Беременная в шестнадцать

– Не трогай её! – я влетела в комнату и оттолкнула его.

Он так страшно посмеялся, что я замерла. И в этот момент он взял меня за лицо и стукнул затылком об стену. Всё закружилось, я осела, и меня затошнило.

Мать подбежала ко мне, и очнулась я уже в «скорой».

Первое, что я увидела, мамино испуганное лицо. Она резко вздохнула и наклонилась ко мне, я подумала, что обнять, но она быстро прошептала:

– Скажи, что поскользнулась. Поняла?

Я не поняла. И таращилась на неё сквозь набежавшие слёзы.

Она, уже с расстановкой, повторила:

– Ты поскользнулась на пролитой воде.

Я медленно помотала головой, но из-за боли опять поплыла.

Я провела в больнице неделю. Мама оставалась со мной. Она была невероятно заботливой и широко улыбалась, когда в очередной раз повторяла медсёстрам и врачам, что я пролила воду и поскользнулась на ней. Вот неуклюжая.

Так вот я, уже в четырнадцать, вернулась домой и в очередной раз услышала, как отец поносит мать. Мне бы уйти, но после восьми я должна была быть дома, если не отпрашивалась. А я не отпрашивалась. Было уже восемь пятнадцать.

Так что я пошла в туалет и просидела там целый час. Помылась, почистила зубы, пописала. Иногда этого времени хватало, чтобы отец лёг спать. Но на этот раз не хватило. Даже сквозь шум воды были слышны его крики и материнские мольбы. Она то молила его прекратить, то читала молитвы, чтобы изгнать из него бесов. Она и мне так объясняла: типа батя у нас – лакомый кусочек для нечисти, потому что он не простой человек. Он, конечно, не был уж прям большой шишкой, но имел обширные связи и прибыльный бизнес. И это, по её словам, имело для бесов значение. Что через таких, как он, злые силы пытаются влиять на массы. Начала она мне это втирать, когда я ещё совсем мелкой была, так что, стыдно сказать, я в кровать чуть ли не до девяти писалась. Я боялась, что ночью в папу вселятся демоны, и он меня убьёт.

Если ей удавалось меня поймать, она ставила меня рядом с собой на колени и заставляла молиться с ней. Иногда специально звала для этого, если отец совсем расходился.

Ну что поделать, причитала она, раз нам выпало такое испытание. Я ей сто раз говорила, что делать. Но она крестилась и отвечала, что это грех.

После того сотрясения я просила мать развестись. Неделя без отца в больнице показалась курортом, и я прям загорелась мыслью о том, как было бы хорошо без него. Именно тогда, наверное, я его разлюбила. Несмотря на всю жесть, что он и раньше творил, я его очень сильно любила. У меня было будто бы два папы: трезвый – добрый и дарящий подарки, и пьяный – чужой и пугающий. И любила я того, который добрый. А после случившегося он будто исчез. Мне казалось, что его полностью захватили демоны.

И ведь до какого-то возраста я реально в это верила. В смысле, в мамины слова. Типа это не он, а какие-то силы. Но потом поняла, что всё это бред, хотя было такое ощущение, что теперь меня самой стало две: адекватная, которая во все это не верила, и та, которая крестилась всякий раз, когда из родительской грохотало.

И тут рука сама потянулась ко лбу, когда раздался звук разбившегося стекла, но я мигом себя одёрнула. Меня затрясло, но через мгновение всё схлынуло, и я спокойно и хладнокровно вышла из ванной, завёрнутая в полотенце.

– Коля! Коленька! Не гневи Бога! Матерь Божья, да сниспошли ты – А!

Отец заткнул маму ударом, но вскоре она продолжила бормотать. И тут, когда я проходила мимо двери, почувствовала острую боль в ноге и вскрикнула.

Дверь моментально распахнулась, и на меня вытаращились бычьи глаза пьяного бати. В ноге болело невыносимо, но я стояла неподвижно и чувствовала, как из меня течёт кровь.

– Видишь, что ты натворила, паскуда!!!

Я вздрогнула, но тут же поняла, что он это не мне. Отец схватил мать за волосы и ткнул её лицом в лужу крови у моей ступни.

– Вытирай!

Мать зыркнула на меня, поджала губы и прошипела:

– Полотенце мне дай.

Я помотала головой, а потом вспомнила, что у меня на голове есть второе, и его ей отдала. Отец сел на кровать и стал следить, чтобы всё было чисто. К тому моменту, как мать всё вытерла, он уже отключился и сидя храпел.

Мы отползли подальше от комнаты. Я хромала, в ступне всё ещё было стекло.

– Я тебе сколько раз говорила без тапок не ходить? – мать резко усадила меня на диван. – Давай сюда, а то всё заляпаешь, – и вынула здоровенный такой кусок стекла.

Она обработала рану, замотала ступню. И всё это молча. Даже когда зелёнкой мазала. А мне так хотелось, чтобы она подула и, как в детстве, прочитала стишок. Или присказку про то, чтобы у кого-то там болело, но не у меня. Я всегда, помню, ей говорила, что не хочу, чтобы у собачки и кошечки болело. Что хочу, чтобы всем было хорошо. А она качала головой и посмеивалась – типа так не бывает.

– Мам…

Она села рядом, закончив с моей ногой.

– Я так больше не могу…

– Можешь, доченька, можешь, – она перекрестилась и стала бормотать, чтобы бог дал нам силы и всё такое.

– Не могу я!

– Тихо ты!

– Ты говоришь, что грех разводиться, а делать это со мною – не грех?

Она выпрямилась, забыв о своей молитве и подняла одну бровь. Меня всегда от этого просто выносило. У неё сразу становилось такое мерзкое и надменное выражение лица. А сейчас оно ещё было красным и кое-где припухшим от ударов.

– То есть, это всё о тебе? Ты у нас одна тут – королева, и мир вокруг тебя крутится?

– Мама. Это – ад.

– О-о-о, деточка. Что такое ад, ты не знаешь. И не дай Господь тебе это узнать. Ни в той, ни в этой жизни – а так бы послушала, может, мозги на место бы встали. Ты одета, обута, крыша над головой есть.

– И под этой крышей мне эту голову разбивают.

– Ну уж не преувеличивай. Так уж прям и разбивают. Как сыр тут в масле катаешься, а всё недовольна.

– По-твоему, только это имеет значение?!

– Тихо ты, говорят тебе! А ты попробуй без этого-то, попробуй. Через день заноешь, где мой папочка, а где мой ай фон, ай-ай-ай фон, прости Господи!

Я встала и бросила:

– Так это всё-таки грех, или тебе бабок хочется?!

И тут же ощутила, как левую щёку зажгло. Я схватилась за неё, а давшая мне пощёчину мать уже тыкала мне в лицо и запрещала так с ней разговаривать.

Когда она сказала мне валить в свою комнату, я бросилась на кровать и ревела до посинения. Я так ненавидела и её, и отца. И если раньше мне было жаль её, то теперь мне жаль было только себя. Как же я завидовала Пашке, что он смог из этого выбраться! И как же мне хотелось сейчас просто свалить. Пусть не физически – а то прилетело бы ещё хуже. Но хоть как-то отвлечься от этого трындеца.

И тут же мои мысли унеслись к Ване. У меня же был его номер! Ну так и что? Что мне надо было сделать? Позвонить ему и поныть? Написать в Вотсап, что это я, и я по нему сохну?

– Чёрт! – меня осенило. Я же могу найти по номеру его соцсети!