Эвкалипт

Теневая погода розовой сладостью умыкала окружающую нежность, а подходить к Горе-Эвкалипту вовсе не хотелось, ибо чувствовалась осторожная дождливость в ощущениях его величавой вершины.

Гермафродит стал вести разговор с самим собой:

– Принять свою участь, или разменять местные наречения на обложные недра стремительной погибели?

– Право собирать те или иные мудрости под глиняными горшками: у тебя еще осталась магическая еловая мазь, попробуй ее.

– Отверзаются пути и некогда закрытые окна снова распахиваются перед взором души. Как бы тут не выпасть нечаянно, ведь мир так велик и его хочется пойти изучать, но сперва мне нужно встреться с Горой-Эвкалиптом, ибо она тоже Середина!

Меня порывает узнать какого это: быть в физической реальности олицетворением двуполости, столпом срединного древа жизни. И все же, нечто меня удерживает, я будто стесняюсь или стыжусь своего вида.

– Тебе нужно все отпустить, теперь это твоя личная персоналия и от нее ты уже никогда не уйдешь. Еловое сердце!

Порогом деревянным обита старая столешница, на воображаемой клавиатуре скопился толстый слой хрустальной пыли: Солнце уже давно не прикасалось к этому чуду. А как же тонкая пластина экрана, на которой порхали буквенные сочетания с красивыми словесами?

Писатель ненадолго ушел с повествования, желая обнажить внутренние вращения нового Имени – Гермафродита. Нужно это обкатать, опробовать!

Неуемное или достаточное действие? То, что непорядок превышает стороны некоторых взаимосвязей между Горой и мягким тонким телом Оно, не разрешает возникшего противоречия. Середина решила все-таки показаться всему свету и звездному же Солнцу. Эвкалипт смотрел грозно, но вместе с тем по-отечески нежно.

Правая нога мягко помещается в ступор, а за ней третья идет, ломается грубо, четвертая и вовсе сместилась в крошащийся розовый филактерий. Тридцатым числом напомнила о себе невидимая вершина Горы. Тут сразу стало понятно, что взойти на нее и одновременно помазать лоб еловой мазью – нелегкое предприятие.

Зелень Эвкалипта разжала свои невесомые объятия, и Гермафродит с легкостью просунулся в зеркальные полости горнего восторжения.

Древняя стопа увернулась от удара молнии, решив заговорить первой:

– Раньше ты помещалось у меня на ладони, а теперь тебе приходится преломляться на свету да снегом припорашивать свои отросшие волосы. Возвышение отмерло в далеком будущем, делается твоя славность в высоких кручах космических. Дитя, ты можешь быть как Дома!

– В благодарностях рассыпаясь, моя Срединная елота приветствует вашу светлость! А полости ваши, блистающие, истинно пришлись мне по нраву, но остаться я не могу, ибо на лбу моем вскоре окажется еловая мазь. Мне требуется взобраться на вершину, которую с земли не видно и не слышно.

– Для таких целей нужно ловить трепет святого Духа, который обитает в сознании каждого сновидящего создания. Отопри эти великие сокровищницы и упади в них, да глубоким сном забудься. Оно тебе покажет верную дорогу. Ты сможешь дойти не только до вершины, но и проникнуть во вселенские сказки нашего общего Обиталища. – Гора нежно чмокнула дорогого гостя и продолжила:

– Загадкой, которая отопрет внутренние и внешние дверцы твоего существа, послужит такая взвесь: «Анаро Роза Грамина О-семь». Бумажные строчки не нужны, просто представляй эти слова, поместив их в воображаемые, пылающие розовым кольца.

Гермафродит подивился данным словам и стал сыпаться звездной крошкой:

– Эта причудливая словесность пришла ко мне во времена, когда Старик был еще жив, но о них я ему не сказал, потому что убоялся его помрачений и злобы. Перец и кофе стали для меня родительским назиданием и все препятствия волшебный способом самоустранились. Надеюсь, что и здесь все произойдет само собой: ведь главное уйти внутрь и увидеть свет – именно он поведет меня к цели самыми короткими путями!

Оно захлопало в ладоши, сделало два оборота вокруг собственной оси и принялось укладываться к своему будущему путешествию, благо для удобного расположения все было укомплектовано.

Зеркальные полости Горы вместе с деревянными нагнетаниями Эвкалипта улыбкой создавали подобия постелей и стульев. При желании можно было обнаружить даже стол с рукописными творениями побывавших здесь путников, которые навещали сказочные полости еще до Гермафродита. Всяческие благодарности хвалились в кучах среди напоминаний о Высях космических, о древесных стружках и рецептах еловых мазей. Магия!

Сущность удобно устроилась на ночлежку и до того было славно пребывать среди всей этой сказки наяву, что она разнежилась и с легкостью отдалась сонливой маре на встречу со своей судьбой.

Собрались среди гладких и мерзлых граней дети цветочных воспоминаний: манна небесная спустилась на всех, подмогая себе пульсирующими же свечениями и залами дворцовыми, где жила вкусная помадка с лицом обиженного мальчишки. У помадки этой были волосы величиной с гусениц и до чего они смешно болтались в воздухе!

