В огнях Майдана

– Тётя, – словно молитва призвал меня очнуться тоненький голосок, – наша мама умерла?

– Нет мой хороший – я не знала что ответить, силуэт на багровом асфальте не подавал признаков жизни. Но как сказать это им, мысли путались в голове. – Она просто спит, мы сейчас ей поможем.

– А вы нас не обманываете? – Вдруг заговорил мальчик, крепко зажимавший тоненькой ручкой рассечённую бровь.

– Нет, конечно. – Его вопрос смутил меня, окропив растерянностью этот казавшийся не имеющий выхода хаос.

– Тётя, – голова старшего вырываясь из моих рук, поднялась вверх и наши глаза встретились – а за что дяди побили нашу маму?

– Я не знаю, – я растерялась в первый раз в жизни не зная что ответить на вопрос такого маленького человечка, я действительно не знала ответа, подсознательно понимая лишь одно, но единственное что осознавала я в от момент само собой вырвалось наружу… – здесь на нельзя оставаться. – Ухватив малышей в охапку, словно одержимая я бросилась к первому мало освещённому переулку. – Стойте здесь, я сейчас приведу вашу маму. Всё будет хорошо, я не брошу вас тут.

Было страшно, неповторимо страшно… этот страх не сравнить ни с прыжком с самолета, когда перед тобой открыта дверь, до земли несколько тысяч метров и ты шагаешь в облака, зная что за плечами у тебя спасительный парус, который раскроется как только ты дёрнешь за кольцо. Но здесь нет волшебного кольца, нет и паруса за плечами, бодрящей поддержки инструктора, а только две пары глаз смотрящие в спину и ответственность за тех, кого почти не знаешь. На первый взгляд женщина не подавала признаков жизни, неестественная поза в которой она застыла на чёрно – багровом ноябрьском асфальте приводила в ужас. Из многочисленных ран ещё слабо сочилась кровь. Но кровь не сочится у мёртвых, сердце не гоняет её по артериям, венам и капиллярам, это означает лишь, что в этом обездвиженном истерзанным физическими муками телом ещё теплится слабая жизнь. Бесчувствие с которым мимо проходили люди убивало, ни один из искоса глазевших зевак и не подумал приблизится к несчастной, одно стояли поодаль, другие молчаливо проходили мимо. Прохожие шарахались, переходя на другую сторону дороги словно увидев чумную, заражённую чёрной оспой бушевавшей в восемнадцатом столетии, никто не хотел даже приближаться к ней. Кто-то проходил молча, в беспомощной скорби опуская глаза, другие шипели себе под нос непонятные слова и проклятья. То и дело со всех сторон доносились обидные слова.

– Кацапка… Москалька… Рюцька…

Помощи ждать было не откуда. Я помню лишь как подцепила её под мышку, и от куда только у меня взялись на это силы, и словно безумная понеслась к тёмному проулку, который сможет скрыть нас от чужих коварных глас, где нас уже ждали, где в нас верили возлагая отнюдь не детские надежды. Я бежала, от ужаса закрыв глаза, заставляя себя забыть эти взгляды, желая заткнуть уши, но зловещий шёпот за спиной лишь усиливался заставляя бежать ещё быстрее, а картины минувшего кошмара непроизвольно всплывали в памяти и от них было уже не убежать, не сейчас и не сегодня. На середине пути она очнулась, словно ото сна, истомно простонав, о как же тогда хотела очнуться я, сбросив оковы ужасного кошмара, потянувшись в тёплой ароматной постели закутаться в мягкий плед, наслаждаясь утренней ленью, которая так необходима для окончательного пробуждения. Но происходящее не было сном, и просто проснуться уже не получится. Во всём что происходит с человеком виноват лишь он сам, а жизнь это лишь череда событий позволяющих сделать выбор или лишающих этой возможности, а я его уже сделала, вернее ни могла не сделать, у меня его просто не было. Она помогала, вяло перебирая ногами, и они помогали мне, в тени разбитого фонаря искрились от слёз радости и надежды две пары детских глаз. Мы достигли цели, сумрак скрыл нас под своим одеялом как рас во время.

Мимо нас проходила очередная волна, подпитываемая ручейками с проулков и соседних улиц. Из потока, бушующего беспорядочными криками, возгласами, песнями, тараном сметающего всех и всё на своём пути бесшумно вырвался старик, к общему ужасу направился под тень разбитого фонаря укрывшую нас.

– Русская? – Спросил он без акцента, приблизившись. Я лишь кивнула в ответ, перегородив дорогу к несчастной и её детям. – Я помогу вам. – Обойдя меня, он протянул к женщине трясущиеся от старости руки силясь поднять её.

– Тут дети – робко шепнула я ему на ухо, махнув рукой в сторону одиноко стоящего потухшего фонаря, под сумрак которого сама укрыла их, едва заметив силуэт направляющийся в нашу сторону.

