Сны и реальность Саймона Рейли

Саймон, Димка и тётя Маша подошли к стойке регистратуры, за которой расположился весьма тучный господин с залысинами. Он зевнул и уставился на них своими маленькими крысиными глазками, сетуя на то, что его отвлекают от игры в блоки на его черно-белом экране мобильника:

– Слушаю.

– Мы здесь по поводу Радужниковой Карсилины, – начала тётя Маша. – Я её опекун, Мария Радужникова, мне позвонили сегодня утром и сказали, что она у вас в реанимации.

– А эти двое кто будут? – поинтересовался дядька, почесав свою подмышку.

– Её друзья, – выдавил из себя Саймон. Хотя можно было соврать, например, сказав, что они её братья.

– В реанимацию можно входить только родственникам и близким пациентов.

– Мы близкие… – хотел было продолжить Саймон.

– К сожалению, я могу пропустить только женщину. Возьмите белый халат в гардеробе и бахилы. А молодым людям придётся подождать.

Тётя Маша согласно кивнула и отправилась в гардероб. Внутри Саймона всё кипело от возмущения.

– Почему мы тоже не можем пройти? – стараясь держаться спокойно, не показывая, насколько его это всё бесит, спросил юноша.

– Вы не родственники и не близкие нашей пациентки. Простите, но я не должен вас пускать…

– Да что вы вообще знаете! – вспылил Саймон, и вода в кулере позади дядьки вздрогнула.

Димка взял своего друга за плечо и быстренько отвел от регистратуры.

– Тише, давай дождемся тётю Машу.

Он понимал, что если Саймон потеряет контроль над своими эмоциями, то его магия вырвется на свободу и станет непредсказуема. Однажды он одной мыслью поджёг лавку у киоска, когда что-то вывело его из себя, хоть это и было случайностью. Саймон ничего не ответил, но послушно присел на стул возле какой-то старушки, которая надевала бахилы. Димка встал рядом, он хотел что-то сказать, но понятия не имел, как помочь другу контролировать свои эмоции.

Ситуация с Карси очень пугала Саймона, хотелось верить, что всё обойдётся, что всё будет хорошо. Он испытывал нестерпимое желание увидеть девушку, узнать, какие у неё будут перспективы в лечении и скоро ли она сможет прийти в себя. Вообще – чудо, что она выжила. Ей придётся долго восстанавливаться, если, конечно, она сможет. Сможет ли она ходить, не станет ли инвалидом? Даже если она навсегда останется прикована к инвалидной коляске, Саймон твёрдо решил для себя, что не отвернется от неё и всегда будет рядом. Главное, что она жива! В горле стоял ком. Не надо было отпускать её с Хиромором. Чем он вообще тогда думал! Теперь его распирало от злости на самого себя. Это чувство душило. Хотелось выплеснуть свои эмоции, но приходилось сдерживаться. Саймон сжал кулак и ударил по стене. Часы, висящие над дверью, опасливо покачнулись. Старушка перекрестилась.

Пока Саймон был занят невесёлыми мыслями, вышла тётя Маша в белом халате. Юноши тут же подбежали к ней.

– Мальчики! – воскликнула она и чуть не расплакалась.

– Как она? – спросил Саймон, видя, как в глазах тёти Маши появляются слёзы.

– У неё сломан позвоночник, руки и ноги, – она выдохнула и продолжила, – ещё врачи говорят, что у Карсилины тяжелая черепно-мозговая травма, вследствие чего произошло обширное кровоизлияние в мозг. У неё нет шансов…

Мария Радужникова сказала это и окончательно разрыдалась. Димка быстро сгонял за водой и протянул стакан тёте Маше со словами:

– Она обязательно поправится.

– Всё будет хорошо, – попытался её успокоить Саймон, хоть и ощущал себя не лучше. Болезненный ком в горле стал ещё больше.

– Нет, не будет! – нервно выкрикнула женщина. – Доктора пытались заставить меня подписать разрешение на… эвтаназию.

– Ч-что? – у Саймона чуть не пропал дар речи, а часы упали со стены и разбились. Стрелки остановились на 9.25. Карси и эвтаназия?! Это вообще сочетается?

– Они говорят, говорят, что… – тётя Маша была раздавлена. – Её мозг вследствие обширного кровоизлияния мертв. Она никогда не придёт в себя. С этим ничего не сделать. Она… овощ.

Саймон стоял как громом поражённый. А ведь ещё вчера Карси была вполне здорова, её мозг функционировал. Он не мог поверить, что такое случилось с девушкой. Может, это какая-то злая шутка? Он ведь ей так и не признался в своих чувствах, и, судя по всему, не признается....

