Эвкалипт

Некоторым же или всеми глазами сразу посмотреть бы на веретено сумрачного смысла. Долгое повиновение то было, а сделалось еще более прекрасной недоступностью в мирах гулко падающих стекол.

Сухие древа готовы попрать прелесть холода и протолкнуть его тело в безобразное помутнение. Оборачивать голову для сознательной и приятной непонятности теперь было не нужно. Для потерянности, для обречения на вечную тоску земного бдения – существует одно незамысловатое средство: разрушение видения. Это смещение меланхолии ума на восхищение, что идет из сердца.

Музыка все льется из корыта разбитого. Плавно Оно превращается в дворцовый переворот, и уже видна помадка, а мальчик обозначает себя только короткой улыбкой.

«Весна для сильных, зима для любимых, а туманная песня делает оборот вокруг Галактики Млечный Путь. И я вроде бы здесь, но также и там. Данное Оно деятельно певуче да по силе с примесью легкоплавкого металла равняется влегкую.

Неизмеримое Оно подобно книжному переплету СтеклоGasm’а. Святые красные тетради делают из тварей живорвущих вполне порядочных созданий. Как же Оно хорошо, смилуйтесь звуки калейдоскопом меня обступившие!»

Вытолкнуть бы Древо Серединой вперед, а потом водрузить это на постамент и пускай все оно гремит костьми, певуче рассекая темную всевозможность! Красота сердечная забывает про ум. И то есть исключительно хорошо, то значит, что больше не нужно будет молоть буквы под странные звуки, посылаемые из внешних миров.

Строчка бежит за другой, заворачивает за угол и смотрит на человеческих детей: туманны их натуры, а еще более туманна их снежность весенняя, что распускается летом и засыпает сладким сном под золотом осени.

– Без листьев деревья были бы красивее, я вам как веское Оно вещаю с полей неубиенных!

– Живость зелени непомрачима никаким словом! – Натура громко кипит, мерцая на ветру как одинокий старик, чело которого просто-напросто хотело прикоснуться к Эвкалипту в последний раз.

– Многое теперь нам открыто, мы можем записать шедевр и творческой вершиной стать!

– Живость Зелени, спасибо благодарности твоей! Мы не вернемся больше, лишь для последнего поцелуя розового приготовь свой лоб.

Туманам не долго осталось бродить по космосу. Песенка смеха и океанические доблести научат родительское начало хорошему завершению. «Последнее суть первое» – помнит Оно и мчится быстрее глубочайших прожорливых звезд. Стихотворение мелькает в левом глазу, а фантастические глупости в правом. Видеть все – не видеть ничего. Мир из конфетных фантиков, из фанатиков-еретиков или страстной литературы? Не важно!

Для чего Оно проплешиной летит в лицо, для чего Оно держит за горло всея Реальность? Пускай уже освободит эту жизнь, разлетится в щепочки, одной страницей осталось расписать звездную пасть. Ах как хорошо это, как велико это! С кем в дальнейшим переплетать узы и вяты, и остальное с прочим? Самое же светлое солнце и прочее…

Музыка расходится. Сперва показывается она птицей желтой, а потом воспаряет красной магией и вязко порхает под ногами: «как не явью и сном починить новую гармонию и взять еще немного смысла для Эвкалиптового рожка?» Это обычная песня, в каждом уголке ее распевают. Простота настоящей музыки снов пленяет!

Млечный Путь и Эвкалипт переплетаются в спиралевидное облако, ритм задается откуда-то сверху или снизу – в многомерном космосе уже того не разобрать.

Туманная музыка плещется в желобке желудочных соков. Встреча с близкими по духу напоминает, что есть в этой реальности остатки чего-то земного.

У Оно никогда и никого не было из людского племени, да Оно никого и не знало кроме Старика, Эвкалипта и Срединного столпа (о котором речь всколыхнется в следующей главе). И все-таки, исполосив доброе количество безмерных пространств Млечного Пути, Оно кое-что да уловило. О любви, о красоте встреч, о родственной душе.