Я боялась, что нас кто-то может услышать или увидеть, но толпе рекой растекающейся по улице не было до нас дела. Она лишь монотонно зондировала доносящиеся со всех сторон возгласы: «Слава Украине!», «Украина це Европа!», «Вставай Украина, шоб защитить свою волю, свои права, своих детей!», «Нас так просто не здолати!», «Не бывати на Украине Маскольской власти!». Маргенальное течение стало мейнстримом, неонацизм спящий со времён второй мировой войны забушевал с новой силой, вырвавшись на улицы. Но тогда на первых «Мирных» демонстрациях ещё не было понятно, что это и есть начало конца, свободы, праву, миру.

– Отнесём её туда – старик махнул рукой под тень фонаря, которая скрывала детей – а как сможет идти, проводим домой. За ленту избили?

– Какую ленту? – Его вопрос окончательно сбил меня с толку. – Не знаю, всё слишком быстро произошло.

– Она там осталась – старик махнул головой в сторону покинутого нами поля боя, если его можно было так назвать, я выглянула из-за спасительного угла, не замеченная мной горстка пепла оставленная на растерзание толпы, сразу бросилась в глаза. Но толпа не растоптала её, не унесла за собой на своих ногах, потоком сметая всё на своём пути, она не тронула её, словно эту едва заметную горстку, из которой героически выглядывал бессмертный символ победы, защищала какая – то незримая сила. В глазах потемнело, ноги подкосились, только тогда я всё поняла. Забыв про страх я скрылась тьме, в которой было гораздо безопаснее чем в свете предательских фонарей.

– За что они так… – я всё понимала, но не могла признаться самой себе. С самого детства каждый год мама прикрепляла мне на грудь такую же ленту, а я словно орден за хорошее поведение с гордостью носила её весь май, осознавая, что эту честь нужно ещё заслужить. Смотря на эту горстку пепла, там за углом, я вспоминала как в детстве весь год усердно училась, старалась угодить, слушалась во всём без пререканий воюя сама с собой, шальным и далеко не идеальным ребёнком. Лишь для того чтобы на параде, в очередном городе в который занесёт нас судьба и отцовский военный долг блеснуть лентой и с неудержимым детским любопытством поглазеть на тех, кто прошел военные тяготы и выжил. Подслушать их разговоры и воспоминания, подарить цветы и просто постоять рядом прикоснувшись к великому совершённому из увядающими словно цветы поздней осенью морщинистыми руками. Но произнести это я не решилась, наши взгляды встретились и только тогда я поняла, в душе он согласен со мной. В таких вещах слова не нужны. Не важно о чём ты думаешь, каких принципов придерживаешься, всё это лишь слова вылетевшие в пространство, в таких ситуациях важны лишь твои дела, действия, поступки, а если они не соответствуют твоим мыслям, тогда грош им цена.

– Это нацуги, Бандеровские приспешники, таких сейчас развелось как собак, да вот пострелять некому. Сами не знают что творят – со злостью буркнул старик, достав из кармана потёртого пиджака идеально белый носовой платок, стал с отцовской нежностью обтирать лицо женщине.

– У вас тут давно беспорядки? – Я не верила своим ушам, мой дед погиб в боях за Киев, бедный мой дедушка, неужели он и его боевые друзья с которыми он сражался плечом к плечу освобождая дом за домом, улицу за улицей, каждый день отправляя похоронки близким, бились за каждый сантиметр этих улиц проливая кровь, и для чего… Для того что бы по этим самым улицам вновь маршировали нацисты, только уже Украинские? Как и в сороковых творя грязные бесчинства, поражающие своей жестокостью. – Неужели нашлись люди, которые забыв все ужасы: тысячи жертв, выжженные дотла деревни, виселицы вдоль дорог, страх поколений перед именем Бандеры олицетворяющим террор и смерть, о чём они думают?

– Такие, дочка, думать не умеют. – Старик печально ухмыльнулся. – Да и не по своей воле думают, и не своими ногами идут, не свои мысли в рупор орут.

– Господи, дедушка, что вы такое говорите? – Я не могла скрыть удивления и даже стала говорить громче, его слова тронули за сердце, сорвав пелену с глаз. И только тогда я смогла другими глазами посмотреть на это стадо, то и дело подгоняемое речёвками из рупора, ведомое невидимой рукой.

Россия 1993 – Украина 2013, все пазлы сложились в голове. Сценарий событий почти не изменился, поменялись лишь лозунги, причинно следственные связи, события, и всё происходящее не хаос и не ночной кошмар, а начало чего-то более большого и зловещего, хорошо спланированного и не раз отработанного в волне оранжевых и бархатных революций. А кто в новой Украинской пьесе мы? Частичка в пространстве живущая в потоке времени, постоянно стремящаяся от порядка к хаосу. Риторический вопрос. Всё ли стремится к хаосу?

