Эвкалипт

Имя у моря сего – памятное, делание это имеет значение искусное магическое. На философию оно похоже было, а может и на снег, кто его теперь знает. Ведь за тем порогом нету Делателей земных, только их дух бесплотный витает вокруг, обворачивая комические ступни в нечто похожее на невесомую вуаль.

Порядочная записка это или нет – важно, что Гермафродит помнит имя свое и свою цель – достигнуть вершины фантастического мира, что является пределом на ступенях к самоорганизации.

Гематома на лице белеет светом звездным, то ясно: близок к тонким пластинам океан всевозможности. Красота или прелесть – изысканной сослагательной мудростью растекается оно по остаткам венозных сосудов. Земная пыльца и здесь имеет свой вес.

Для крошечного поцелуя же или для упаднического забвения. А в подобных сферах может ли быть забвение чистым падением, без права на дальнейшую жизнь?

Другая матка не сподобится выносить здоровое дитя, ибо обреченно оно для стеклянных гладей, что у ледяной погоды выпрашивает милостыньку. Среди внешних стен необъятного мира и воображаемых вращений ума, а также различных идей золотая веточка срединного столпа древа жизни обмакнула перо в плачущий сок.

Особым то было перо, для исключительных нужд использовалось. Уникальным был тот сок, для невесомых пространств он был создан.

В далекие времена Земли Луна в круголях извергала свечение столь сильное и яркое, что смотреть возможным на то было только через затемненное зеленью стекло Сатурна.

Хотелось бы однажды увидеть древность собственными глазами. Но теперь ли, тогда ли смолкшая было музыка снова тянет зов, доставая до самого основного: до невидимой мышцы Человеко-пятикнижия.

Гора сделала для будущего все, что было в ее силах, а птенчиковое переливчатое, музыкальное растопило последнее препятствие на пути к созерцанию вечного Млека – нашего восхитительного Дома. Именем правды и достославия эта формация вышла за пределы всеобщего Разума. Границы и горизонты стали не нужны для нее, все в один короткий миг стало слишком просто и также сложно.

Что бы Гермафродит выбрал, если бы довольствовался земными категориями: Дропергаута без сердца или Алессу из страны морей?

Из первого плавно вытекает второе.

В Дропергауте пылала страсть затмить свою нечувствительность. В Алессе же, эта сверхчувствительность, привела ту к правдивой иллюзорности. Оно, наше теперешнее величество, расписалось в своей недействительности, потому Середине выпала честь соединить разъединившиеся точки прикосновения. Делу тому предвиделась легкая победа, ибо не существовало никого и ничего, что могло бы нарушить это восшествие.

Музыкальность встречает простершуюся к ней длань мокрой тканью, разменивает перед нею драгоценные монетки и все в таком и не таком духе. Молодому бесплотному телу достаточно было размазать чьи-то внутренности по своему сердцу, чтобы подойти к сути так близко, как никто до него.

Кажется ли, что данное письмо не отражает в полной мере мотивацию главного героя? Для делателей таких мастей не бывает чего-то простого или сложного, для них как земное является серединой между абсолютом света и тьмы, так и небесное является серединой между звездой матери и искусством отца.

Эти две градации всегда будут не смешиваемы для простых обывателей, но тем, кому досталась помадка дворцовая – достаточно просто щелкнуть лицом, и Красная Мнига тут как тут вырастит перед ними и откроет им сокровища мира настоящего.

Не потерянной же станется лазурная светимость нашей Земли, не раскошенной же быть Луне нашей Спутницей вечной. Почему то особенное, что есть в Звездном Млеке остается для большинства прикрытым таинственной вуалью? Лучики дивного света касаются их по утру, и они, как в бреду находясь, сопливо топчутся среди снежно-ледяного вороха узурпирующего их ума.

Середине уже довольно быть во сне, ей нужно проснуться и сейчас же! Тонкая сущь изрыгнулась прямо в зеленую дымку вершины Горы. Она оглядела туманные пейзажи и оставшись довольной стала клокотать изукрашенными словесами:

– Бденствующее тысячелетие распластано в моем сердце теперь. Эта Сатурнианская зелень, что на горизонте, а также и тут, сделала для меня особенный подарок.

