерой прыгнул к нему и схватил за руку.

– Убери пушку, Сэм Енси! Убери пушку, тебе говорю!

Все мы вскочили на ноги… кроме незнакомца – он по-прежнему сидел на своем месте, словно все это его не касалось. Кто-то схватил Енси за левую руку.

– Капитан, – вмешался и я, – что-то тут не так. Этот тип или спятил, или просто врет. Но за байки у костра не убивают, слышишь, Енси? Если этот парень был с теми четырьмя, значит, всего их было пятеро. Он просто не упомянул одного – скорее всего, самого себя.

– Пожалуй, – согласился капитан. Он выпустил Сэма Енси, и тот сел на место. – Тут и вправду… что-то необычное. Несколько лет назад в пещере – это неподалеку отсюда – нашли четырех мертвецов. Все тела принадлежали белым, все были оскальпированы и страшно изуродованы. Там же их и похоронили. Я сам видел эти могилы… а завтра и вы все их увидите.

Незнакомец поднялся и несколько мгновений постоял, освещенный тусклым светом едва теплящегося костра – целиком захваченные рассказом, мы совсем позабыли об огне.

– Нас было четверо, – промолвил он. – Рамон Гальегос, Уильям Шоу, Джордж У. Кент и Барри Дэвис.

С этим поминальником на устах он шагнул во тьму, и больше мы его не видели.

Тут же к костру подошел один из наших часовых. Ружье он держал в руках, и видно было, что он не на шутку встревожен.

– Капитан, – сказал он, махнув рукой в ту сторону, куда ушел незнакомец, – вон там, на холме, уже полчаса стоят какие-то три типа. Луна светит ярко, так что видел я их как на ладони. Ружей при них, похоже, нет, но я – от греха подальше – все время держал их на мушке. Они ничего особенного не делают, но, черт бы их побрал, здорово действуют мне на нервы!

– Иди на пост, и не возвращайся, пока снова их не увидишь, – велел капитан. – Остальным – спать, а то я вас всех в костер покидаю.

Часовой чертыхнулся и ушел, не оглянувшись. Мы начали укладываться, и тут неуемный Енси спросил:

– Извините, капитан, но кто, по-вашему, эти трое, черт бы их забрал?

– Рамон Гальегос, Уильям Шоу и Джордж У. Кент.

– А как же Барри Дэвис? Все-таки надо было его пристрелить.

– А что толку? Мертвее он от этого не стал бы. Ложись-ка лучше спать.