В огнях Майдана

– Он Русский – сорвалось с моих губ – мы с Ростовской области, там и с Колей познакомились, на границе.

Хрустальная салатница времён СССР выскользнула из обмякших рук, в дребезге разлетевшись по кухне. Материнская улыбка исчезла с лица пожилой женщины. Глаза поблекли, а морщины, ещё недавно разгладившиеся незримой рукой счастья и мерцающей улыбкой, словно шрамы рубцевали некогда прекрасное лицо. Всю жизнь она мечтала о дочери, но бог подарил ей только сыновей. Мы обе так долго ждали этой встречи, но я никак не могла предположить, что одна моя фраза в дребезге разнесёт все мечты о счастливой семье по мраморной плитке кухни Киевской квартиры.

– Я помогу – списав всё на неосторожность, я кинулась собирать осколки и салат с пола, но меня оборвал дрожащий холодом голос.

– Ступай, я сама… – В нем было столько печали, что мне стало не по себе, мурашки пробежали по моей спине, на лбу выступила холодная испарина.

Тогда, я многого не понимала, вернее не могла ещё понять. Ведь для каждой истины приходит своё время. Из нутрии меня сжигало чувство, что я чужая, и не просто чужая, мне не рады, от этой мысли меня охватило холодное оцепенение. Все казалось как в тумане, в котором я бреду, не разбирая дороги. Будто сплю и вот-вот проснусь в своей постели от спасительного голоса матери как просыпалась последнюю неделю. Уже не знаю сон это или страшная реальность. Я не раз слышала, что на Украине не жалуют русских, но что бы так встретили эту новость родители любимого, неужели он не говорил об этом, неужели не предупредил, ни мать, ни отца? Нет! Нам не дадут жить… в голове, словно колокола звенели слова бабули «Выбирать надо не мужа, а свекровь», но она так же и говорила, что «…коль давалось влюбиться в сына строптивой особы нужно стать ей другом, а не врагом… Ещё ни одна девушка не выиграла войну против Матери… Это трата времени и сил впустую…» Мои размышления прервали крики доносящиеся из зала. До конца убившие меня.

– Зачем ты припёр эту Москальку на наш дом?

– Петь, убавь гонарок, она моя девушка – почти шёпотом пытался успокоить брата Коля. Но его усилия были бесполезны.

– Вот так встреча, братик! – В грубом баритоне как колокольчики звенели нотки сарказма, жаля моё изрезанное хрусталём сердце. – Не ожидал, так не ожидал! Ты бы мне ещё нож в спину воткнул, как тебя угораздило то?

– Тише брат, ты чего разошёлся?

– Шо, боишься, Москалька услышит? – он не унимался, словно кобра смертельно жаля меня каждым своим словом. – Я офицер элитного батальона, я будущее нашей страны, я её «Свобода», я лицо будущего «Правого сектора», а ты припёр в мой дом русскую шкуру! Ты осквернил наш дом и опозорил нашу семью! – Его взгляд упал на мою сумку, на ручке которой ещё с мая победоносно висела двухцветное знамя прошлого единства и общей победы. – Ах ты шкура москальская! – несколькими небольшими шагами он пересёк коридор и схватил мою сумку, я в ужасе забилась в угол, а он словно не заметив меня перекинул всю свою агрессию на безвинный лоскуток висевший на её ручке больше для украшения. Молодой мужчина орал так, будто маленькая георгиевская ленточка угрожала его жизни и карьере, он озлобленно топтал её вместе с моей сумкой, словно змею, пытавшуюся смертельным жалом пронзить его душу. Втаптывая в пыль память своих предков, бок о бок проливавших кровь на полях сражений. И не важно, кто где лёг костьми у Сталинграда или Бреста, во Львове или на Курской дуге. Раньше мы были один народ и одна страна и победа у нас тоже одна… Но это было раньше…

Забившись в угол коридора, я трепетала словно осенний лист, под порывами ледяного хладнокровного ветра, бесчувственно убивающего мне подобных. Сердце моё трепетало от ужаса рокового дня, в который меня навсегда покидало моё счастье. А у меня не осталось сил сражаться за него.

