Простая история. Том 3

Позже отец Тед приезжал на похороны матери и, когда все разошлись с кладбища и Николь вернулась, чтобы попросить у неё прощения: вдруг простит?, хотя и ежу понятно – ей там не до земных дел, но может приснится хоть, скажет "Всё в порядке, малыш, я вовсе не сержусь", Николь нашла там отца Теодора. Он стоял на коленях возле могилы и молился. Не ждать же было, когда он уйдёт? Николь пристроилась рядом и высказала ей всё, что она передумала. Она даже не заметила, что начала говорить вслух. Она не помнила, что именно тогда говорила, помнила только, что швырнула эти идиотские цветы, которые ей всучила бабушка – уж они-то точно матери были не нужны.

А потом почувствовала, как ей на голову легла ладонь, а другая рука обняла её за плечи и они стояли так, рядом на коленях с отцом Теодором, прижавшись боками друг к другу. И он сказал: "Ты боишься, что останешся одна? Твоя мама тоже боялась этого. Я дам обет сейчас вот тут. Если тебе будет нужна помощь, я сделаю всё, что в моих силах. Только ситуации бывают разные. Напомни мне об этом дне – я буду знать, что для тебя это жизненно важно.". И он сказал что-то длинное и ритмичное на латыни, как стих, неотрывно глядя ей в глаза и его глаза были наполнены слезами. Потом прижал, обнимая Николь к себе и повторил это снова, глядя на фотографию матери, и снова – подняв лицо к небу. Николь так и не поняла – нужно ли было это повторять, может так просто было необходимо для отца Теда. Потом они тихо шли вместе домой, отец Тед провожал её. Прошли вдоль леса по краю кладбища, потом по длинному лугу вдоль дороги, завернули к озеру, заглянули в его воду и покидали плоские камушки, наблюдая, как разбегаются от них широкие круги. И молчали. Бабушка обняла её успокоенно и никто не сказал ничего.

А после этого всё покатилось куда-то.

Жизнь Николь стала цепью неприятностей. Она сирота, у всех мамы есть, а у неё нет. Её саму это мало беспокоило: она считала, что её мама с ней – за всю свою жизнь она так ни разу и не назвала Марину "Марина", обращаясь к ней только "мама". Даже когда её мать приезжала на уик-енд. Иногда на её оклик "мама" они оглядывались обе разом, и если мать отвечала раньше, Николь махала ладошкой отрицательно и поясняла: "Не ты!". Николь никогда не задумывалась, обижает ли такое обращение её родную мать. Её мать ничего не говорила ей об этом, напротив, всё время повторяла, что Марину нужно беречь. Даже когда Николь говорила с ней перед её смертью, она два раза повторила, словно заостряя внимание Николь: "Береги Марину, ей будет очень трудно, Ники, пожалуйста, позаботься о ней. Я доверяю тебе мою Мери".

В сущности, жизнь Николь после смерти матери не изменилась. Весь остаток лета она так же ходила с дедом под парусом и бродила по лесу. Пару раз они с дедом оставались ночевать в его лесном домике и Николь рассыпала вокруг корм,чтобы облегчить деду утром его фотоохоту. Но все люди, которые попадались ей в это лето, почему-то её жалели. Николь ощущала себя обманщицей. Нельзя сказать, что смерть матери не принесла ей боли, но Николь знала точно: после её смерти она могла жить, а вот если бы умерла Марина, тогда бы она выжить не смогла. Первое время она до умопомрачения боялась, что Марина умрёт. Марина была очень страшная – потемневшая, худющая, с чёрными глазами и тёмными провалами вокруг них, молчаливая. Она перестала играть в догонялки с Николь, и когда наступал вечер, она не рассказывала сказки или весёлые истории, а просто обнимала Николь, и они так сидели вместе долго-долго на кровати, пока глаза у Николь не закрывались сами. Николь прижималась к ней, слушая её дыхание и думала: "Слава Богу, Слава Богу". Наверное, это было жестоко и неправильно, но Николь была даже рада, что умерла именно её мать, Алина, а с Мариной всё в порядке или, если и не очень в порядке, но она жива и рядом. Она понимала, что это не хорошо, но ничего не могла с собой поделать и жутко тряслась, если Марина заболевала. Тогда по нескольку раз за ночь тайком прибегала её проверить, прислушиваясь к её дыханию в темноте и стоя босиком у изголовья кровати. Это было уже после того, как Николь смогла одна спать в своей комнате, а не вместе с Мариной.

Позже это как-то незаметно притупилось.

Эти мысли были совсем не подходящими для сегодняшнего события и она честно постаралась их выкинуть из головы. Прав Джеф, сколько мусора порой в мозгу, наверное, действительно стоит поучиться избавляться от таких мыслей с помощью упражнений Игнатия Лойолы. Когда-то они с Джефом говорили на эту тему, и он сказал, что упражнения для разума великая вещь: помогает выкинуть ментальный хлам.

"Ты представить себе не можешь, сколько там скапливается балласта!" – сказал Джеф ей тогда. Она выслушала это с сомнением: разве могут быть не интересны или не нужны собственные мысли? Теперь она была с ним согласна: к чему ей сейчас эти воспоминания? Чтоб испотрить настроение самой себе перед крещением Джефа?

