Правила вежливости

– А я и не знала, что вы тоже на этом поезде ездите, – неумело соврала она.

– Каждый день.

Она покраснела, чувствуя, что ее маленькую ложь раскусили. Легкий румянец на щеках был ей, безусловно, очень к лицу. Мне даже захотелось посоветовать ей почаще попадать впросак и краснеть от смущения.

– А где вы живете? – спросила она.

– На Одиннадцатой улице.

Шарлотта мгновенно просияла.

– Так мы же почти соседи! Я живу на Ладлоу. В нескольких кварталах к востоку от Бауэри.

– Я знаю, где находится Ладлоу.

Она смущенно улыбнулась.

– Да, конечно.

В руках у нее была большая папка с документами, и она прижимала ее к животу, как маленькая школьница прижимает к себе учебники. Судя по толщине папки, это, скорее всего, был черновик торгового соглашения или очередной план-предложение. Впрочем, что бы это ни было, а брать домой документы ей точно не следовало.

Я позволила затянувшемуся молчанию стать неловким, и снова она заговорила первой:

– Вы в этих местах выросли?

– Я выросла на Брайтон-Бич.

– Вот это да! – восхитилась она.

Она уже собиралась спросить, как мне жилось на Брайтон-Бич, или по какой ветке метро туда можно доехать, или бывала ли я когда-нибудь на Кони-Айленд, но меня спас подошедший поезд. Пассажиров на платформе было по-прежнему немного, так что контролеры практически не обращали на нас внимания и курили с таким отрешенным видом и таким спокойствием, как курят усталые солдаты в перерыве между атаками.

Шарлотта села рядом со мной. На скамье напротив сидела какая-то женщина средних лет, судя по виду горничная из какого-то отеля, которая упорно на нас не смотрела и даже глаз ни разу не подняла. На ней было старое пальто винного цвета, а из-под него выглядывала ее черно-белая униформа и скромные практичные туфли. У нее над головой плакат Министерства здравоохранения сурово осуждал тех, кто чихает, не прикрывая лицо носовым платком.

– А вы давно у мисс Маркхэм работаете? – спросила Шарлотта.

Это она правильно сказала. Именно «у мисс Маркхэм», а не в «Куиггин и Хейл».

– С 1934-го, – ответила я.

– Но тогда вы там, наверное, старше почти всех девушек?

– Вовсе нет.

Несколько секунд мы обе молчали, и я уж подумала, что она наконец-то догадалась, что разговаривать мне совсем не хочется. Но тут Шарлотта вдруг разразилась восторженным монологом:

– Правда ведь, мисс Маркхэм – это что-то? Я таких людей больше никогда не встречала. А как она умеет произвести впечатление! Знаете, она ведь очень хорошо говорит по-французски. Я сама слышала, как она разговаривала по-французски с кем-то из партнеров. Поклясться готова: она всего один разок глянет на набросок письма – и слово в слово все запомнит!

Я никак не ожидала, что Шарлотта примется болтать, да еще и со скоростью в два раза больше обычного. «Может, это у нее что-то нервное?» – думала я. Или ей просто хочется высказать как можно больше, пока поезд не прибыл на ее станцию?

– …Но с другой стороны, – продолжала трещать она, – в «Куиггин и Хейл» вообще все очень милые, ну просто очень! Даже партнеры! Я тут на днях заходила в кабинет мистера Куиггина – мне нужно было кое-что у него подписать. Вы были у него в кабинете? Ну конечно же, были! И наверняка видели, какой у него там аквариум. Рыбы в нем прямо-таки полно, а одна маленькая рыбка – синяя-синяя, просто удивительного оттенка! – носом прижалась к стеклу и смотрела на меня. И я тоже глаз от нее отвести не могла. Хотя мисс Маркхэм постоянно нам говорит, чтобы мы не позволяли себе «блуждать взглядом», входя в кабинет кого-либо из партнеров фирмы. А вот мистер Куиггин, как только покончил с бумагами, сразу встал из-за стола, подошел ко мне и стал рассказывать, какая из его рыб как называется на латыни!

Шарлотта на полной скорости неслась дальше, а я заметила, что та горничная, что сидела напротив нас, подняла глаза и внимательно смотрит на Шарлотту. Она явно прислушивалась к ее рассказу, и на лице у нее было такое выражение, словно это она сама еще совсем недавно стояла перед огромным аквариумом в кабинете своего шефа, и в те времена у нее тоже были тонкие, как у Шарлотты, черты лица и прекрасная кожа, и глаза у нее тогда были полны надежды и широко распахнуты навстречу миру, и ей тоже этот мир казался справедливым и полным чудес.