Я не привыкла оглядываться назад, жалеть о словах сказанных не тем людям, но разве Коля, мой Коля, может оказаться не тем… Что же я натворила, разве я смогу жить с мыслью, что из-за меня он потеряет семью, ведь даже его мать, всем своим огромным сердцем отвергла меня, даже не пожелав узнать. Я должна уйти, как можно дальше, как можно быстрее, уйти и не возвращаться. Отпустить его, ради его же блага. Забыть о своей любви ради его счастья. Не разбивать семьи и его сердца.

Тягостные мысли одна за другой пулями били прямо в сердце. Не раздумывая, я мышью проскользнула по коридору не замеченная ни кем. А он кричал, его крики смешались с криками брата, никто уже и не думал о том, что их могут услышать. Гнев, словно демон овладел Колей, он бушевал подпитываясь из вне, словно костёр, в который подливали керосин. Даже хлопнувшая дверь не смогла вывести его из этого состояния. Опьяненный обидой он боролся за своё счастье, даже не заметив, как оно ускользнуло из его рук.

Глава 2

Простить не сложно,

Сложно вернуть всё так как было…

Я бежала без оглядки, ни о чём не думая, казались, мысли покинули моё бренное тело. Мне было всё равно, что за этой скрипучей дверью навсегда закрывшуюся для меня, осталась не только моя любовь, но и сумка с деньгами и документами. Я неслась в неизвестность, не разбирая дороги. Но я была счастлива от мысли что мне удалось покинуть этот кошмар, но не смотря на это мимолётное счастье сердце моё обливалось кровавыми слезами.

Кварталы сменяли друг друга, но незнакомый город пугал меньше слов Петра. Сколько жестокости в этом красивым от природы человеком, сколько грязи скрывается под белоснежной улыбкой в прогнившем сердце, сколько мерзости под океаном голубых бездонных глаз. Как порой обманывает нас наше зрение, мы открываем прекрасному своё сердце, но оно словно цветы Бругмансии манит и медленно убивает нас, опьяняя своим ядовитым ароматом. Сколько незаслуженной ненависти может вылить один человек на другого, даже не попытавшись узнать его. Слёзы рекой хлынули из глаз. А ведь он даже не знает меня? От этих мыслей становилось ещё больнее, а ноги всё быстрее уносили меня в даль, будто могли спасти от обиды, ножом резавшей сердце. Мысли проносились в голове быстрее домов, бежать больше было некуда, да и не зачем, погони не было, а впереди был только тупик. Разъярённые мужчины даже не спохватились, не замечая ничего, продолжали выяснять отношения. На моём пути возникла стане, словно выросла из земли, настоящий тупик, словно знак, что в жизни настал тот самый момент и больше некуда бежать, нечего бояться, не зачем жить…

Нет! Я смогу пережить это, пройти все унижения с высоко поднятой головой, ведь этому с детства учил меня отец, я вернусь, и буду бороться за свою любовь. Если потребуется вцеплюсь зубами в горло этого хама, но вырву из его рук своё счастье. Я побежала обратно, однотипные постройки, словно близнецы, стояли по обе стороны дороги. Я не знала, откуда пришла и куда идти дальше. Как не стыдно было признать это – но я потерялась. Заблудилась по собственной глупости, ведомая чувством обиды, оскорблёнными амбициями эгоистичной натуры. Эгоист сидит в каждом, но мой иногда буйствует. Я заблудилась, в чужом городе, без сумки и телефона. Какая же я дура!

Несколько часов я бесцельно слонялась по пустынным улицам, словно потерявшийся домашний щенок. Солнце стояло в зените, последние тёплые поцелуи осеннего солнца ласкали опавшую листву. Улицы опустели, лишь изредка навстречу попадался одинокий прохожий, погружённый в проблемы повседневного бытия. Быть может такой же одинокий, как и я. Когда костёр страстей гаснет, а гнев превращается в пепел, остаётся лишь печаль. И она властвовала сейчас не только в моём сердце, но казалась, повелевала и мыслями и душой. Мне казалось, что всё это происходит не со мной, слишком страшно было признать положение, в которое я попала. Ведь выхода, их тупика поймавшего меня в свои сети я не видела.

