Простая история. Том 3

Ого, замечтался. Уже Евангелие начинается.

Так можно и всю мессу прошляться в дебрях воспоминанний. Осторожно взглянул на Николь. Она стояла рядом, немного бледная, задумчивая. Она-то уж точно не болтается на мессе в посторонних размышлениях.

Это было странно: обнаружить у самого себя недостаток сосредоточенности. Он заставил себя слушать Слово Божие не отвлекаясь.

– Господь с вами, – сказал отец Вильхельм, оглядев прихожан.

– И со духом твоим, – ответили ему.

Джеф медленно начертил на лбу маленький крест большим пальцем, затем на губах и, наконец, на груди. Рука была тяжёлая, словно чужая. Сказал вместе со всеми:

– Слава Тебе, Господи.

Голос Николь рядом был так тих, едва слышен, что Джеф только улавливал его, даже не различая оттенков: спокойна она? Волнуется?

Николь не была спокойна. Она, спроси её Джеф сейчас, не смогла бы точно определить своё сиюминутное состояние. Она просто едва дышала, стиснутая тревогой. Вернее даже страхом. Что ей именно страшно, она определила только потому, что у неё вдруг заледенели ладони. Это осталось ещё из детства: всегда, как только она сталкивалась с какими-то стрессовыми ситуациями, когда ей приходилось принимать решение или общаться с незнакомыми людьми, руки становились противно липкими и холодными. А раз сейчас такие руки, значит, преобладает страх. Это её удивило. С чего вдруг? И если это действительно так, страх преобладает над чем, над какими чувствами-то?

Неожиданно всплыла картинка. Вечер, темнеет за окнами, они торопятся, но приостановились, чтобы просто посидеть вместе. Ресторанный стол, накрытый двумя скатертями: тёмно-зелёной внизу и на ней белой. На столе свеча и бутылка шампанского, наполовину пустая. Красно-коричневая обивка на стенах отражает огни люстр и желтоватое пламя свечи причудливыми узорами позолоты. Кабинка, без потолка, неярко освещённая, отделяет их стол, создает иллюзию, что они тут одни. И Джеф. В расстёгнутой куртке, откинувший голову назад и опирающийся на высокую спинку кресла и всем телом, и затылком. Его неуловимая, блуждающая и мягкая улыбка. Его взгляд, обращённый к Николь, полный нежности. Его движения, которые он то начинал, то вдруг обрывал. Он поразил её тогда своим обращением к ней и раскрепощённостью. Они тогда впервые вместе пили шампанское.

Как давно это было! Ещё осенью. Тогда же её впервые охватило мгновенное яркое понимание своего страха за него. Она просто задохнулась в тот вечер, испугавшись, что с ним что-то случится, она не сумеет ему помочь и останется без его поддержки. Это было такое острое ощущение, такое болючее и ясное, что внутри от него становилось одновременно и холодно, и жарко. Старый знакомый тёмный страх, такой же как когда-то, когда она боялась потерять Марину.

Потом это прошло, отдалилось и забылось, кажется, через неделю или две. Она не помнила. Этих страхов, терзающих её, было так много, что трудно было их все как-то обозначить. Наверное, она тогда списала это чувство на воздействие алкоголя и не стала обдумывать это. И уж тем более не сказала Джефу. Николь взглянула на него.

Он сидел рядом, такой же, как всегда и так внимательно слушал Евангелие, что ей стало интересно, что он там слышит? Она попыталась прислушаться, но почему-то улавливались только отдельные слова, достигающие её понимания. В голове вместо этого крутился псалом: "Сердце моё трепещет во мне, и смертные ужасы напали на меня; страх и трепет нашёл на меня, и ужас объял меня".

Николь прослушала и чтения, и Евангелие, и как усиленно ни старалась она сосредоточиться, всё ускользало от её сознания, поглощенного воспоминаниями.

