В огнях Майдана

Они бережно переместили меня назад, в ту самую комнату из которой всего минуту назад полная сил я вырвалась словно из плена. Не пытаясь сопротивляться лишь хотела понять что происходит. Услышанное ввергло меня в шок.

Оказалось, я спала не одну ночь. Но не просто спала. Так не спят нормальные люди, а может я и не спала, пребывая в беспамятном нервном бреду. Кричала и рыдала, потом замолкала. Просила прощение у матери и клялась Коле, любить его вечно не смотря ни на что. Видимо тот день, наполненный страданиями и тяжёлыми виражами судьбы, пошатнул мою психику. Наташа и Павел Петрович сменяли друг друга на круглосуточном посту у моей кровати. Несколько раз приходил врач, констатирующий нервный срыв и настойчиво рекомендовал перевести меня в специализированное учреждение, но никто на это не согласился. Я пыталась вспомнить, но долгие дни этого мучительного сна словно вырвали из моей памяти, с лёгкостью могла вспомнить всё, как разбила колено упав с велосипеда, как в первый раз читала стихи со сцены, как отвечала на выпускном экзамене могла назвать не только вопросы, но и номер билета, как в первый раз увидела Колю, все слова которые в последний раз сказала мама, последний день дома, до мельчайшей детали. Я помнила всё, но не эти дни беспамятного бреда. Невольно я рассказала о себе все, даже не я а моё сознание, но от меня не отвернулись, меня приняли. Единственный вопрос терзал меня, как долго я спала… Но ответ меня не обрадовал, сегодня было тридцатое ноября.

Молодой парень все время сидел напротив пристально рассматривая меня, словно изучая как диковинную новенькую книжку, неизвестно от куда принесённую взрослыми. В его чёрных глазах бушевали бури, которые были отчуждённо далеки от тех, что происходили в этой квартире. Но любопытство овладевало и для чего-то он тут сидел.

Я потихоньку приходила в себя, отходя от шокирующей реальности. Наташа нежно держала меня за руку, не упуская из виду каждое движение. Ребята, сидевшие поодаль с недетским любопытством то и дело поглядывали на меня, катая маленькие машинки вдоль досок деревянных половиц. Будто я была неподвижной калекой, и вдруг встала, вышла из затяжной комы, или очнулась от летаргии на собственных похоронах. От всего этого мне было безумно неловко. А еще страшнее от того, что сегодня у него заканчивался отпуск.

Глава 10

Украина войдет в историю как народ, который решил, что не хочет жить плохо, и стал жить еще хуже.

    Михаил Задорнов

Густые светлые ресницы вздрогнули. Слух уловил посторонний шорох. Глаза открылись. Перед лицом мгновенно прояснился всё тот же образ невысокого сероглазого паря, удивлённо сверлящего его лицо огромными серыми кругляшками. Но что-то было уже не так, из-под шапки парня гордо белели бинты.

– Пацан, ты такое пропустил. Я уж думал ты откинулся. Ты хоть в курсе что произошло.

Коля понимал, что проспал слишком долго, в её поисках ушёл слишком далеко в себя, желая найти следы не физические а духовные. Он был с ней, был так близко, что казалось, до неё можно было дотянуться рукой. Но он не мог протянуть её ей, не мог коснуться любимого лица, он был слишком далеко и слишком близко, сидел у кровати в маленькой комнате охраняя её сон не замечая как день сменяла ночь рассвет плавно перетекал в закат свет лампы включался и гас, а он был с ней, видел всё её глазами, не считая дни, не ведя счёта времени. Он был нужен ей, а она словно воздух была нужна ему. Ведь в том, что с ней происходило, была и его вина. Но теперь он знал, с ней всё в порядке, она жива и в безопасности. Он это чувствовал и теперь был спокоен понимая и то, что теперь она знает, где искать его, она придёт, она должна прийти. Ведь она ещё любит, и сегодня поклялась, ему в том, что будет любить вечно, не смотря ни на что. Пусть это не было сказано ему на ухо, но об этом кричала её душа.

– Странный ты все же парень, – продолжал мальчик в желто синем плаще снимая шапку, который перекликаясь с белизной бинта ещё больше подчёркивал идеалы мнимого патриотизма, которыми он так кичился пытаясь выставить на всеобщий показ. Он был совсем ещё ребёнок. Лет шестнадцати, может семнадцати, трудно было сказать точно. Его выдавал юношеский максимализм присущий только подросткам. Наивность, с которой он толковал свои политические идеалы пугало инфантилизмом.