Над однотипными домами, плотно стоящими друг к другу начал подниматься белый дымок, в воздухе запахло гарью. Словно мотылек я спешила к этой туманной дымке, ведь там должны быть люди, пожарные, полиция, может хоть кто-нибудь мне поможет. Улицы опустели, от этой пустоты меня било в дрожь. Возможно, сегодня большой городской праздник и все собрались на какой-нибудь площади. Я всё шла, и шла на безмолвную дымку, пытаясь найти хоть кого то. Маленькие магазинчики, ателье и парикмахерские то и дело мелькавшие то по одной, то по другой стороне улицы все были закрыты. Киев походил на Припять, после катастрофы на Чернобыльской станции. Одинокие дома и машины, заполненные почти до краёв урны, пустынные лавочки в тени таких де пустынных скверов, и ни души, словно город вымер на мгновенье или время тут вовсе остановилось. Сегодня я уже не раз спрашивала себя, не сплю ли я, но эти минуты казались мне кошмаром наяву. Казалось что вот – вот от куда-нибудь появится клешня Фреди с железными ножами и я усну в своём же сне, только теперь навсегда. Нет, это не может быть сном! Я отчетливо вижу манящие цветом вывески, красоту оформленных витрин, желтизну опавшей листвы шуршащей под моими ногами. Это не может быть сном! Человек не может видеть во сне столь красочные и правдоподобные образы, если только он не шизофреник. Ведь только они могут видеть цветные сны. Я уже согласна на любой порок психики, лишь бы побыстрее проснуться. Путь даже в поезде по дороге сюда, но я не просыпаюсь, а значит и не сплю, и всё что происходит не игра моего сознания, а жестокая шутка судьбы.

На миг я остановилась, от ходьбы, казавшейся бесконечной, ноги устали и я уже еле волокла ими. Мне хотелось сесть, на глаза попалась одинокая лавочка, ну а почему бы и нет, идти некуда и торопиться тоже. Под лучами осеннего солнца у меня появилось ещё одно желание – «Не думать», просто ни о чем. Иногда человек должен освобождать свою голову от всех проблем и они как по взмаху волшебной палочки уже кажутся на такими глобальными. Солнце, как же ты во время. Я смотрела на этот огненный шар венчавший грустное осеннее небо щурясь, пытаясь уловить хоть чуточку его тепла что бы хоть как-то согреться, от леденящего холодного ветра не было спасения, он не тревожил меня пока я шла, но сейчас, предательски завывал под кожанкой проникая отовсюду, морозил руки, шею и спину. Как же холодно, тёплый мохеровый свитер остался в сумке, телефон и деньги тоже, а что осталось у меня, разбитое сердце и единственное желание жить дальше.

Звуки толпы музыкой заиграли в моих ушах. А вот и люди! Это не Припять и не страшный сон, я спасена! Голоса и ропот толпы эхом разносились по безлюдным кварталам. Я рванула на эти звуки, казавшиеся мне спасением и уже спустя четверть часа, наткнулась на плотную толпу, подгоняемую человеком с рупором. Обессилив от бега и быстрой ходьбы, я рухнула на ступеньки, первый искусственный выступ, попавшейся мне на глаза. Я так рвалась к ним так жаждала увидеть людей что даже не подумала о том, что же я буду делать дальше, к кому подойду, кого буду искать, и что должна сказать.

Сейчас вокруг меня толпа, но я чувствую себя так же одиноко, как и на той лавочке в безлюдном квартале, лишь солнце с прежней нежностью улыбается мне, согревая своими лучами. Вокруг все поют и веселятся и лишь мне хочется реветь, но никто не замечает этого, будто меня и вовсе нет. Или может я давно умерла, моё тело осталось на той лавочке, а душа не поняв в чём дело, понеслась искать помощи. Я с силой ущипнула себя за руку, на кисти остался след, боль иглами пронзили кожу. Нет, я пока ещё жива, но это только пока. Подняв голову, словно брошенный щенок я стала озираться по сторонам, всматриваясь в лица, одежды и окна. Я пыталась найти хоть какую-нибудь зацепку, что бы понять, что же делать дальше.