– Я стар – продолжал старик – и лгать не умею, что вижу и слышу, то и говорю. Они? – Он махнул в сторону мальцов, жавшихся друг к другу в углу кирпичного холодного дома.

– Да… – я опустила глаза, мне стало стыдно за то, что при первой встречи с этими малышами в поезде, не была рада им так, как сегодня. Там я была эгоисткой, я думала о другом, о своём Коле, его родне и предстоящей встречи.

В душе они немного напрягали меня, суетясь напротив, шурша и капризничая не желая спать, не давая собраться с мыслями. Да и их мать говорила со мной непонятными тогда для меня загадками. А я была так далека от них, они казались мне чужими на столько, что эта бездна была тогда непреодолимой для меня. Но это было тогда. По настоящему чужим человек может стать только тогда, когда с ним связывает душа, любовь, истинное чувство осквернённое предательством. Нет, теперь они не чужие мне, теперь они намного дороже его, того кто предал не удержал от глупости, оставил. Когда нет ни плеча, ни поддержки начинаешь ценить то, что раньше казалось совсем не важным. А может он ищет меня, вглядываясь в толпы, бродит по переполненным зевак и демонстрантами улицам? Может в его сердце остался хоть огонёк любви ко мне? Или он уже дотлел, оставив лишь пепел разносимый ветром, как и та лента на улице. Ведь вся его семья отвергла меня, как и те люди, проходящие мимо беды этой женщины, теперь мы с ней как родня, брошенные и чужие нам нет места среди них в этой обезумевшей стране.

Глава 4

Берегите людей, после встречи с которыми

Что-то светлое и радостное поселится в вашей душе

    Ошо

А он все бежал и бежал. По освещенным улицам и тёмным переулкам, знакомым с детства. Вглядываясь в каждое из тысяч лиц ища в них лишь одно. Иногда ему казалось, что она так близко, но окрикивая, либо догоняя заветную цель, она вновь ускользала от него словно спасительный мираж в центре безжизненной пустыни. Любимые черты дымкой проносясь в сознании казались ещё более нереальны, глаза то и дело цеплялись за чужие лица ища те самые глаза, волосы, нос, но всё было тщетно. Её волосы, но не её лицо, похожие глаза, но чужие черты. Темнело стремительно быстро, а поиски так и не дали желаемого результата.

Он остановился, посредине улицы, будто впереди перед ним выросла непреодолимая стена. Что-то невидимое удерживало его на этом месте. Он не мог понять что это и что с ним. Буд-то отбирая последние силы, кто-то заставлял оставаться на месте. В глаза бросилось дерево, серое и опустевшее как и его сердце, освободившись от старой листвы уже в будущем году его окрасят новые, но может ли быть так с сердцем, может ли оно забыть прежнюю любовь возродить другое чувство, другую жизнь?

В отчаяние он упал на скамью, не от физической усталости, он мог бы неделю без сна и отдыха прочёсывать каждый уголок родного города, лишь бы только найти её. Его мучила другая боль, намного сильнее и безжалостнее всех иных её проявлений и это не было отчаянием или печалью, грустью или тоской – это было целым потоком, эмоциональным душевным цунами, в котором словно обломки смешались любовь, отчаяние и невыносимая душевная боль потери. Порой мы не ценим того что имеем, упорно не замечаем то что дано нам свыше, воспринимая это как должное, и только потеряв осознаём чего лишились. В душе каждый из нас эгоист, который наивно верит в то, что в его жизни всё будет лишь так, как решит он сам. Но мы лишь можем выбрать путь, по которой понесёт нас поток жизни.

Глаза наполняли слёзы, они больше не видели суетной толпы веселившейся напротив, мило воркующих парочке проходящих мимо, организованных групп с флагами весомыми запасами спиртного то и дело кричащих беснующихся заводил скрывающих свои лица. Он был не здесь. Снова и снова открывая глаза в залитом лучами солнца купе он любовался спадающими багровыми локонами играющими оттенками кофе и бронзы в последнее утро, прошел лишь день, один день даже не день полностью а несколько часов из этого дня, но на сколько они смогли отдалить друг от друга два любящих сердца, сколько боли смогли причинить. Жмурясь от ярких лучей смотрел в зелёную бездну глаз окаймленную чёрными как смоль густыми ресницами. Сегодня они были особенными, в них было больше блеска и жизни, но было и ещё что-то, они были ярко зелёные. Не цвета морской волны с отблеском карих кораллов, какими они бывают в яркие солнечные дни, не зелёно изумрудными в рубиновой оправе, когда она провожает ими закат, не цвета весеннего поля с проблесками ещё непокрытой травою земли, какими они бывают в пасмурную погоду, когда она смотрит на хмурое небо угрюмо поджимая нижнюю губу. Нет они были ярко зелёными как стрелы которые как масло режут тело проникая в самую душу, настолько яркими, что казались цвета хаки с проблесками морской волны с примесью жёлтой пены прилива, она были настолько несвойственны ей, что казалось будто их сразили слёзы. Не может быть. Молнией пронеслось в сознании. Она знала. Нет, она не могла знать. Она предполагала и боялась. В них был страх. Но она промолчала.