А именно: низвержение прошлой материи для великого восхождения бесплотного духа, который является объединяющим звеном для всего творческого и грубого, что пластырем склеит их сущи на пополам извороченные ересью темных дней.

Зелень ослепительно мерцала в нездешних космических кулуарах, помаленьку гипнотизируя непривыкшее к такому блеянию восприятие Оно. Планетарный туман потихоньку рассеивался. Марево озадачилось вопросом:

– Правота белесой музыкальности достаточным сверлом насыщало наши умы, так почему бы не сделать теперь того же для всего подлунного мира, Гермафродитное вашество?

– Затем Зелень моя трехглавая, что краснота Мниги еще не окончила свой век, и надобно бы прекратить ее путь в два или пять, или семь мгновений. Гениальности порог – кто придумал? Само Человеко-пятикнижие, которое верой и правдой звучало в Космосе еще до появления Снежной нашей Матушки.

– Мои думы трещат, господство звездное, меня Сатурном сюда приволокло, но все-таки красота известна и моему сердцу. Я смастерю для вас достаточный подъемник, чтобы вам было проще дотянуться до Млечного Пути. Вы обязательно сделаете все, что от вас зависит, мир верит в вас. Да будет так!

И стало собираться все в волшебный, звездный костер: ледяное, водяное и марочное, толк тому перетолка и вязаная простота. Дерево, птицы и желтое перо, слезы еловые, кости старика и Эвкалипта роса изумрудная.

Музыкальная улыбка далекой и близкой выси напомнила Зелени о ее детской привязанности к планетарным играм, которые ветхий тогда Сатурн устаивал для всех молодильных яблочек.

Времена с тех пор немного изменились, и сатурнианская любовь преобразовалась в емкую форму победошествия, желающую помогать всем и каждому.

А как же Юпитер, спросил бы внимательный наблюдатель, ведь он всегда был покровителем золотой добродетели? С Юпитером дела сахарным тростником выстланы. Для той информации есть Красная Мнига, там история показывает себя как последовательное уничтожение Чего-то ради жизни в Вечности действительного Ничего. Благодать, не правда ли?

Зелень продолжала свое делание, покуда не истончилось цветение любовного блеска и не погасила свечение же нижняя палуба местного океанического дна. Подъемный механизм выглядел как нечто, способное выстрелить в глубокие материи внешнего Космоса. Гермафродиту эта творческая помадка пришлась по душе, и он дал добро для завершения делания и густо поцеловал Зелень Сатурна в его ярко розовые губы.

– Теперь Песня о Млечном Пути станет моей судьбой в настоящем времени. Слагательное имя и суть всего будет сосредоточена в одну маленькую точку, откуда возьмет начало эта славная Вселенная, чей свет сейчас омывает нас красотой!

– Вашество Срединное, мне наказали, чтобы вы не забыли примкнуть к своей пластинке записывающее устройство. Другим такая музыкальность будет в новинку и станет очень ценным даром. Или проклятием с писанным благословением – там уж каждый сам решит.

– Распадись оно все в огне и молоке, пусть оно приблизит свою картину к моему пластинчатому лицу, и мы взойдем подобно розовым цветам! По лугу же, по утру, по весне и солнечному здравствию пролетим. Млечный Путь, я отправляюсь к тебе, о бесконечность ты звездная!

Подъемники затрещали, швы разошлись и Гермафродитная середина вытолкнулась из самоличного притолка Зеленой жижи, что являлась двигательным соком для более стремительной скорости и четкого маневрирования.

Движение это, как и весь путь побочным эффектом выступили на лице у Горы. Навершие же Эвкалипта, которое находилось в равной удаленности от всего, давалось воистину исключительному диву и самым почтительным образом желало оно удачи свежему путешественнику.

Середина Оно будто бы и не плыла вовсе, а находилась в недвижимости, хотя на самом деле скорость ея была настолько огромной, что даже сама Молочность Комическая ужаснулась и в приступе родительной любви размозжила всем системам их хрустальные черепа. Млеко жаждало принять к своей груди чудо природы!

