Волчье логово

Еще до того, как он принес строгий монашеский обет, Жозефу дано было познать чувственную любовь. Правда, эта старая история закончилась горьким и жестоким разочарованием в женщинах и в чувствах.

Но никакое разочарование не способно было убить жившие в нем южные страсти. На протяжении почти всей его мирной, спокойной и скучной жизни в монастыре, большую часть любовного пыла, дремавшего в его крови, пожирали витражи. Жозеф отдавал слишком много сил и страстного вдохновения своему искусству.

Но, к сожалению, возвышенное и безумное искусство не могло вместить всех темных желаний, скрытых на дне его существа. И запертого в четырех стенах сарацина постигла участь многих несчастных монахов, истерзанных скукой и бездельем. Его праздным воображением завладели самые дикие и невероятные сны и видения. В этих уродливых снах и душных грезах Жозеф становился частью того странного и абсурдного мира, который жил в нем. Изображенные им святые и мученицы превращались в его возлюбленных и соблазнительниц, уводя его в страну запретного сладострастия и преступных наслаждений…

Он не искал встреч с настоящими женщинами из плоти и крови. Вовсе не потому, что строго и ревностно относился к своим обетам. Они были для Жозефа не больше, чем мертвыми и лишенными смысла клятвами. Но боль прошлого была слишком сильной. Да и на что он мог надеяться? Все женщины в этих краях питали к нему непреодолимое отвращение и безумный страх, как к язычнику и дьяволу. Даже самая невзрачная и бедная крестьянка убегала при его приближении, испуганно крестясь или закрыв лицо руками.

Кроме того, хотя Жозеф никогда не верил в любовь и высокие чувства, бессознательное отвращение удерживало его от этих мимолетных встреч и жалких радостей, которые ограничиваются лишь одним вечером, люди же остаются друг для друга безмерно далекими и чужими…Быть может, гордость и чувство собственного достоинства не позволяло сарацину искать этих бессмысленных наслаждений, в которых нет ни капли тепла и счастья…

Таким образом, не имея другого выхода, все его безумные желания сосредоточились в тюрьме его воображения, медленно подтачивая его рассудок и нервы.

Хотя брат Жозеф был уже немолод, а рассудок его безжалостно разрушался, он все еще продолжал чувствовать себя сильным и пылким мужчиной, которому необходимо тепло женского тела.

И внезапно, женщиной, к которой устремились все его чувственные мечты, стала Бланш де Сюрмон. Юная и наивная Бланш. Жалкая Бланш. Загадочная Бланш. Он сам не мог понять, какая таинственная сила влекла его к этой бедной девчонке. Существовали женщины ярче и красивее. Хотя бы блистательная Сесиль. Он видел женщин, от которых веяло чувственностью и сладострастием. Ничего подобного не было в Бланш. Она состояла не из горячей плоти и крови, а из прохладного тумана. В ее лице не было румянца. Ее движения не соблазняли и не искушали. Но именно ее голос, ее силуэт, ее присутствие жгли Жозефа, будто адским пламенем. Именно в эту белую, неживую кожу он жаждал впиться хищными, жестокими поцелуями… Прикосновение именно этих тонких пальцев заставляло его трепетать, как в лихорадке. У нее был странный взгляд. Взгляд ребенка и взрослой женщины. Взгляд невинный и порочный. Такой, какого еще не было и никогда не будет ни у одной женщины на свете…

Жозеф ненавидел ее за то, что она внушила ему эту мучительную, тяжелую страсть. Он ненавидел себя за то, что поддался этой безумной и низкой слабости. Напрасно. Это не могло ничего изменить.

Но он не хотел больше испытывать боль. Он устал от страданий, которые преследовали его всю жизнь. Он готов был на все, чтобы только прекратить свои новые мучения. Это безумие должно безвозвратно уйти из его жизни. И если не получается расстаться с навязчивыми мыслями о Бланш, значит остается единственный путь: исполнить свое жгучее желание, чтобы навсегда избавиться от него…

Но как осуществить это преступное намерение? Невозможно надеяться, что девушка уступит ему сама. Несомненно, она питает к нему такое же непобедимое отвращение, как и другие женщины. Остается взять ее силой. Но как потом заставить ее молчать? Ведь она дочь благородного сеньора, у нее найдутся храбрые защитники. Если он поступит с ней так, это может разрушить ее жизнь… Но что такое ее жалкая жизнь по сравнению с полной чашей его страданий? Жизнь несчастной, никому не нужной девчонки. Как это мало. Как это ничтожно мало!

Однажды Жозеф проснулся рано утром, когда розоватые лучи рассвета едва проникли в маленькое окошечко кельи. В голове его снова и снова проносились эти жестокие, дурные мысли. Через несколько мгновений он опятьпогрузился в давящий, тяжелый сон. Он не знал, сколько прошло времени, но вскоре сознание вернулось к нему. Чувствуя, что снова проснулся, Жозеф хотел открыть глаза и сесть на постели, но, к его дикому ужасу, это оказалось невозможно! Все его тело было скованно неведомой, жуткой силой. Он делал отчаянные, немыслимые усилия пошевелиться, но не мог сделать ни единого движения! Его сознание бодрствовало, но тело больше не принадлежало ему. Он был жив и мертв одновременно! Жозеф слышал свое тяжелое, стесненное дыхание, он чувствовал холодный воздух на губах… Но его потрясенный дух был заключен в темнице неподвижного, мертвого тела! Ему казалось, что этот жуткий кошмар будет длиться вечно. Пока тянулись эти ужасные мгновенья, он умирал тысячу раз…

Внезапно его слуха коснулся далекий звон колокола. Страшные чары рассеялись в единый миг, уродливый сон исчез. Резко вздрогнув, он проснулся весь в холодном поту. Сердце бешено колотилось в груди, зрачки были расширены от потустороннего ужаса…

В это утро Жозеф опоздал на мессу в замке. Когда он, бледный и подавленный, вошел во двор, то увидел сеньора де Сюрмона, стоявшего на полуразрушенных ступенях крыльца и отдававшего приказы сновавшим вокруг крестьянам и слугам.