Мои блуждающие глаза привлекла ужасная картина, развязавшаяся на другой стороне улицы. Трое крепких коренастых мужчин ногами пинали что-то, я пригляделась. Не поверяя в увиденное я с силой зажмурила глаза и снова открыла их, но мужчины не исчезли, а женщина уже перестала извиваться от ударов их ног. С ужасом наблюдая за происходящим, я силилась встать, что бы прийти ей на помощь. Но силы мои иссякли, и я могла только сострадать.

– Шо смотришь? Москальку бъют, хош – присоединяйся! – с улыбкой буркнул парень на ломанном русском и протянул мне руку. Я не знала, приять этот жест доброты, никак не сочетающийся со словами на первый взгляд добродушного паренька или отвергнуть, ведь, по сути, я такая же «Москалька», как и та несчастная, на другой стороне улицы. Я лишь махнула рукой, не силясь сказать ни слова. Убрав руку, парень всматриваясь в мои черты с некой брезгливостью спросил – Немая чо ли? – Выдохнув, я лишь кивнула ему в ответ, он поспешил дальше, а я совсем поникла.

Похоже, в этой стране лучше быть немой, чем до смерти избитой за родную речь. Как бы я сейчас хотела оказаться в другом месте путь безлюдном, зато спокойном. Самое страшное, что я даже не понимаю что происходит вокруг меня. Люди, дома, голоса, сливающиеся в потоки хауса со всех сторон, образуя лишь гул давящий на уши и щекочущий нервы.

Тем временем борьба на противоположной стороне улицы не прекращалась. Крепкий мужчина с силой вырывал что-то из окровавленных рук своей хрупкой, но стойкой жертвы и наконец, добившись своего, оставил её в пыли ожесточённой драки. Но пыл его не угас, казалось, весь гнев перекинулся на какую-то вещицу, так рьяно оберегаемую женщиной. С неистовым остервенением, словно по сигналу вожака все трое начали топтать что-то упавшее им под ноги, я никак не могла разобрать что это было. Минута сменяла другую, а их гнев не утихал, казалось ни одно единое существо, ни одна вещь не выстоит под этим жесточайшим натиском чёрных берц. Порядком устав один из мужчин из пыли поднял бесформенный кусочек материи, истёртый, грязный, но «живой»… Демонстративно чиркая зажигалкой у края оранжево чёрной потрёпанной ленты, он что-то бормотал несчастной. Огонь вспыхнул в последний раз и георгиевская лента, словно факел полыхнула в его руках. Нельзя описать улыбки, воцарившиеся на этих лицах, будто сейчас, на какой-то улочке, у какого-то дома они переписали историю, кровью великой победы задолго написанную до них.

Небо заплакало. Мелкие капли прибивали пыль поднятую блуждающей толпой к земле. Стальные тучи молчаливо наблюдали, капли подлетая к земле рассыпались беленькими бусинками не больше бисера, лужицы с краёв покрывались тонкой прозрачной плёнкой. И лишь ветер ласкал последнюю листву срывал её с деревьев и кружа в вальсе бережно отпускал на землю на растерзание толпы.

Люди блуждали по узким улочкам подгоняемые горном рупора, сотрясая воздух монотонными выкриками зазубренных речёвок. Что конкретно происходит здесь и сейчас не понимал никто. Казалась толпой повелевала чья-то незримая рука, люди, подавшись царившей обстановки выпускали своего зверя наружу. Это были уже не люди, а звериная толпа, для которой нет ни марали, ни законов.

Я указываю тебе путь к мудрости,
веду тебя по стязям прямым.
Когда пойдёшь, не будет стеснён ход твой,
и когда побежишь не споткнёшься…[1 - Книга притчей Соломоновых г. 4. песнь 2, стропа 11,12.]

