Ключи счастья. Том 2

С жестом досады Штейнбах бросает в раскрытый чемодан нерассмотренную пачку писем.

– Просите.

Он зажигает электричество. Спускает шторы.

«Наверно, опять из русской колонии, с подписным листом в пользу столовой или с билетом на лекцию», – думает он.

Дверь отворяется, и портьера падает за вошедшим.

– Вы? – срывается у Штейнбаха.

– Я…

Вошедший высок, гораздо выше самого Штейнбаха, и очень худ. У него строгое, длинное лицо, такое худое и изможденное, что даже морщины покрывают его виски и щеки, хотя он еще молод. Глубоко запавшие серые глаза глядят пристально, холодно, почти сурово. Бледные губы стиснуты с выражением несокрушимой силы и упорства. И даже белокурая бородка и усы не могут смягчить этих линий. Он одет небрежно, почти бедно.

– Вы не ждали меня, Марк Александрович?

Голос у него глухой, как у слабогрудого, немного высокий по тембру.

– Извините, я помешал вам?

– Пожалуйста, пожалуйста… Садитесь!

Штейнбах идет к двери, отворяет ее, зорко оглядывает соседнюю пустую комнату и запирает дверь на ключ. Ему совестно, что он так растерялся в первое мгновение.

– Поверьте, Марк Александроваич, если бы не крайняя необходимость…

– О, ради Бога, не извиняйтесь! Я весь к вашим услугам, как и всегда.

– Прежде всего, – слабая тень улыбки скользит в серых глазах, – передаю вам привет от нее…

– От Надежды Петровны? – радостно срывается у Штейнбаха. – Неужели она здесь?

– Только вчера приехала.

– Значит, удалось?

– Блестяще…

– Я рад, Ксаверий, – Штейнбах взволнованно встает и ходит по комнате. – У меня гора с плеч упала.

– Разве вы боялись ответственности?

– Нет! Чего же бояться мне? Особенно здесь. Я боялся только за нее. Обидно, что мы не свидимся! Я вечером выезжаю на две недели. Или, может быть, она останется в Париже?

– Нет, здесь ей жить нельзя, после этого случая… на Елисейских полях…

С мгновение они молчат, глядя друг другу в зрачки.

– Я тоже должен исчезнуть. Хотел бы поехать с ней в Италию, хоть на месяц. Ее здоровье расшатано.

– Еще бы!

– Вот я пришел к вам с просьбой ссудить ее…

Штейнбах не дает ему договорить и берется за бумажник. В дверь стучат.

– Кто там? – тревожно срывается у Штейнбаха.

– Это я, Марк. К тебе нельзя?

Лицо Штейнбаха светлеет.

– Не тревожьтесь, Ксаверий. Это Marion…

– А! – срывается у гостя глухое восклицание.

Маня входит, одетая на гулянье. В комнате запахло духами.

Она жмет руку Штейнбаха, оглядывается и вздрагивает.

Они опять стоят друг перед другом, как тогда, в толпе. И серые, запавшие глаза скорбно и странно глядят в ее душу.

Она чувствует, что он ее узнал. Она это чувствует.

– Marion… Ксаверий…

Тот делает быстрый жест.

– Достаточно. Меня не зовут иначе.

– И я могу вас так звать? – робко спрашивает Маня.

– Пожалуйста.

Он говорит это без тени улыбки, по-прежнему строго и холодно изучая ее лицо.

– Мы уже уложились, Марк. Все готово.

Опять стучат. Брови Ксаверия хмурятся. У Штейнбаха срывается жест нетерпения. Он выходит из комнаты.

– Monsieur, votre oncle vous demande, monsieur…

– Je viens tout-?-l'heure…[27 - – Сударь, вас спрашивает дядя…– Сию минуту иду… (франц.).]

Он возвращается и говорит с порога:

– Дядя беспокоится, Маня. Его волнует твой отъезд. Зайди к нему потом. Я сейчас вернусь. Поговорите… Это друг Яна… Кстати, как идет его книга?