Человеческое тело, красные планеты под глазами, а на руках некоторая неосторожность, сметающая остатки всякой важности. От чего же сердце так заходилось в энергичные удары? Не от того ли, что казалось все это очень близким, стоящим рядом с плечом, подминая особого вида подлокотники?

Важность – это слово, убившее столь многих, способных к созиданию натур, и которое в течениях времени все продолжает свое унифицирующее дело, помещая яркие цветы вдохновения под пресс страха.

Страх – еще одна градация трусости. Он всегда идет под руку с важностью, расплескивая зловонную жижу на слабость и взор.

«Уф, глаза слиплись. Не бояться, не делать лицо похожее на помадного мальчика, а не то волосы превратятся в гусениц, и я никогда не доберусь до вершин!» – Ворочался на мягких улыбчивых подушках Гермафродит, набирая внутренние скорости.

Глубокие, покрытые снегом пейзажи мелькали в проносящихся диких вертунах неимоверного пространства. «Принести бы охапку горячих дров и сбросить все это на каменное тело дворца. Мальчик бы точно рассыпался, а помадка его блеклой лужицей бы растаяла».

Через глаголы, между непонятных слов пробирались смыслы. Они сделали короткую остановку и тут же снова поскакали к пульсирующим свечениям, ибо это единственное, что связывает их внутренний мир с внешней звездностью.

«Как же страшно теряться в самом себе», – Оно размешало свой коктейль, состоящий из утробного дыхания и детской наивности, да провалилось в сон еще крепче.

Долгой дорогой та не будет, настоящее расставит точки над некой И, как любят говорить чудесники, а Гора ведь с Гермафродитом не такие, так? Они простые как два сверчка под постелью из высоких трав. Светят своей трелью, чувствуя приближение утра, глядят в синее небо, желая увидеть первые проблески солнечных лучей.

Для устойчивых выражений есть кисти и холсты, а для текста приберечь бы что-то невразумительное, что-то совершенно дрянное, но приводящее в окончании своем к светоносице-истине!

«Вот она, нащупалась ниточка, наконец-то».

Глупость тут же сделала ответный выпад: – «Нос для того, чтобы им есть, а не чтобы дышать!»

«Но это неверно! Вызывайте Сон, пора прикоснуться к настоящему искусству. Для мерцающего неба есть отдельный сосуд, а для тебя, Гермафродит наш, великим именем который помазан, мы все вместе приготовили Красную Мнигу и порошок для еловой мази. Неси то с гордостью на своей спине, и да прибудет Космос с тобой!»

«Какая дерзость, отныне никаких больше глупостей!» – Подумало Оно и на сём моменте картинка резко сменила направление: теперь ландшафт напоминал чистое звездное небо и только кроткая дымка лилового цвета означилась на далеком горизонте и нежно кутала взор, намекая тем, как далеко отсюда находится родной, привычный сердцу мир.

Ощущалось, что путь вскоре завершится и произойдет великая Встреча с долгожданной истомой, которая новым именем расписана в древних преданиях Горы. Далекая лиловость сменилась на недалекую зелень, и та стала приближать свой священный лик. Внутри Гермафродита начало делаться особенно горячо – это верный признак приходящей музыкальной гармоники!

«Сей изумрудный вид с певучим красным кольцом обвил мои внешние тела. Я теперь отчетливо сё ощущаю и мне радостно сознавать, что красота таится не во внешних недрах, а на том, куда можно положить свою голову. Знать, что ничто тебя не потревожит и влюбленная гармония расскажет тебе начало и конец сего фантазийного рассказа – бесценно!»

Зазвучала очень знакомая мелодия, металлический скрежет перемежается со стеклянной важностью – вся эта мелодика крупно затмила страх, трусость и малую долю настоящего рассказа. Гермафродиту было понятно, что помадный мальчик в дворцовых гладях был не помехой, а помощником, таким же, каким было и Оно по отношению к Мастеру в пору своей юности.

Зелень родительского Эвкалипта обняла с особой нежностью. Именно здесь любовь раскрыла тонкую весточку будущей славы.

«Как хорошо, что я уже близко. Осталось сделать последнее мысленное движение и мой путь, как и эта глава, закончится».

Без крупного рассказа не обошлось, но темное присутствие Космоса расщепляло сущностную плоть. Не только тонкотелое Я было в этой области, но и физическая нагота – ее окончание подошло к запретной границе, за которой нет ничего знакомого или земного. Здесь писательская помощь раскрывается на все проценты от числа Трех:

Песня Звездой открыла прелесть сладостной помадки.

Весна приплела меленького паучка,

Чтобы проститься с миром явственным.

Густо краснея перед Эвкалиптом

Красота сделалась видимой:

Это Молоко Космоса предстало перед Всем!

Песня о Млечном Пути

Алеутка без солнцеворота? Ее музыка пищала громко там, где не помнится ничего из тонкого, ручного. А также дверного, замочного или стеклянного: мир растворился на круглые соцветия Эвкалипта, потом собрался в написанное удовольствие и глазами крупно вздрагивая, пошел на повышение, к высям негаданным.