Брат Жозеф медленно подошел к мессиру Анри.

– Вы поздно сегодня, святой отец, – сухо, но спокойно сказал сеньор де Сюрмон после обычного приветствия.

– Я… я немного… не здоров, – неуверенно ответил сарацин, отводя глаза в сторону.

– Что ж, наши жизни и здоровье в руках Божьих. Подождите пока тут. Потом сразу отправитесь к демуазелям.

Брат Жозеф поклонился.

– Управлять хозяйством и замком нелегкий труд, – пожаловался сеньор де Сюрмон, окидывая взглядом унылый двор, старые башни и светлую линию горизонта, тонкой лентой убегавшую вдаль. – Здесь нужно большое терпение и хороший пример для слуг. А они удивительно ленивы и нерадивы. Все вырождается в нынешние дни… В старые времена слуги и вассалы почитали сеньора, как самого Господа.

– Я думаю, – отозвался Жозеф, – в старые времена вассалы воевали со сеньорами ничуть не меньше, чем сейчас. Хронисты красочно повествуют о древних войнах, которые шли на наших землях, пока не ввели «Божий мир».

– Нет, и не убеждайте меня, – и мессир Анри сделал властный жест рукой. – В балладах постоянно поется, что раньше мир был полон великих добродетелей, а теперь повсюду клевета, измена и преступления.

– Должно быть, этим балладам уже две сотни лет, а люди все поют об одном и том же.

– Вы даже не можете себе представить, – не унимался сеньор де Сюрмон, – до чего бестолковые и ленивые стали теперь вилланы! Кроме окриков и кнута, им недоступен никакой другой язык…

– От той жалкой жизни, какую они влачат в нищете и невежестве, разве можно быть другими? – пожал плечами сарацин. – Сеньоры обрекли их на такое горькое существование. Ваше благополучие и моя грамотность куплены ценой их лишений и невежества…

Сеньор де Сюрмон пристально посмотрел на своего собеседника.

– Сдается мне, святой отец, вы заговорили бы иначе, если бы взбунтовавшиеся мужики напали на вашу обитель. Что бы было, если бы их гнев угрожал вашей жизни?

– Это было бы, по крайней мере, справедливо, – холодно ответил монах.

– Вот как? – удивился мессир Анри. – Неужели вы думаете, что они пощадили бы вас?

– Не знаю… Надеюсь все же, что они пылали бы меньшей ненавистью к тому, кто хотя бы не презирает их, как остальные сеньоры. Да и какое все это имеет значение… Смерть уравняет нас всех.

Сеньор де Сюрмон перекрестился.

– Вы удивительный человек, мессир Жозеф, – задумчиво произнес он. – Как вы решились покинуть свой замок, когда каждый сеньор обязан защищать его, как свою последнюю крепость?

– А что еще я мог поделать, если за мной гналась толпа вооруженных вассалов? Я вовсе не желал погибнуть нелепой смертью.

– Нелепой смертью! – возмутился мессир Анри. – Долг каждого благородного рыцаря защищать свой замок до последней капли крови!

– Наверное, об этом тоже красиво поется в балладах, – усмехнулся сарацин. – Моя жизнь стоит больше, чем груда холодных камней.

– О, мессир, да это просто трусость! – воскликнул сеньор де Сюрмон.

Впрочем, он тут же сам испугался своих резких слов. Он вовсе не хотел ссориться с монахом, так как обещал аббату быть с ним вежливым.

Однако, слова мессира Анри нисколько не задели Жозефа, и он спокойно произнес:

– В таком случае, то, что вы зовете храбростью, я назову глупостью.

На этот раз был оскорблен уже сеньор де Сюрмон.

– Мессир, – холодно проговорил он, – окончим этот разговор. Он не ведет ни к чему хорошему. Отправляйтесь в замок и приступайте к своим обязанностям.

С тоской в сердце отправился брат Жозеф к своим ученицам. Присутствие Бланш превращало занятия в ежедневную пытку.

Девушки уже ждали учителя в зале. Сарацин указал им отрывок в книге, к которому надо было написать толкование, а сам погрузился в размышления. Когда он по привычке взглянул на Бланш, то увидел, что она украдкой кусает губы и вытирает слезы. Это не вызвало у него никаких эмоций. Наверняка, девчонка плачет из-за какой-нибудь глупости в то время, как ему приходиться по ее вине мучиться от безумных фантазий и кошмарных снов.

Как обычно, Клэр закончила свое сочинение первой и протянула его учителю. Взяв листок, он жестом отпустил девушку.

Бланш продолжала что-то нервно писать, отирая слезы, откидывая волосы с лица и покусывая перо. Скоро Жозефу надоело ждать, и он строго произнес:

– Поторопитесь, мадемуазель. У меня еще много дел в монастыре, а у вас и так было достаточно времени.

– Я не могу, святой отец, – ответила она. – Сегодня у меня ничего не получается…

– Мне нет дела до ваших капризов, – оборвал ее сарацин. – Давайте ваше задание.

– Да пропади они пропадом, ваши книжки и задания! – внезапно закричала Бланш, разрывая листок и расшвыривая книги по комнате. – Ничего я не буду писать! Не нужны мне ваши проклятые науки! Не желаю никого слушать!

Ее глаза горели, на щеках проступил неровный, лихорадочный румянец, волосы растрепались и закрыли искаженное бешенством лицо.