Она пыталась отвлечься, поглядывая на Джефа, но только возвращалась снова к мыслям о нём и собственному беспокойству.

Она поймала себя на осознании что вместо молитвы половину мессы простояла, размышляя о Джефе. Её вдруг пришло в голову, что сейчас она просто постоянно, постоянно боится за него. Это было просто смешно, такой здоровенный мальчик, как Джеф, который столько лет прожил один, уж наверное, прекрасно мог о себе позаботиться. И всё равно, она боялась. Это был какой-то неосознанный страх, неоформленный и расплывчатый. Если бы Джеф летал, там хоть было бы ясно: а вдруг что-то произойдёт в воздухе с самолётом? Но здесь, на земле, она никак не могла себе обозначить границ и причин этого страха, и подобное положение вещей нервировало её.

Николь почувствовала даже радость от того, что хоть поняла, что она просто боится, не случилось бы чего с Джефом. Когда она впервые обнаружила в своей душе присутствие страха и не смогла его назвать или хоть найти его причину, это так обеспокоило её, что стало трудно дышать. Она запаниковала тогда: ей показалось, что она боится самого Джефа. Ужасное подозрение, встряхнувшее её своей нелепостью. Она размышляла целый день – это было ещё осенью, вскоре после их встречи. Но такого просто быть не могло. Уж кого-кого, а Джефа-то она точно не боялась, для неё собственный отец был гораздо страшнее.

Она выкинула это из головы и стала размышлять о своих страхах с другой стороны, как и предлагал Джеф. Кажется, такое заключение не должно её было беспокоить совсем: ведь она боится не за себя. Сразу понадобилось выяснить, что такого опасного для неё самой в её страхе за Джефа – она просто пыталась сформулировать этот вопрос, как учил её Джеф. И на этот прямой вопрос тут же получила ответ: страх потерять себя. Все её мысли, чувства, ощущения были настолько заполнены Джефом, что его отсутствие в её жизни означало только изчезновение самой Николь. Она попыталась представить себе, как такое может быть.

Она бы сидела в маленькой комнате, которую сейчас даже не воспринимает как свою, просто мысленно обозначая её термином "здесь" или "там", соответственно тому, где сама находилась. Странно, квартира Джефа у неё воспринималась как "дом". Ей не хотелось бы выходить, потому, что некуда было идти; ей не хотелось бы есть, потому, что было бы не до еды; вокруг неё были бы люди, но она не видела бы их, потому, что не было бы Джефа. Когда-то давно, когда она решила, что у неё никогда не получится быть святой, потому, что она слишком любит себя, она поставила над собой опыт. Мысль была проста: выяснить, как сильна её воля, чтобы она могла отдать себя без остатка служению Богу. Мало ли какие трудности могут возникнуть при этом. Сколько было таких мучеников, которые голодали и всё равно делали то, к чему их призвал Господь.

Она перестала есть совсем. Пила только воду и страшно мёрзла, хотя это было летом. Странно, есть ей тогда даже не хотелось. Так и осталось далеко в воспоминаниях: пустота и холод внутри.

Она выдержала только три полных дня, потому, что на четвертый день приехала бабушка и взбунтовалась. Уж кто-кто, а бабушка точно всегда могла уговорить Николь сделать то, что ей делать не хотелось. Хоть опыт по мнению Николь и остался незаконченным, она вынесла из него неприятные для себя вещи. Например, решила, что силы воли у неё самой нет даже с бабушкин напёрсток: если бы она не молилась, она и дня бы не выдержала. Значит, о силе ей нужно только молиться. Ещё она обнаружила, что если совсем не хочется есть, но тебя все равно усаживают за стол и переставляют перед твоим носом всякие вкусности, а уж бабушка конечно блеснула!, невозможно устоять.