– Как ты? – спросила она тихонько.

– Как я? Дрожу, – улыбнулся Джеф.

Они встали и, переглянувшись, стали смотреть, как спокойно проходят к алтарю священники, облаченные в гимн, сверкая белыми орнатами.

Странно, Николь знала, что сзади стоят папа с мамой, но её и не тянуло оглянуться на них. Раньше она обязательно бы оглянулась в неосознанном поиске поддержки. Сейчас она точно знала, что вся её поддержка – это Джеф.

Священники преклонили колени, одновременно все поцеловали алтарь и, возможно, по какой-то внутренней договоренности, а может просто в интуитивной синхронности, и заняли свои места. Отец Вильхельм протянул вперед руки и оглядел собравшихся.

– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, – гулко разнесся под его медленный голос и Николь неожиданно похолодела.

– Аминь, – ответили все.

– Благодать Господа нашего Иисуса Христа, любовь Бога Отца и общение Святого Духа да будет со всеми вами.

– И со духом твоим, – ответили ему и прихожане и священники.

– Братья и сёстры, осознаем наши грехи, чтобы с чистым сердцем совершить Святое Таинство.

На несколько мгновений под высокими сводами повисла сосредоточенная тишина, которая иногда нарушалась негромким покашливанием или шорохом одежды. По идее, в этот момент надо действительно осознать свои грехи, что бы они не мешали общению с Богом, не закрывали Его от человека, но у Николь сначала было просто пусто в голове, как в том котле, который висит много лет на дворе у деда. Бабушка его использовала вместо колокола, чтобы позвать их с озера на ужин. Ни одной мысли не пронеслось – может быть оттого, что она была взвинчена не меньше Джефа. Она только смотрела широко открытыми глазами и подмечала всё вокруг, словно только и делала, что вертела головой. И вместе с тем она не шевельнулась.

Она видела, как склонил голову Джеф с болью сдвинув брови и закусив губу, как Стив нахмурился и сцепил на животе руки. Она почувствовала, как шевельнулась возле неё Нора, неслышно переминаясь с ноги на ногу. Услышала, как сзади, еле слышно, прочистил горло папа.

Николь точно знала, что он сейчас смотрит на алтарь и просто ждёт продолжения. Она никогда не могла догадаться, о чеём он думает в такие моменты: о своей работе или о том, что слышит в церкви. Мама, скорее всего, тихонько вздохнула и выражение глаз у неё стало каким-то больным, как тогда, когда с Николь что-то случалось. У мамы вообще сильно понимание своей вины. Николь, помнится, поразило это однажды, когда сильно папа орал на маму, что она потворствует Николь. Потом, когда Николь, расстроенная вконец, высказывала Джефу свои огорчения, он обронил что-то вроде: "умение заставить чувствовать себя виноватыми других людей можно отнести к дару, свойственному личности". Ей тогда было непонятно, согласен он с папой или нет, так она ему это и заявила.

На что он ответил: "может, папа отчасти прав? Подумай сама, не обязательно мне это говорить, просто подумай: часто ли мама позволяет тебе делать то, что ты считаешь нужным? Наверное, у неё есть причина, чтобы поддерживать тебя. Но и у папы может быть причина быть недовольным этим. И если ты уверена в том, что она всегда поддерживает тебя, подумай, может ты неосознанно пользуешься иногда своим положением? Я понимаю, что говорю тебе весьма неприятные вещи, но я и ещё добавлю. А если бы ты взяла автомат и пошла убивать неугодных тебе на улицах, просто потому, что считала бы что тебе это нужно, как ты думаешь, стала бы мама тебе подносить патроны? Ты просто постарайся осознать, о каких невероятных глубин подлости может дойти человек из-за чувства вины, если его начинает кто-то использовать".

Тогда Николь испугалась настолько, что вообще перестала маму просить о чём-либо, всё время одергивая себя: а вдруг она уже "берёт автомат"? Сейчас это всплыло неожиданно в совершенно другом свете. Николь тогда просто совершенно жутко обиделась на Джефа, так прозрачно намекнувшего, по её мнению, на подлость её мамы. Даже не просто обиделась, а отвесила ему пару пощечин, прежде, чем он успел поймать её за руки, напоминая, что он предупредил: скажет неприятную вещь. Она отцепилась от него и устроилась в уголке, молчаливая и обозлённая, размышляя, почему он так сказал. Потом эта обида всей своей тяжестью упала на неё саму, как только она присовокупила собственную вину. Сейчас она впервые подумала о маме не как о жертве её, папы, обстоятельств, а как о человеке, который бьётся всю жизнь в сетях собственных построений, так искажённых и нечётких, что не видит пути. И лишь сейчас она подумала: тогда Джеф вовсе не пытался выразить симпатию к её отцу, а глубоко сочувствовал Марине.