В душе у Коли бушевал огонь. Его раздирали две половины собственного существа. Любовь и семья когда-то казавшиеся ему единым целым разбились в дребезги словно хрустальная ваза на две разные половинки, в которых он сам был лишь щепкой между ними. Он молча стоял у окна всматриваясь в пустынную улицу корив себя за то, чего не сделал, за то, что не окрикнул, не бросился за ней. Оставил одну в незнакомом городе, в чужой стране. Но и уйти он не мог. Любовь к брату, отцу и матери, обрывки счастливых детских воспоминаний. Разве есть что-то дороже семьи, родины, родителей. Они связаны кровью поколений, они никогда не придадут и не бросят. А способна ли она на это. Или как та – другая, забудет про него только лишь его нога переступит порог её дома, а поезд увезёт вдаль на границу защищать её покой. А не уйдёт ли она, как та – другая к его другу беспощадно сжигая за собой мосты, как паучища плетя интриги сжигая дотла когда-то крепкую мужскую дружбу. А мать будет ждать. И не важно: год, два, десятилетие, а может и целую жизнь. Но она будет ждать и будет верна своей любви и лишь её любовь истинная она не проходит и не увядает, словно бутон розы, она живёт в сердце, под котором и созрела эта жизнь. Тяжелый кулак разжался, сумка почти бесшумно легла на деревянный выступ у приоткрытого окна, словно надеясь хотя бы мельком увидеть свою хозяйку.

– Мам – окликнул пожилую мать безмолвно сидящую на кухне бархатный баритон. Коля тихо подошёл к столу за которым она сидела и нежно, на сколько ему позволяло его грузное тело обнял её. – Прости меня, может он и прав и я не должен был приводить её сюда.

– Сядь сынок – В светло голубых глазах, подобных небесному своду в часы безмолвия природы, играла настоящая буря не смотря на внешнее спокойствие и робость в них горел огонь. Коля не шевельнулся он стоял всё так же обняв её двумя руками, словно ребёнок, навалившись на родное плечо. – Ты поступил не правильно сынок. Ты не знаешь теперь ни где она ни как её найти, ты слушал брата но не слушал своего сердца, не знаю, мой мальчик ты так много писал, так много говорил мне о ней, неужели это были просто слова. – На мгновение она умолкла, а морщинистая рука потянулась к его рукам, сомкнутым в объятиях на её шее. – Видно я не так воспитала тебя, ты уже не ребенок и не играешь в игрушки, что бы закинуть своё сердце пылиться под кровать за ненадобностью. А люди не марионетки, с ними так нельзя поступать. Не важно кто мы по крови и какие у нас взгляды, мы должны быть гуманны к ближнему, иначе, чем мы тогда лучше животных?

– Ты права, мама… Спасибо, я обязательно найду её. – Теплые губы скользнули по морщинистому лицу а руки опустились на плечи. Он хотел постоять так еще немного, слишком сильно он скучал по ней, там в дали от родного дома, но она ему не позволила.

– Поторопись, сынок на улицах сейчас не безопасно тем более русской девушке. Кто знает в чьи руки она может попасть.

Эти слова ударили его словно молния в буре грозовых раскатов. В голове стали прокручиваться картины грядущей встречи. Где он найдёт её и с чего начать. Может она сидит на лавочке во дворе и преданно ждёт когда он спустится за ней, либо уже в руках у бандитов и лишь молится о спасении, или ей уже не помочь и она где-то там бездыханно красива, но уже без души.

Ужасные мысли сменяли друг друга заставляя перескакивать ступеньки уже по три, приоткрытая дверь за его спиной распахнулась, в след по лестнице сотрясая воздух его догоняли проклятия брата, пока дверь подъезда не оставила их позади.

– Ты идиот! – Кричал он так громко, что казалась весь дом гудит вместе с ним, стучать в каждую дверь, рикошетом катясь по ступенькам, догоняя беглеца желая ранить как можно глубже и больнее. – Если ты сейчас уйдешь, то можешь уже не возвращаться… никогда… ты меня понял… – Гнев и ярость душили, мешая говорить и все больше впрыскивать яд в кровоточащую рану брата.

Но Коля не слушал, он уже не шёл, а летел, орлиным взором осматривая каждый закуток, где только могла бы укрыться она от чужих взоров и погрузившись в своё горе и размышления мирно ждать его. Но она испарилась словно дымка. Казалось это был дивный сон, который поманив, исчез без следа. Но он знал, что это не сон и не сдавался, он не мог сдаться, он был за неё в ответе.

На улице становилось всё холоднее, ноябрь давал о себе знать. Солнце, кинув прощальный поцелуй скрылось за городским горизонтом и уже не выглядывало из за крыш домов, то появляясь то исчезая. Наступали сумерки стремительно и беспощадно. В свои права вступала великая ночь, но великая не только своим холодом и хаосом, а ледяным ветром перемен и кровопролитий.