– Какое сегодня число?

– Тридцатое, и сегодня, да, сегодня – его глаза запылали – мы сделаем это!

– Ты о чём? – Потягиваясь в неудобном кресле, которое в этом невольном заточении служило ему кроватью уже несколько дней, Коля невольно зевнул.

– Эх, дуралей! Достала брехня, в газетах – брехня, в новостях – брехня. Все брешут и брешут, воруют и обдирают нас как липку. Вчера главный брехун, брехал брехал, да нишо не подписал. Передумал он, видите ли. А о нас не подумал, у нас не спросил, наше будущее для него не важно. Упустил шанс, наш шанс: на культуру, пенсии нашим матерям, зарплаты нам, пособия нашим детям.

– Ух, ух, ух, ты разогнался. Притормози немного. Я тебя не совсем понимаю. – И действительно парня было сложно понять, как заворожённый озлобленно он твердил о лучшем будущем, которое отобрали у него, народа и страны.

– Уже двадцать четвёртого нас было больше десяти тысяч, и с каждым днём нас всё больше, вышли все, равнодушных нет, весь город принадлежит нам. Мы будущее нашей страны. Нет ни одного института, ни одного колледжа или каблухи ни одной группы и ни одного человека которого бы не заботила судьба Украины. И даже преподаватели за нас, они с нами, стоят за нас, оберегая от этих гадов. – Рука парня судорожно взмыла к голове. – Смотри, смотри, что они творят. Они метелят нас резиновыми дубинами, поливают ледяной водой из шлангов, но мы не сдаемся, мы новая, сильная Украина. За нами будущее. – Его рука вытянувшись словно струна взмыла перед собой в давно забытом нацистом жесте. Колю бросил в дрожь последний выплеск патриотизма этого парня, окатив спину и лоб холодным липким потом. – Двадцать четвёртого мы мочили их камнями, брызгали в поганые морды газовыми болонами, из нам тогда много привезли. Если б они отдали министров, но они ж нет. До последнего на своём стояли. И потом ещё мы их гробили. А вчера они совсем распоясались. Братки подтянулись ещё раньше этих, как знали, нам сразу сказали, что будут бить и бить жёстко.

– И ты хочешь сказать, ваши митинги и побоища что-то изменят? Врали все и всегда и будут врать, не эти – так другие. Как хапали по карманам бюджет, так и продолжат хапать, только придут ещё более голодные до чужих гривенок. Вот сам то ты?

– Я? – Парень удивлённо выпучил огромные серые глаза, в которых патриотический огонь уступил место конфузу и непониманию.

– Да, ты! Вот поставь тебя на Низалежной, шо ты делать будешь. Аль в карман ни гривенки не покладёшь, аль за народ сердцем гореть будешь, когда брюхо набито сытно? – Удивлению парня не было предела, но Коля продолжил давить. – Не тут менять надо, а вот здесь – сжатый кулак ударил в грудь, туда, где билось сердце. И только тогда надежда будет.

Парень ещё долго сидел на диване. Не способный ни сопротивляться, ни принимать того, что ещё мало было ему понятно. До этого момента он знал только одно, он должен выйти вместе со всеми и вершить… но что и ради чего только сейчас для него стало смутно проясняться.

– Откуда ты знаешь, что лучше для твоей страны, раз в своей жизни определиться не можешь, или они от куда знают. И что вообще правильно? Кому решать? Тебе? Может мне или им? – Коля отодвинул штору, вглядываясь в людской поток заполонивший улицу. – Неужели вам так хочется иметь бузу НАТО под своим бочком, их войска не хуже ваших ненавистных чануш как пиявки будут сосать и без того дырявый бюджет. Неужели вам хочется обгладывать кости с барского Евро стола, которые вам будут кидать с большой руки, лишь бы только не помёрли, диктуя свои правила, и как только вы перестанете слепо верить и подчиняться а заговорите, вас раздавят словно назойливую неугодную муху. Украинцы вольный народ, мы не привыкнем к новым идеалам. Вы хотите демократию, с завистью глазея на запад, а что это? Существует ли вообще она в нашем мире? Есть ли она там? Если до сих пор там угнетают граждан только лишь за цвет кожи, может ли быть там демократия? Или вы думаете что вы рожей вышли? Поверь парень, мы далеко не в их вкусах, если бы не ресурсы и Россия на границе, то и не к чему мы бы им вовсе.