Под сводами поплыл глубокий голос, подхваченный немного нестройным хором собравшихся:

– Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья и сёстры, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга:

Николь ударила себя в грудь костяшками сжатых в кулачок пальцев, заметив как медленно и с силой делает то же самое Джеф и повторила:

– Моя вина, моя вина, моя великая вина. Поэтому прошу Блаженную Приснодеву Марию, всех ангелов и святых, и вас братья и сёстры молиться обо мне Господу Богу нашему.

Отец Вильхельм откликнулся:

– Да помилует нас Всемогущий Бог и простив нам грехи наши, привёдет нас к жизни вечной.

И все ответили ему:

– Аминь

– Господи, помилуй! – Сказал отец Вильхельм.

Странно, но у него это получалось с такой просительной нотой в голосе, что Николь, если была задавлена плохим настроением, иногда это не могла слушать без слёз. Может быть потому, что иногда сомневалась, что ей можно простить её прегрешения.

Иногда, она это точно знала, она была настоящей фаталисткой.

– Господи, помилуй, – откликнулись все.

– Христе, помилуй, – произнёс отец Вильхельм

– Христе, помилуй, – взлетело в храме.

– Господи, помилуй! – воззвал отец Вильхельм.

– Господи, помилуй, – и как только ответили ему, он возвысил голос и пропел:

– Слава в вышних Богу!

Николь рядом с Джефом с ощутимой радостью подхватила гимн Славы – праздник! Надо славить Господа. Адвент окончен. Весь адвент они не слышали этого гимна.

– И на земле мир людям Его благоволения. Хвалим Тебя, благословляем Тебя, поклоняемся Тебе, славословим Тебя, благодарим Тебя ибо велика Слава Твоя. Господи Боже, Царь Небесный, Боже Отче Всемогущий. Господи, Сын Единородный, Иисусе Христе, Господи Боже, Агнец Божий, Сын Отца, берущий на Себя грехи мира – помилуй нас, берущий на Себя грехи мира – прими молитву нашу; сидящий одесную Отца – помилуй нас. Ибо ты один свят, Ты один Господь, Ты один Всевышний, Иисус Христос, со Святым Духом, во славе Бога Отца.

– Аминь, – сказал Джеф вместе со всеми.

– Помолимся, – на миг отец замер у алтаря, пока стояший слева от него отец Франциск перевернул страницу лекционария. Настоятель посмотрел, помолчал. И начал вступительную молитву. Николь слушала её и мгновенно забывала всё то, что говорил настоятель, с холодом внутри глядя на алтарь и ругая себя за рассеянность. Её встряхнули только заключительные слова молитвы, как некий знак, что можно сесть:

– … Через Господа нашего Иисуса Христа, Твоего Сына, Который с Тобою живёт и царствует в единстве Святого Духа, Бог во веки веков.

– Аминь, – откликнулась Николь вместе со всеми и опустилась с облегчением на скамью, потянув за руку Джефа. Он вздрогнул, посмотрел на неё: наверное, ему очень не по себе. И сел.

Джеф даже не слышал, что говорилось на чтениих – ожидание сминало его сознание, вылепливая из его чувств памятник боли где-то в глубине души.

Казалось бы: да чего особенного? Словно он никогда не предавался магическим ритуалам. Определённое количество проверенных веками слов и жестов. Но здесь не было досадного и потому тянущего ожидания неизвестности. Тут была Тайна, как необходимый атрибут мистики, но Тайна, при всей своей непостижимости, не была устрашающей, а напротив, неожиданно светлой и радостной. И ощущение этой радости смягчало ритуал. Он стоял и размышлял о загадочном различии магии и религии, пока не одёрнул сам себя, с трудом возвращаясь к чтениям.

Предсказание Рождества Иисуса повторялось в двух отрывках из Библии и Джеф неожиданно снова погрузился в тревогу. Предсказания прихода Мессии напомнили ему сон, когда он разбился в машине. Вроде самый обычный кошмар: он за рулем, удар, тьма, боль, и он – умер. Этот сон приснился впервые вскоре после его странной скоропалительной женитьбы, ещё в Японии. Джеф не придал ему никакого значения: мало ли какая ерунда может наснится по ночам? Но сон вернулся, во всей своей подробной неумолимой яркости, вернулся вскоре после аварии и ещё однажды, уже дома. И Джеф тогда задумался, анализируя его. Может быть потому, что уже был достаточно подготовлен к принятию такой неприятной ситуации, а может потому, что ему тогда уже было не о чем жалеть. Машина была незнакомая, не то чтобы он так видел, просто он знал это, как бывает во сне. Автомобиль и автомобиль, он даже знал его и сидел в нём не раз до этого, потому, что знал в нём расположение необходимых вещей, знал, как эта машина поведёт себя в непредвиденном случае. И вместе с тем, совершенно точно, это была неизвестная машина. Чужая, не его. Он смирился с ожиданием, было даже любопытно: в самом деле так всё и случится или это просто вариации на тему бренности жизни? А когда появилась Николь и привела его в церковь, он изумился, столкнувшись вплотную с христианским пониманием времени. И тогда задумался впервые: так ли всё фатально предопределено в жизни, хоть и сосчитан каждый твой волосок на голове?

– Аллилуйя, – услышал он рядом, возвращаясь мыслями в это место и в это время.