Николь тогда страшно огорчило осознание, что в ней голос её желудка сильнее голоса собственных убеждений. Одно только она для себя так и не прояснила: каким образом Бог мог отдать тому, кому нужно всё то, что она отказывалась есть эти три дня ради собственной проверки? Она оставила этот вопрос, решив, что он не входит в её понимание. Сейчас ситуация была похожа. Николь, чтобы разобраться в своих страхах подумала, что нужно поставить эксперимент: просто посмотреть, сколько она выдержит без Джефа, раз уж она, как мама говорит так им одержима. И она попыталась представить такую ситуацию. И поняла, что если будет усиленно молиться, то три дня выдержит точно. Но при этом у неё мелькнула мысль: а Джеф?! Сколько выдержит он? Она взглянула на него.

Он стоял рядом, на вид такой невозмутимый, обычный. Сразу почувствовал её взгляд, посмотрел на неё и увидев его взгляд она вздрогнула. Его глаза были такими тревожными, словно он в тёмноте машины, едва освещённый огоньками приборов слушает её рассказ о лагере. Она не знала, что он увидел в её глазах, но он нащупал её руку и сжал её. Его ладонь была тёплой, даже горячей и сухой. Её холодные пальцы с наслаждением погрузились в это тепло, сразу покладисто подогнулись, чтобы полнее ощущать жар ладони Джефа. И Николь вдруг пронзила мысль: она пришла к нему, просто потому, что ей не к кому было больше идти. Подумала, что он выслушает её и, может, что-то подскажет. Он, конечно, подсказал, но в то же время и распахнул себя перед ней, сказав: "бери, что хочешь, что тебе надо. Я весь твой". Она и брала. Спокойно. Нахально и без зазрения совести. И взяла столько, что если она его бросит, то он просто умрёт. И она сама так проросла в него, что и она тоже умрёт.

И эта осознанная ею взаимозависимость их была так ослепительна в своей простоте, что её изумило, как это она не поняла этого раньше. Она думала о Джефе и о себе по отдельности. А они-то перешагнули порог одиночества, теперь они одиноки вместе, как сиамские близнецы и если им разделиться, то одиночество их убъет.

Она с изумлением смотрела на него в этом озарении, вся трепеща. Как? Всё вот так просто? Это и есть любовь? Такая проза? А где же сказки, прекрасные и романтические? Она столько говорила о своей любви, она так объясняла это маме и не понимала, что Любовь – это просто Жизнь? Вот он, Джеф, стоит себе рядом, волнуется. И он – единственный человек, который ей нужен. Она любит этого человека. С его странностями. С его особенными привычками и недостатками. Именно он послан ей Богом для того, чтобы сопровождать её по жизни. В нём все её надежды. Истина, пронзающая душу. И правда не знаешь, что с тобой будет дальше в жизни, вся ты в ладонях Господа.

Ведь она ничего не сделала такого, чем можно было бы гордиться, что составило бы ей честь или как-то помогло другим людям. И всё равно получила такой подарок: Джефа. Наверное, Бог действительно её очень любит. Это мелькнуло в ней мгновенным озарением: утончёное понимание своей любви, понимание своей связи с Джефом, и понимание причины своих страхов. Не Джефа она боялась, а жизни. Раз у неё есть такой потрясающий подарок – любовь, становится очень страшно от возможности потери, стоит только сравнить пустоту её прежней жизни и наполненность её сейчас.

И теперь, догадавшись, что это не страх Джефа, а страх за Джефа, как часть себя, она почувствовала такое облегчение, что ей захотелось тут же сесть, потому, что её охватила слабость. Вывод трёхмесячных раздумий оказался весьма тяжеловесным. Было даже странно, как она могла просмотреть такое, тем более, что ведь это приходило ей в голову после того, как Джеф съездил к Эмме Крюгер. Так нет, она просто откинула это понимание, как нечто малозначное! Ошеломлённая, она смотрела, как отец Вильхельм закончил чтение из Евангелия. Он на миг замер, глядя перед собой, и в церкви повисла тишина, такая крепкая, что, кажется, ощущалось едва слышное потрескивание свечей у алтаря.