– Врачи говорят, что эвтаназия – лучшее решение в данной ситуации, – сказав это, тётя Маша крепко прижала Димку к себе. Слёзы течь не переставали.

Саймон отошёл от них, присел на лавку и спрятал лицо в ладонях. Отчаяние подступало, взяв его плотным кольцом, хотелось дать волю слезам. Как быть?! Мужчины не плачут? Ему срочно нужно увидеть Карси! Плевать, что к ней не пускают. Но как туда попасть? Можно украсть белый халат и притвориться интерном или же воспользоваться старым чародейским способом. Второй вариант был надежнее. Только надо, чтоб на Саймона никто не смотрел, а в холле полно народу. Зайти в туалет, наложить на себя невидимость и идти в сторону реанимации, стараясь ни на кого не натыкаться. Хороший план!

Пока Димка успокаивал тётю Машу, Саймон сделал всё как планировал. Он осторожно открыл дверь, выждав пока снаружи никого не будет, и прошёл в холл. Из холла он вышел в коридор первого этажа и направился по указателям к реанимации. Когда «невидимкой» он пришёл к тяжелым дверям реанимационного отделения, двери оказались заперты. Пошаманив с замком, он заставил его открыться и осторожно юркнул в коридор. Проходя, он заглядывал в большие окна реанимационных палат, искал Карсилину. Пару раз чуть не наткнулся на медсестер, но вовремя отпрянул. Наконец он увидел её – Карсилину, всю в проводах и трубках, подключённую к системе жизнеобеспечения. Осторожно пройдя в палату, где лежало ещё три человека – и все без сознания, он подошел к Карсилине, сняв с себя невидимость, и взял её за руку. Тёплая.

Саймон медленно опустился перед ней на колени. Карси была вся бледная, а её губы были почти синие. Увидев её такую жалкую и беззащитную, он впал в ступор. Мысль о том, что её мозг мертв и она больше ничего не осознает, убивала, резала острым кинжалом прямо в сердце. Это больно. Очень больно! Саймон почувствовал, как у него на глазах выступили слёзы, он стер их правой рукой и, глубоко вздохнув, начал тихим дрожащим голосом:

– Карси, прости, я не смог тебя уберечь.

Затем он замолчал и тихонько погладил Карсилину по забинтованной голове. Все, что он сейчас скажет, она всё равно не услышит. А может и…

– Ты – самый дорогой для меня человек. Не умирай, пожалуйста…

Он провел рукой по её рыжим, кое-где торчащим из-под бинтов, волосам, болезненный ком в горле никуда не исчезал. Может, это вообще была плохая идея – приходить сюда? Саймону всё сильнее хотелось плакать, от ощущения собственной беспомощности, от безысходности, а гнев, который в нем пылал, ушёл.

Он ничем не мог помочь Карсилине. А она так и останется овощем, если от неё не отключат приборы, поддерживающие остатки жизни. Саймон знал, Карси бы никогда не одобрила подобного существования. Если бы у неё спросили, она бы предпочла эвтаназию.

Саймон положил ей руку на лоб и прошептал:

– Пожалуйста, борись. Пожалуйста, Карси! Я… – но слова дальше не шли, он так многого ей не сказал.

И в этот момент из его ладони вырвалось фиолетовое свечение, которое окутало Карсилину. Юноша не осознавал, что творит, но шестое чувство подсказывало, что это – лучшее, что можно придумать. Ведь хуже всё равно уже не будет.

Это странное свечение отнимало у Саймона все силы, в глазах плясали мошки, а голова начала гудеть и кружиться.

– Ты должна жить, – последнее, что прошептал он перед тем, как потерял сознание, рухнув на холодный белый кафель…

***

Саймон пришёл в себя в больничной палате. Солнце слепило его из окна, а в вену правой руки была воткнута капельница. Повернув голову, он увидел бородатого деда, читающего газету на соседней кровати, которая стояла от него через тумбочку.

– Ну что, внучек, очнулся? – спросил тот, улыбаясь.

Саймон попытался приподнять голову, но его начало мутить и кружить, и юноша вынужден был принять старое положение.

– Долго же ты лежал, – сказал старик, с громким шелестом переворачивая страницу.

– Сколько? – непонимающе спросил Саймон.

– Четвёртый день пошел.

Юноша охнул и уставился на капельницу. Там оставалась ровно половина прозрачной жидкости, которая не спешила капать быстро.

Странно, но есть не хотелось, а наоборот – подташнивало.