Поезд прибыл на станцию «Канал-стрит»[68 - Канал-стрит – одна из важнейших улиц нижнего Манхэттена, соединяющая Манхэттен с Джерси-сити посредством подводного туннеля под Гудзоном.], двери открылись, но Шарлотта была так увлечена, что этого даже не заметила.

– Разве это не ваша остановка?

Шарлотта ойкнула, подскочила, застенчиво и очень мило помахала мне рукой и исчезла.

И лишь когда двери уже закрылись, я заметила, что папка с документами так и осталась на сиденье рядом со мной. К первой странице была скрепкой пришпилена пометка: Взято со стола Томаса Харпера, эсквайра. Так звали молоденького юриста из компании «Кемден и Клей». Пометка была написана от руки его полудетским почерком. Возможно, он просто свалил на Шарлотту часть своих обязанностей, воспользовавшись своим обаянием примерного школьника, и попросил ее доставить документы. Впрочем, особо очаровывать Шарлотту ему и не требовалось: она была прямо-таки создана для того, чтобы ее кто-нибудь очаровывал. Или смущал. Но в любом случае им обоим явно не хватало здравомыслия. Ведь если Нью-Йорк – это машина со множеством людей-винтиков, то нехватка здравомыслия у одних как раз и служит той необходимой смазкой, которая дает возможность другим, то есть нам, остальным винтикам, крутиться гладко, без задержки. Ну что ж, в итоге эти двое, так или иначе, получат по заслугам. Я положила папку обратно на сиденье.

Мы все еще стояли на той же станции. На платформе у закрытых дверей вагона собралась небольшая группа жителей пригорода, и они с надеждой смотрели на нас сквозь стекла, словно рыбы в аквариуме мистера Куиггина. Я отвела от них взгляд и вдруг заметила, что та горничная печально на меня смотрит, время от времени словно указывая глазами на забытую папку с документами. Смотрит так, словно хочет сказать: по заслугам получат не они, а она, эта девочка. А симпатичный парнишка Томас Харпер, обладающий хорошо подвешенным языком и мальчишеской челкой, спадающей на лоб, наверняка сумеет как-то отболтаться. В общем, расплачиваться за небрежность обоих придется той маленькой мисс Большие Глаза.

Двери вагона снова открылись, и жители пригорода ринулись на свободные места.

– Вот ведь дерьмо! – мрачно буркнула я, схватила папку и успела всунуть руку между створками дверей, не дав им закрыться.

– Ты что это, моя лапочка? – с укором сказал мне один из контролеров.

– Сам ты лапочка! – рявкнула я и ринулась в сторону лестницы, выходящей к Ист-Сайду, а потом стала пробираться сквозь толпу в сторону Ладлоу, высматривая среди широкополых шляп и набриолиненных волос шляпку Шарлотты с качающейся на ней черной хризантемой. Если через пять кварталов я ее догнать не сумею, сердито уверяла я себя, то эта папка отправится на переговоры с первым же мусорным баком!

Я увидела ее на углу Канал-стрит и Кристи.

Она стояла перед магазином «Шоц и сыновья» – кошерной лавкой, торгующей всевозможными маринованными продуктами. Но ничего не покупала, а просто беседовала с какой-то крошечной старушкой с такими же, как у нее самой, черными глазами. Одежда на старушке тоже была какая-то траурная – видимо, у них это семейное, подумала я. В руках у пожилой дамы был локс[69 - Lox (идиш) – вариант копченого лосося.], явно купленный к ужину и завернутый во вчерашнюю газету.

– Прошу прощения…

Шарлотта вскинула глаза, увидела меня, и удивление сменилось у нее на лице девчоночьей улыбкой до ушей.

– Кэтрин!

И она тут же с гордостью указала на черноглазую старушку:

– А это моя бабушка!

(Да уж, тут трудно было ошибиться!)

– Рада с вами познакомиться, – любезно улыбнулась я.

Шарлотта что-то сказала на идиш, видимо, объясняя бабушке, что мы вместе работаем.

– Вот. Вы забыли это в поезде, – сказала я, подавая ей папку.

Улыбка сползла с лица Шарлотты. Побледнев, она взяла папку и в ужасе пролепетала:

– И как это я могла допустить такую оплошность! Просто позор! Уж и не знаю, как мне вас благодарить!

– Ладно, забудьте.