Песня эта примыкалась к зрительной клетке Красного Круга, но началом всего была именно толковая простота Млечной музыкальности. Гармония приводила сознание в воображаемую сферу всевозможности. И потому таким ценным подарком станет запись данной Песни, ведь она сможет удивлять, а потом и исцелять всех и каждого (Мы конечно же понимаем, что это не совсем так. Ведь чтобы поднять голову ввысь требуется особая смелость, а ею обладают далеко не все).

Врожденное чувство ритма Середины заставляло ее пластинчатое тело выписывать в темном пространстве замысловатые фигуры и только неуемная красота звучания Млечного Пути ободряла не смыкать тонкий взор на всем протяжении пути.

Ясно было сказано в одном искусительном отрывке, чья полная запись находилась в уютных постелях Горы: если закроешь свет свой внутренний хоть на миг – ты бестелесный промурлыга и сухая деревяшка.

Туманы

«Эвкалипус Доминус Абракадабра»: стена Шва трещит по метлам из букового дерева. Кое-какая осторожность пришла в смятение. Диковинная песня разошлась до состояния супа и снова впрялась в круг. Ожесточенные то были битвы, а ея закрытые глаза? Неужели так хотелось посмотреть на бивень давно почившего создания, что дремота настигла раньше срока?

Бежит Оно через недра зависящих вулканов, а перед ними рассыпается помрачение еще большего размера, чем вся окружность Галактики. О чем здесь можно помыслить? Остается описывать все, не глядя на чем стоят изумрудные стулья.

Млечный Путь сделался чистым восторгом. И на том можно было выпить последний пластинчатый бокал с известным содержимым. Куда бы дальше его непомерность выплескивала свои недели и часы? Только так: среди земного очерка о любви, делаясь маленькой смышленой совой, которая умеет только пыхтеть и шмыгать носом. Да!

Через нежные и гулкие песни бежит Оно, через весь Космос стремглав, желая запечатлеть приходящее к нему со всех сторон великолепие. Эти звуки похожи на арфистов или на лиловые сады, припудренные карамельной стружкой. Бежит Оно не через, а вопреки всему: Сатурн и Зелень возжелали научить емкому знанию молодняк, а вышло, что Оно вылетело в темноту совершенно не знающим, что следует совершить.

Зато как жадно Середина примыкала ко всем благоухающим и льющим золото местам Галактики. Знало Оно, что нужно зачерпнуть как можно больше, чтобы потом, уже насытившись, все это выплеснуть в проявленную влагу привычного мира: и станет все до неузнаваемости ярчатым, певческим, прелестным, чеканящим сердечный шаг.

Птица, помнящая о доме, уже не птица, а сверчок с тремя юркими глазенками. Совершая музыкальное Па тонкие ножки ее запинаются о матерчатость и снова проявляются на тусклом свете маяка. Туманное и ясное, среди букв с застывшими краями появляется среди пустоты своим мощным нефом. Если и делать нечто безумное, то только от полутоски, не более и не менее!

Завыкать-непривыкать, отторгать перечные гущи, улыбками прощаться с некоторыми своими друзьями, а всех других сваливать в кучу-малу и провести там глобальную переполку.

А где же финал, где достославный Эвкалипт и его еловая мазь? Вершина Горы промчалась мимо Оно, и не заметив вовсе ея красочной преображенности. Время – факт свершившийся, на фотоны разменявшийся. Вот какое Оно разумеющее Велико, стремящееся вобрать в свою тонкую плоть всю гармоническую красоту Млечного Пути.

Звуки теперь могут помещаться на закутке ладони, и разрушенные помадки дворцовых переворотов выступают абстрактной приправой к невиданной щедрости.

Напоминание строится из самопроизвольных, взаимовыгодных перебросов одного мудрого чела к другому светлому лику. Спросить бы их: «А как же темнота, неужели ей нет места среди восхищения?» Простаки!

Темнота занимает весь видимый Космос, ей достаточно красоты и без какого-либо участия вашего внимания! Она соделана из ткани мерцающей всевозможности. Она соделана для странных суток, для глаз, покрытых ледяной снежностью, в которых теплится огнево натурального созидания, ждущего своего часа.

Надеяться для краски и для сна, для вечного непоколебимого или для очень приятного кривотолка. Что она творит с моими руками, о, непобедимый Космос! Звездная пыль раздирает легкие.