Именно в эту ночь молодой журналист Мустафа Найем, ведомый финансовой выгодой и как тогда казалось благими намерениями пустил клич по сетям всемирной паутины вытащив первый камень из фундамента собственной страны созвал друзей, близких и подписчиков на первый майдан. И хотя собравшихся поначалу было не так много, а всё происходящее казалось лишь ребячеством. Заинтересованным удалось сделать из этой ночи настоящее политическое светопреставление, тем более раз народ сам тёк к ним в руки, а толпе, как известно уже не свойственно думать и ей легче управлять.

Глава 3

Мы лишь пешки в игре жизни, но и те кто ходит нами не свободны…

Когда ругаются люди, поливая друг друга грязью, разбивая в кровь лица, нанося физические и душевные увечья это личная трагедия, но когда за мясистый кусок бюджета дерутся политические львы, с виду больше похожие на бильярдные шарики на столе более весомых игроков, тогда хороши все средства. Формирование общественного мнения новое оружие XXI века и это оружие – простые люди и те, за кем они пойдут. Оранжевые революции и Майданы всего лишь фигуры на чёрно-белом фоне большой информационной войны.

Марина не была, ни оружием в руках бильярдных шаров, ни ворсинкой бархата на бильярдном столе, она была чем – то отчуждённым, серой тенью, бликом на кирпичной стене от уходящего солнца, уходящего на веки, так как уже завтра это будет совсем другой мир. Пять миллиардов Виктории Нулланд были потрачены не зря, новая прослойка, воспитанная по новым принципам восстала и заверещала на своём языке но чужие мысли. А тем временем ужасы первых сумерек начинали разгораться словно смертоносные искры будущего пожара.

Фашисты, решив что с их жертвы довольно побрели вдоль по улице сливаясь с толпой. И только тогда Марина решилась встать со своего места, словно шок, окутавший её тело железными цепями страха бесшумно свалился на землю освободив и тело и душу. Озираясь, словно мышь в кошачьем питомнике, мелкими перебежками она перебралась на противоположную сторону улицы к бесчувственно лежащему окровавленному телу. Подкравшись по ближе в женщине в ту же минуту она узнала незнакомку из поезд. Оглядевшись по сторонам Марина тут же увидела две пары испуганных мокрых от слёз и круглых от увиденного кошмара глаз. Два маленьких еле живых от ужаса комочка трёх и пяти лет в сторонке жались друг к другу не решаясь подойти к телу окровавленной матери. Младший стоял в полу развороте не решаясь оторвать головы от груди старшего, тот что побольше размазав застывшую кровь по лицу мужественно сжимал его поникшие узкие плечики крошечными мужскими ручками смешавшими на себе дорожную пыль, слёзы и кровь. Мальчик трех лет стоял боком в неестественной позе, руки старшего брата и умолкающие крики позволили ему немного обмякнуть и расслабиться, он отпрянул от брата, развернув голову к матери. Маленькие пальчики неуклюже зажимали рассечённую бровь. Видимо в этой неравной схватке досталось и им. Но эти глаза не были мокры от слёз как у брата, в них был лишь страх и неописуемая ненависть, на которую только может быть способен ребёнок, которой он провожал растворяющуюся в дали толпу в которую никем не замеченные влились нелюди сделавшие такое с его матерью. Они до последнего пытались защитить её, но то и дело верзила с шарфом на лице отшвыривал их словно щенков.

В этих маленьких глазках больше не было беспечности, они повзрослели. Нет, они не стали не больше, не казались выше ростом, но белая прядь на чёлке старшего говорила сама за себя. В них было больше мужского, непоколебимого мужества и несломленного детского упорства, не смотря ни на возраст ни на обстоятельства в которых они оказались. Не решаясь приблизится к окровавленному телу я кинулась к ним горячо прижимая малышей к себе. Теперь они перестали казаться мне такими большими, а из физическая хрупкость в противовес глубины глаз и проявленного героизма в самоотверженной неравной битве ни могла не вызвать поток немых слёз. В их объятьях я была слабее и казалось не я, а они утешают меня.