– Уже поздно что-то менять, – простонал парень, открывая для себя границы ранее недосягаемой жестокой истины. – Машина запущенна, люди озлобленны, их ведёт не разум, а гнев и инстинкты. Дай бог, чтобы ты не был прав. Слава Украине. Прости, но мне пора.

Роковая ночь на площади Независимости.

Вскочив с дивана парень в спешке начал собираться. Он хотел сказать ещё что то но колебался. Было видно, как страсти кипят в его груди. И всё же он дал им волю.

– Если бы ты только знал, что они сделали. Твои хорошие власти. А хочешь узнать? – Он говорил так, словно обладал информационной бомбой способной разорвать весь мир. Коля лишь кивнул в ответ, поудобнее усевшись в уже знакомое кресло. – Я расскажу, я всё расскажу тебе и может тогда ты поймешь, – парень щебетал как одержимый. – Сначала они лишили нас связи, нас было больше, но мы не бойцы. Мы студенты, большинству ещё не было восемнадцати. У нас не было ни оружия, ни снаряжения. Единственное что у нас было – правда и рисованные в общагах плакаты. Они собрали против нас две тысячи бойцов, стащив их со всех концов Украины. Глушили наши сигналы, мы даже не могли никому позвонить, у нас не было выхода в интернет, а это было нашим единственным оружием против них. Мы всё снимали, но не могли выложить. Они требовали уйти, но мы стойко стояли на своём, не сдавая позиций. Нас окружили, большинство испугалось, для них открыли коридоры и выпустили. Нас осталось человек двести, двести из тысячи. Мы вступили в этот бой и проиграли, мы защищались тем что попадалось под руки, бились с ними из последних сил.

– Ты хочешь сказать, что две тысячи бойцов «Беркута» напали на горстку перепуганных подростков? У которых из оружия были лишь телефоны? Что ты несёшь?

– Я говорю правду, могу даже поклясться. Они начали сжимать кольцо, стучали палками по своим щитам, вытесняя нас с площади.

– И вы напали на них? – Коля не мог сдержать смеха.

– Это ни фига не смешно – взбесился парень. – А что нам ещё оставалось делать.

– Да ничего, только закидать «Беркут» пластиковыми стаканчиками и пустышками.

– Ну уж нет, – ехидно ухмыльнулся парень, – мы подготовились, ребята говорили что так будет, что рано или поздно на нас нападут. У нас были камни, кирпичи, стеклянные бутылки, несколько травматических пистолетов, газовые баллончики и ультразвук от собак. – От былой улыбки на лице не осталось и следа. – Они били нас, били нас жестоко называя провокаторами и агрессорами, били даже девчонок которые были с нами, а потом гнали оставшихся как недобитых собак, гнали всех и даже тех кто вышел из кольца но не успел или не хотел далеко уходить. А тех, кого ловили, сажали в машины и увозили. За нами бежало человек двести по Крещатику до Михайловского собора, где мы, те немногие кто успел туда добраться, кого не поймали, нашли спасение. Монахи впустили нас и больше никто нас не бил.

– Ради чего?

– Нас мочили там, пока ты, долбаный обдолбыш тут отсыпался, мочили за правду, за то что мы вышли её отстаивать, давили наши палатки, дубасили пластиковыми дубинами.

– А вы им в ответ кидали камни с бутылками, или сначала камни, а потом дубинки… – Коля развёл руки в стороны. – За правду, да за Родину, да. Под такими лозунгами вы их камнями закидывали. Решили у бойцов нервишки проверить, а ничего что они тоже люди?

– А ну выметайся от сюда! А я тебе ещё помогал. Да, в чём-то ты прав, но на что ещё жить студенту…

– Да вас купили… – Коля ошеломил от услышанного, – и почем сейчас сыны революции?

– Да пошёл ты! Дверь там! – Не произнеся больше не единого слова, парень встал посредине комнаты, рукой указывая в сторону двери.

Коля был этому рад, ему стало противно общество с потрохами продавшегося мини революционера. Ему было противно всё вокруг. Жаль бойцов, на месте которых мог очутиться он сам, и что бы тогда он сделал? Разве не гнал бы вместе с ними наглых малолеток? Разве он сам смог бы стерпеть это? На чьей он стороне? За свой народ или за свою Родину, которой дал присягу.

