На зоне читал – какой-то америкашка несколько десятков (?) баб ухайдакал. Улестит, вывезет за город, потешится, убьет, закопает, а себе ее трусики на память оставит. Прославился, гад… Потом, правда, поджарили на электрическом стуле. Но все мы когда-нибудь помрем – кто со славой, кто без вести…
Все это было чрезвычайно интересно, если бы все так и было – подвел Кашапов итог думам. Потом его мысли стали грустней, когда представил – его убили самого и засыпали землей. Это было печальное зрелище, будившее аналогичное чувство. И куда бы оно завело, непонятно – Сейфула вдруг не выдержал и расхохотался истерично. Потому что себя было жаль, в отличие от жертв ненаписанных им романов.
Потом его мысли стали о маме. Она была страшным деспотом – весь дом и порядок в нем держались на ней. Без ее участия ничего не случалось в семье – ни выбор профессии дочерьми, ни выбор мужей…
Сейфула пацаном на улицу бежал радостный, а с нее обратно, как с похорон. Он вспомнил случай, когда котенка домой принес – выгнали вместе с найденышем лишь потому, что надо было сперва попросить разрешения.
На суде мать сидела с видимым отвращением – ее бы воля, то и не пришла. Всех умела в руках держать, а вот сына единственного упустила – отбился от рук, школу закончив. Потом армия, работа, друзья, пьянки-гулянки…
Мать ворчала-ругалась, зубами скрипела, но не плакалась, гордая, и не выла. После драки на танцах, суд, зона и ни одного письма-привета из дома. Не нужен ей сын судимый. А ему ее жалко – старая стала, и таки мать…
Все это было чрезвычайно тяжело. От этих мыслей его лихорадило. Он леденел от этих мыслей. Ну ладно, убил бы он кого или украл чего… Он ведь дрался, себя защищая. Даже на зоне его уважали. А мать родная отреклась. За что? Адвоката нанять отказалась. Попадись хороший, может быть срок скостили, или вообще условный дали. Себя виноватым Сейфула не считал и на суде не признал – как напрасно советовал ему это сделать его государственный защитник.
Как же могут родные люди поступать таким образом друг с другом? – подумал Кашапов горестно о себе и матери, да и сестрах тоже. Вышел на стоянку до того расстроенный, что, не дай Бог, случись кто-нибудь задиристый под горячую руку…
Походил, покурил – отпустило вроде.
Задумался об Ираклии – не человеке, а предпринимателе. Сейфула давно уже, вследствие некоторых особенных намерений, соображений и влечений своих, жаждал проникнуть в заколдованный круг людей, умеющих делать деньги. Первое впечатление от хозяина было даже очаровательно – прост, но рассуждает по-деловому: природное обаяние, кавказские манеры и кажущееся добросердечие просто завораживали. Одно настораживало, что грузин, хоть и с цыганскими кровями – ведь эти абреки для того и рождаются, чтобы держаться вместе и ненавидеть всех остальных. Да и цыгане тоже – не ангелы… Такая выделка им доставалась бессознательно и по наследству. Из всех коронованных воров в законе более половины теперь – грузины. Это о чем-то же говорит…
Да и Бог с ними!
Главное, чего не достает Сейфуле, чтобы стать деловым человеком, это чувства меры. Его нет во всем – в драке, любви, работе… Это он знал. Над этим следует поработать. И к тому часу, когда он решится взяться за намеченное дело, с недостатками должно быть покончено.
Мысль за мыслью в нем укоренялось и крепло желание поучиться деловой хватке Ираклия – не зря же судьба его сюда занесла: есть в том резон…
Ночь на исходе. Сейфула не чувствовал в организме никакой тягости или усталости – не ощущал никакого другого расстройства. Голова работала довольно отчетливо, хотя в душе немного свербело из-за Нины, из-за Анюты, из-за… Ах, эти женщины!
Перед самым рассветом на стоянку с шоссе завернула фура. Усталый дальнобойщик в тельняшке под ковбойкой выпрыгнул из высокой кабины «КАМАЗа».
– Открыто у вас? Сигареты есть? Ну, так угости.
Сейфула угостил. Сладостно затянувшись, водитель спросил сам себя:
– Отдохнуть или порубать?
– Отдохни, – посоветовал Кашапов. – Девчонки еще спят. Жалко будить.
– Путаны есть?
– Да есть одна.
– Ничего из себя? Некрасивых терпеть ненавижу.
– Тебе понравится.
– Много берет?
– Как сговоритесь.
Дальнобойщик сочно хохотнул:
– А если я ей нос прищемлю, да за так возьму?
Сейфула внезапно и очень чётко вспомнил рассказ Вики о том, как один придурок истязал её подругу.
Он оборонил тихо, но неожиданно очень зловеще:
– Тогда я тебе твой сломаю.
Водитель подавился дымом сигареты, смерил Кашапова взглядом, плюнул под ноги, бросил окурок, раздавил подошвой.
– Не борзеешь, салага?
Сейфула ему улыбнулся:
– Есть гаечный ключ?
– Зачем?
– Фокус покажу.
Водитель не поленился сунуться в инструментальный ящик под кабиной. Погремел железяками, принес ключ 19 на 22.
– Подойдет?
– Если не жалко, – сказал Сейфула и тут же согнул его руками в дугу; подал водителю, как громом поразив незадачливого. – Разогнешь, я тебе девочку сам подержу – делай с ней, что захочешь.
– Нех… себе! – дальнобойщик опешил; повертел в руках искалеченный ключ. – Я его сохраню. Мужикам буду показывать. Так это… я пока у вас отдохну, а потом пообедаем.
Совсем в подавленном настроении он залез в кабину и захлопнул дверцу. Возможно, пережил романтик дороги одно из тех впечатлений, которые остаются навсегда и заставляют уважать других, принижая самомнение.
А Сейфула-богатырь, подивившись на то, до какой степени человек может иметь глупый вид, взял метлу и стал подметать стоянку и территорию вокруг харчевни – потому что уже совсем рассвело. Подмел возле будки и запоздало удивился, что Шамиль даже не вякнул, хотя они еще и не подружились.
– Умный песик, – сказал Кашапов.
Подарок с Кавказа открыл глаза, взглянул на него и снова закрыл с величием Наполеона на острове Святой Елены.
Первой из девушек появилась Вика. На «КАМАЗ» посмотрела, Сейфулу спросила:
– У нас гости? Меня не спрашивали?
– Спрашивали. Только ты не вздумай с ним отъезжать – делай все дела здесь.
– А что так?
– Борзота в тельняшке.
– Как скажешь, начальник! – весело козырнула Вика.