Настоятель вытянул вперёд к народу руки с тяжёлой книгой и Джеф мимолетно удивился, как он держит на весу так долго столь громоздкий фолиант. Отец Вильхельм гулко сказал:

– Слово Господне.

– Слава Тебе, Христе,– ответили ему. Он оглядел собравшихся:

– Сегодня я хотел бы напомнить вам о тех плодах любви, которые мы все способны принести в своей жизни. Как только люди говорят "плод любви", сразу приходит мысль о рождении ребёнка. Но разве не будет плодом любви результат доброго намерения? Подумайте, сколько чудес сопровождает нас в путешествии по жизни, созданных руками любящих нас людей или их добрыми намерениями. Не раз мы вспомним мамины завтраки, положенные в наш портфель, как бы мы от них не отказывались или улыбку бабушки, вытирающей нам слезы, или успокоительное присутствие отца во время нашей первой игры. Скажете – обычные вещи? О, что вы, в этом нет ничего обычного! Это маленькие чудеса любви, способной перевоплощаться из слова или намерения в реальную вещь. Может быть в осуществлённую мечту, а может и в рождение ребенка. Давайте немного углубимся в прошлое: вот Мария, простая девушка. Смиренная до величия. Вспомните факт посещения Марией Елизаветы. Как вы думаете, зачем она к ней пошла? Просто проведать свою родственницу? Да ведь такой жест граничит с любопытством, а значит абсолютно бесполезен. Разве же такая девушка, как Мария, могла просто бездеятельно любопытствовать? Нет, она пришла для помощи по хозяйству, ведь Елизавета была стара и должна была скоро родить, надо полагать, что ей трудно было работать. Мария пришла к ней, как к близкому человеку, неся ей свет своей ласки и жертву своего терпения, ибо всякая помощь трудна, так как заставляет нас забыть о себе. Но может быть и легка, если присутствует любовь. Мария дарила Елизавете плоды своей любви простой заботой о ней и Захарии. Это и нам по силам – такие маленькие подарки добра. Несите и вы, по примеру Марии свет своего добра вашим близким, знакомым, незнакомым, ибо вы свет миру. Я предложу вам ещё одну картину для размышлений. Величайший пример семьи – Святое семейство. Посмотрите: и Мария и Иосиф были простые люди. Пусть им не досталось места в гостинице: они всё равно испытали великую радость при рождении Иисуса и смогли обеспечить Его самым необходимым, когда Он пришёл в этот мир. А подумайте, смогли бы они спасти Его, не имея доверия? В доверии Богу – основа единства семьи. Разве легко было принять такое решение: с Младенцем и ослабленной женщиной отправиться в тяжёлый путь, на чужбину, в великую даль, безо всякой поддержки? Только доверие помогло Марии смиренно принять это от Иосифа и только доверие помогло Иосифу не отказаться от Марии прежде и заботиться о ней и Иисусе в дальнейшем. Вы здесь найдете пример тех малых дел любви, которыми полнится жизнь с её каждодневными заботами. Такие дары оказывал Господь в то время Марии через Иосифа. Такие дары любви оказывает Он нам сейчас, нужно только внимательно посмотреть на великие примеры Рождества, чтобы суметь увидеть чудеса в нашей жизни. Мы, с помощью Господа, можем создавать в жизни эти чудеса из плодов любви. Вы руки Господа: Он дарит любовь вашими руками, вы глаза Господа: Он видит нужду вашими глазами, вы уста Господа: Он вашими устами шепчет слова утешения и поддержки, одобряет и направляет. Оглядитесь вокруг, посмотрите на чудо маленьких дел любви: свет Рождества озаряет вас. Так несите в мир свой свет, покажите миру пример христианской любви, начните со своих близких, сегодня, сейчас.