Звуки стали затихать, записывающее устройство оказалось преисполнено дивными соцветиями искусства. Красные круги под пластинчатыми ребрами падали снегом на непривычные пейзажи посвежевшей Земли.

Среди вращательных мощностей наступает желанная тишина. Оно остановилось, оглядывая пустое окружение. Оно распелось, привлекая к себе звездные эллипсы с планетарными мирами. Оно хотело, чтобы Вершина Эвкалипта посмотрела на обновившуюся пластику себя и увидело наконец новое время бесконечных дней.

– Дар небесам я пришла вознести! Материи своей родной принести величайшее диво под названием: «Песня о Млечном Пути и Эвкалипте»!

Флюидальная проекция близкого окружения проявилась. Ее стало отчетливо видно, и теперь она вышла из темноты как выходят все приличные особы.

– Оно, твоя смелость нам всем в назидание придет, твоя творческая искра делом искренним привлечет очередь из самых-несамых. Тебе открыта область возвращения и туманы тебя больше не потревожат, давай же обнимемся в прозрачностях наших!

Прыг-скок помпезность, прыг-скок Сатурна зеленая вуаль кидается в солнечное пекло: он понял, что путь Оно практически у кромки острых зубьев и костер космический вскоре разделается с неуемными энергиями человечества, ура!

Белесое и мелкое, пылевое легко проникает в разум всеобщего хвастовства. Нараспев здесь митры поют и семиколодку деревянную ветром сдувают. Плечи Оно налились материей, на груди висит блестящая стекляшка – смешно она звенит и нравом приличным дергает красиво. Планетарное цветение окружностью вскрикивает совершенным же превосходством.

«Писать – не значит каждый раз умирать, так-то!»

Так-то! Дремота со снежностью близкими друзьями заделались и с большим весельем принялись коленки острых зубов расплющивать. Прелесть существует для мерцающих основ!

Драгоценность этой истории в том, что она непонятна изумрудности океанической, в противовес розовости небесного Времени! Так-то!

Свет Времени

Всеобщность – звонкая роса. Это есть желательный глагол, что бдит на страже красоты восхода солнца. И через крепкое повествование слеза не упадет за просто так на бледную кожу.

Туман окончательно рассеялся, явив наконец Землю со всем ее зелено-желто-голубым пиршеством. Писательские токи вместе с понятными вращениями слова сочиняют натуральное преступление против глупости и полуторогодовалой, седьмой печати бывшего божества, имя которому Аристократ.

Оно напевало видимое, гармония плыла вместе с нею. Час за часом с ней дружно шли некие сущи, и на пригорке, близ Горы и стола из сна, они показали свой лик. То высились бумажные стопы из тонкого волокна, с темнеющими на свету буквами: «Анаро Роза Грамина О-семь». На каждой плоскости были начертаны эти слова. Ты веришь мне, сознающий? Если да, то вперед!

Диалоги все так же восходили и ввысь, и вверх, дна не существовало в земном же присутствии. Ибо Земля сама по себе есть Время, неумолимое движение которого размазывает внешнюю реальность на миражи и сказку.

Глагол – деятельный. Глагол этот рассредоточен везде. Глагол намазывает губы Оно красной помадой, а завершает розовой: этакий штрих для звездного возмущения, с которым во внешние слои будет отправляться все больше и больше света. Так, мы сможем рассмотреть страстные ниточки более подробно.

Глаз мылится пеной дней, растягивает слова мудрости на многие тома, складывает эти плоские книжечки в заботливые рты, где умирает каждая гениальность при каждом испражнении каждой мысли. Третий по счету перцовый напиток, еловая мазь на носу, Вершина Горы оказалась под ребрами и стучит она самозабвенно, гулью возвышая красное величие напомаженных губ.