В памяти то и дело мелькали картинки недавно ушедшего счастья. Такси. Последние минуты вместе, горячие объятья, там на заднем сиденье, когда от подъезда оставались считанные метры, как я мог сам открыть дверь и взяв её за руку самолично отвести на суд, которого она не заслуживала. Если бы только можно было повернуть время вспять. Остановить землю и заставить её крутиться в другую сторону. Сколько ошибок можно было избежать? Но это не возможно, время непоколебимо, а жизнь не идёт по нашим правилам, она нещадно шагает наперекор нам, давя сапогами наши амбиции и надежды. Не мы вершим судьбу, а она играет с нами уничтожая то что как нам кажется и есть мы, но если её западня не делает нас сильнее, то она давит словно букашек. Лишь перед её роком мы можем измениться сами, а в какую сторону – решать только нам…

– Эй, парень! – Коля поднял голову, в его сторону направлялся паренёк небольшого роста с флагом до колен покрывающим всё тело. – Огоньком не угостишь?

– Да. Сейчас посмотрю. – Парень лениво начал похлопывать себя по карманам в поисках зажигалки. И вот цель была найдена, пламя ненадолго зажгло два дымящихся, трепещущих в стремительно наступающей тьме огонька. Незнакомец мгновенье помедлив, молчаливо уволился на край скамейки. Молчание затянулось, но надежда, птицей трепещущая в душе у Коли не утихала. А вдруг он видел её, а вдруг он её знает. Рука потянулась к внутреннему карману у самого сердца в котором лежало заветное фото. – Видел её? – Без всякой надежде в голосе спросил Коля. Парень протянул руку и бросив ловкий взгляд тут же ответил.

– Такую дивку грешно не заметить.

– Так ты её видел? – Нетерпеливо перебил он, захлебываясь от возбуждения.

– Сидела тут, прям на этой лавке часа три, потом ушла куда-то. Печальная такая на закат смотрела. Я в этом доме живу – рука маленького незнакомца поднялась, указывая прямо перед собой, – вон мой балкон. Выйду, сидит, опять выхожу, опять сидит. Я бы вышел, только вот дело у меня…

– А куда она пошла?

– Да кто ж знает, шо у этих дивчин в голове. Если б знать!

– А давно это было?

– Так часа два, три может больше.

– В какую сторону ушла – у Коли появилась надежда, первая за долгие часы безуспешного поиска.

– Вроде туда – парень махнул рукой в сторону извилистой дорожке из фонарей вверх по улице. – Если тебе найти её надо я помогу.

– Как поможешь? – Коля вскочил со скамьи уже готовый мчаться в том направлении которое указал маленький невзрачный ангел посланный свыше, но остановился.

– Пошли. Я всё расскажу. – Парень с ленивой важностью нерасторопно поднялся со скамьи. – Сигарет купишь?

– Конечно! – Он был готов на всё. Сложить весь мир пополам, перевернуть Киев, словно стог сена, лишь бы найти заветную иголку. Но не как не ожидал что придётся травить некатаном угрюмого, малорослого подростка словно рыцарь облачившегося в флаг Незалежной. Но всё же исполнил волю незнакомца.

Они поднимались по ступеням темного подъезда, в котором смешались запахи свежего борща, копчёного сала, перегара, дорогих духов и экскрементов. Неописуемый букет, присущий почто каждому многоквартирному дому в центре города двери которого в любое время суток открыты для каждого. Пустые бутылки и окурки затушенные о подоконник, едкий густой дым напоминающие о недавнем веселье царящие на первом и втором этажах душили едким смрадом. Остановившись в пролёте второго этажа, незнакомец настежь раскрыл взвывшую от старости деревянную раму выпустив зловонье наружу, бутылки издав последний звук в своей жизни рассыпались на тысячи осколков предав бетонному полу зеленоватый отблеск, уже не красовались под светом фонаря отбрасывая многозначные тени а жалостно скрепили под ногами. Опустевший подъезд хранил гробовое молчание, и только звяканье ключей эхом нарушило эту безмятежную тишину.

– Проходи. – Открыв дверь, озарив угрюмый подъезд ярким светом, от которого резало глаза, незнакомец гостеприимно впустил парня внутрь. – Чай будешь?