Отец Вильхельм неожиданно замолчал и все молчали, глядя на него. Он обвёл глазами притихших любей и некоторое время спустя добавил:

– А теперь исповедуем нашу веру:

Джеф повторял за Николь непослушными губами, чувствуя всё сильнее и сильнее напряжёное ожидание:

– Верую во единого Бога, отца Всемогущего, Творца неба и земли, видимого всего и невидимого. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия Единородного, от Отца рождённого прежде всех веков, Бога от Бога, Свет от Света, Бога истинного от Бога истинного, рождённого, несотворённого, единосущного Отцу, через которого всё сотворено. Ради нас людей и ради нашего спасения сошедшего с небес и воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и ставшего человеком; распятого за нас при Понтии Пилате, страдавшего и погребённого, воскресшего в третий день по писаниям, восшедшего на небеса и сидящего одесную Отца, вновь грядущего со славою судить живых и мёртвых и Царству Его не будет конца. И в Духа Святого, Господа Животворящего, от Отца и Сына исходящего; Которому вместе с Отцом и Сыном подобает поклонение и слава; Который вещал через пророков. И во единую Святую Вселенскую и Апостолькую Церковь. Исповедую единое крещение во отпущение грехов, ожидая воскресения мёртвых и жизни будущего века. Аминь

Странно, но Джеф словно впервые услышал этот совместный голос прихожан. Раньше, может потому, что он слишком много думал на мессе о постороннем, может, потому, что слишком много внимания уделял тому, что говорит он сам, боясь где-нибудь споткнуться, он слышал собственный голос. А тут вдруг все голоса слились в один. Вместе это получалось весомо. Он опустил голову. Странно, эта месса, кажется такая обычная месса. И вместе с тем такая давящая, что он словно каждой клеткой ощущал давление этого ожидания.

– Такова наша вера. – сообщил отец Вильхельм, и предложил:

– Помолимся! – и продолжил неожиданно: – прошу Джефа Когана и восприёмников подойти к алтарю.

– Сейчас будет молитва верных вместе с малым экзорцизмом, – шепнула Николь. – Потом крещение.

Он не успел переспросить её, мгновенно удивившись, зачем эезорцизм и почему малый: его, улыбаясь, поманил к алтарю Рей, с которым Джеф договорился, что он будет его вторым крёстным. Теодор долго хохотал, услышав эту просьбу, но позже объяснил озадаченному Джефу: вообще-то монахи не могут быть крестными, они монахи, воины Христа, куда направит их Церковь, туда они и должны следовать для служения, оставив позади всё. Правда, это касается крещения маленьких детей. А крёстный должен непрестанно вести своего крестника по пути возрастания в вере, поскольку отвечает за своего крестника.

– Джеф Коган, какое имя выбрали себе для крещения? – строго спросил его отец Вильхельм.

Джеф отчетливо ответил, хоть и хрипло: голос неожиданно сорвался, добавив к своему имени ещё имя Марка. Настоятель серьёзно кивнул и спросил ещё раз:

– Такова наша вера, согласен ли ты принять её и нести её?

Джеф ответил что, да, согласен и принять и нести, не слыша своих ответов, перестав вдруг воспринимать самого себя и окружающий мир. Отец Вильхельм словно плыл перед ним, плавясь и разрастаясь. Всё растворилось в неуловимой синеве, остались только вопросы, которые требовали его немедленного ответа и голос, звучавший из ниоткуда, имеющий право так вопрошать.

– Отвергаешь ли ты сатану…

– Отвергаешь ли ты грех…

– Веруешь ли ты в Бога, Отца Всемогущего…

– Веруешь ли ты в Сына Божия Иисуса Христа…

– Веруешь ли ты в Духа Святого…

Он отвечал, не чувствуя своего тела, не слыша сам себя: "отвергаю", "отвергаю", "верую", "верую", "верую"… А на него всё сильнее наваливалась и наваливалась, давила, пригибая к земле, невыразимая тяжесть благоговения.