Перчатки надело Оно на тонкую шарообразную голову и стало ясно, что голоса из внешнего мира лишь стрекот атласных ленточек. Желтые птицы несмолкаемо галдят, деревяшки прыгают, ближние поселения – все больше походят на неумолимое подобие той мелодии, что наблюдало и слышало Оно в странствии своем по Млечному Пути. Старик, превратившийся в пыль, в желудке тихо грохочет.

Тонкие птички измерили звуковые волны, записали деятельное на кофейных листочках и в окончании короткой смены передали полученные данные Середине.

Долго смотрели глаза, устланные лиловыми вуалями. Громко изумруды Эвкалипта трещали в закоулках неизвестного. Сильно руки пластинчатые сжимали темные листья. Древними знаками казались птичьи письмена Оному-расчудесному.

Звуки окружения так же, как и вкус вертящегося мира вместе с реальностью миражной – все это превращалось в свежий аромат художества, который с любовью пособит в будущем претворению изящества Природы и отправит сие прямо в хрусталик глаза дорогого наблюдателя. Легко!

Дородные приключения превратности долгой песенки через животное начало помещается в простецкой коробке из сладкого миндаля.

Не миндальничать, ни перечить вкусный кофе, не глотать еловую мазь – вещание гармоники все еще продолжается. Светлая сторона временных петель находится у Оно на ожерелье, причудливо перемежается она с камнями цвета лазурной зелени. Эти камушки есть подарок Млечного Пути, которое Оно нашло у себя в сундучке, прибыв обратно на Землю.

Праздник намечается громкий, будут приглашены гости местных селений и желторотые птички. Кажется темнотой то, что должно касаться раскрашенных губ в нежных ночах, под сенью прелестной любви.

Свет разделывает жертвенный алтарь, тот будет стоять в середине всего празднества. То будет красное Время, Светлое Время. То бросит все вдохновение на жернова огненные и затопит в масляном супе идей.

Время, подгоняемое языками возвышения, играет сейчас в петлях, журчит водой в носу, длинную глотку втискивает в нежные плоти небес. Оно говорит себе: «Ты поможешь мне принять Вершину в своем сердце, в собственных легких, о, Небо?» Ответом послужит гудение электрических разрядов, что будет прямо означать – близится грозовой фронт.

Веселеет алтарь срединный, заимствует он у воздуха его исключительную пластичность. Смех разносится в настоящем флюиде морей: то гости прибывают со всех сторон – и юга, и севера, и запада с востоком. Ученые по святости Горы прихлопывают в ожидании чуда.

– Раскроши эту зелень сатурнианскую у подножия Эвкалипта, пускай гости нежатся в лучах всевосходящего знания! – Восклицало Оно, прицеливаясь словесами в самую темную тучу подплывающей грозовой молвы.

– Будет создано, сделано, размочено и уничтожено, ваше смешное величество! – Отвечали всамделишные Грозы, у которых под бочком сверкали иссиня-пурпурные облака.

Все они скопом, с живостью бросились спускаться с вершины Горы к плоскому предгорью, чтобы растрещать зеленое сукно на множество мелких частичек. Смазана горловина помадки, дворцовая красота отобразилась на лакированных туфельках Оно. Вся одежда пришедшего гостя пестрила мощью старого, дряхлеющего истукана – Осы, что туманным гласом в будущем породит целую сеть Временных шпажек, которых в свою очередь проглотит известная музыкальная гармоника Млека.

Что есть звучание и волны света в пространстве рассеянного времени? Не то же, что и кружка с перцовым кофе, и не то же, что и еловая мазь, принимаемая натощак как средство от повышенного давления. То-то же.

Только среди драгоценных особ красота и феерия показывают свои улыбки. Дремота тут никому не указ и не может она разделывать местные токи на далекое претворение чего-то уродливого. Так-то же.

Время настраивает гармоничность, а гости уже шелестят шелковыми платьями. Все блестит, а вместе с этим вечереет небо: на нем пыль зелени сатурна гложет саму себя. Электрический разряд бьет точно в срединный алтарь.