Выйдя из пропахшего подъезда он побрёл в сторону дома. Улицы Киева оживились, они дышали возмущением, негодованием, людской болью, гневом и борьбой. В воздухе отчётливо слышался запах горящих покрышек, а из-за домов поднимался чёрный едкий дымок, такой же ядовитый как возгласы и проклятия бушующих толп, разносившихся изо всех концов оживлённого центра, эхом гремевшими в опустевших переулках и дворах.

На Майдан съезжались со всех концов Незолежной. И эта толпа, по нетленным закона Древнего Рима, требуя хлеба сама творила зрелища. Не смотря на заверение президента, извинения правительства и снятия с должности атигероя Валерия Коряк.

Звернення Президента до Украiнського народу

Я засуджую дii, якi призвели до силового протистояння та страждань людей.

Кiлька днiв тому я перед усiею краiною заявив про пiдтримку громадянських ненасильницьких акцiй.

Тi, хто не почули слова Конституцii та Президента i своiми рiшеннями та дiями спровокували конфлiкт на Майданi, будуть покаранi.[5 - «Я осуждаю действия, которые привели к силовому противостоянию и страданиям людей. Несколько дней назад я перед всей страной заявил о поддержке гражданских ненасильственных акций. Те, кто не услышали слова Конституции и Президента и своими решениями и действиями спровоцировали конфликт на Майдане, – будут наказаны».]

Всматриваясь в лица, Коля не мог понять, что же на самом деле ими движет. Деньги, тщеславие, жажда власти или просто усталость от коррупции и вранья. Но назовите хоть одну страну в мире, перебирая все факты в голове начал рассуждать он, где нет этого, может только в Папау – Новая Гвинея, там нечестные политики долго не живут, ими в буквальном смысле перекусывают жители провинции Моданг. Съели девять кандидатов в депутаты, обвинив в колдовстве, разошлись вместо выборов по домам, и никакой тебе коррупции. Или как в Китае – самый верный лозунг: «Взяточник платит за свою пулю». Поставили к стенке десять тысяч галстуков, искоренив зло на корню на законодательном уровне, нет человека – нет проблем. Эти уже не возьмут, а другие брать побоятся и не надо демократию в буквальном смысле на зубок пробовать. Радикально, но факт. Жили б мы в Моданге, не было бы уже ни рады, ни правительства – вот где демократия, истинная власть народа пусть и кровавым путём каннибализма.

Размышления терзали душу, происходящее вокруг только лишь нагоняло тревожные мысли. Он шёл наперекор этому потоку, стремящемуся в центр со всех уголков, сопереживающему пострадавшим обитателям разгромленного палаточного городка, сильнейшего аргумента оппозиции, её сформировавшегося железного кулака. Люди разных возрастов стремились выразить своё возмущение, на улицы вышли батьки побитых студентов. Если отказ от Евроинтеграции был поводом для митинга, то действия Беркута, стали причиной бунта, более эмоционального и значимого. Заранее продавшиеся СМИ, заранее заготавливающие мягкую почву общественного мнения, сеяли зёрна народной антипатии, осыпая Януковича экспрессивными метафорами, называя то «врагом народа», то «бандитом» и «предателем», разрушая стереотипы власти отрасли высшей силы государства.

Коля ненавидел журналистов, не всех всецело, этот гнев был направлен на тех, кто рьяно высмеивал его страну в лице президента, они отчаянно и беспощадно глумились в своих нелепых статьях и карикатурах не над одним определённы человеком, они унижали, втаптывая в грязь всю Украину, смеясь в лицо её народу. Высшая степень патриотизма, особенно когда он куплен на доллары и евро… Он понимал это, но никак не мог принять. Его обуяло чувство глубокого одиночества, несмотря на то, что мимо проходили сотни. Остановившись в этой бесчисленной толпе, в которой было трудно даже дышать, ему хотелось закричать от бессилия и гнева, припав к родной земле. Остановить эту реку, заставить одуматься, но он был один и каким бы громким не был крик его души, он не будет услышан, механизм был запущен, отсчет времени на взрывателе уже пошёл. «Объединённая идея» найдена, а событие минувшей ночи всколыхнуло не только страну, но и весь мир.

Глава 11

Близок не тот, до кого можно дотянуться рукой,