Легенды нашего края. Люди Падающей Воды

Снова приемник на белой шкуре у изголовья умершего старика. Только теперь он Обречённый – жить ему осталось…. Впрочем, кого винить – сам пожелал. Он мог бы стать Хранителем, повелевать людьми, Эолу в жёны взять…. и сожрать её сына. Нет, пусть вместе с ним умрут в пещере кровавые обычаи, и кончится власть толстопузого Бурунши.

Харка закрыл глаза….

– Спишь, Обречённый?

Агда стояла в трёх шагах, покусывая стебелёк, отставив в сторону стройную ногу и уперев руку в бок.

– Зачем пришла?

– Тебя увидеть. Привет от Эолы передать.

– А где она сама? Что не идёт проститься?

– Твоей последней просьбы боится, а я не боюсь и готова любить даже Обречённого, если страх смерти не помешает ему быть мужчиной.

Харка усмехнулся горько:

– Зачем тебе это?

– А вот! Хочу, чтобы сын мой был на тебя похожим.

– Ты пробуждаешь во мне силы, но мне бы хотелось Эолу увидеть. Свидетельница наших клятв, уговори её прийти или передай, что я любил её, люблю и буду любить даже тогда, когда душа моя вместе с дымом отправится на небеса.

Агда капризно поджала губы.

– Я, Харка, чем хуже её?

– Ты, Агда, всех превзошла, но для любви чистота нужна – это главная красота женщины.

– Вот поганец! – Агда добродушно рассмеялась. – Ладно, попробую уговорить твою чистую, но трусливую.

Эола подошла, прикрыв лицо кудрями.

– Прости, Харка, я не могу тебе дать то, что ты хочешь.

Юноша согласно кивнул:

– Я понимаю, печать Обречённого…. Но поцеловать ты меня можешь?

Эола кивнула, опустила колени на белую шкуру, откинула волосы от лица и зажмурила глаза. Обречённый макнул палец в белую краску на своей груди и провёл по девичьей – от основания до самого соска. Эола отпрянула.

– Что ты делаешь? Она же не смоется!

– Этот знак моей любви будет тебя хранить. Если кто-нибудь захочет причинить тебе зло, так и скажи – у меня на груди знак сожженного Обречённого – жди страшной мести от него.

– О, Харка, как же ты мог? Этот твой знак теперь можно удалить разве только вместе с грудью. Но она же левая – мне придётся безгрудой стать, если захочу я в охотницы.

– Не удаляй. Верь мне – всё будет хорошо.

– О, Харка, Харка, зачем ты сделал меня несчастной?

Эола убежала, испугавшись Гляма.

Краскотёр потыкал пальцем в Харкину грудь:

– Ещё не просохла? Знаешь, только что придумал ей название – милость Бурунши. Как думаешь, подойдёт?

Харка усмехнулся.

– Нарасхват пойдёт – всем нужна милость того, которого уже нет и никогда не будет.

– Я готовил её из белой глины, добавив немного волчьего жира и пихтовой смолы. Чуешь, как пахнет? – Глям притиснулся носом к Харкиной груди и зашептал. – Доведётся с Ним встретиться там, попроси для меня….

– Месторождение белой глины, волчьего жира или пихтовой смолы?

– Силы мужской. Бабы ходят ко мне табунами за красками для красоты, готовы на всё, а я…, – краскотёр прицыкнул языком.

Взор Обречённого посуровел:

– Младенцев ел?

– Говорили, продляют жизнь.

– Вот и живи.

– Так радости нет.

– Ступай, – Харка закрыл глаза. – Силы твои ушли в обмен на долголетие.

– Так если б я знал…. – Глям горестно махнул разноцветной рукой и прочь пошагал.

Явился Многорукий Лам.

– Ты тоже с просьбой?

– Поговорить пришёл. А впрочем, да, конечно, хочу попросить – раз ты последний Посвящённый….

Харка поправил:

– До заката.

…. дай мне помощников – я обучу их гончарному делу.

– Толково. Но у меня другая мысль – лето для охоты, пусть юноши сейчас постигают навыки пищу добывать, а горшки учиться лепить можно зимой в пещере. Ты сюда глины натаскай – как опадёт листва, и все стада откочуют в края высокого солнца, в помощниках тебе недостатка не будет. И приглядишься – кто посноровистей, летом в овраг с собой заберешь.

– Верно мыслишь. Какой бы из тебя вышел Хранитель! Ты, Харка, видишь жизнь не так, как все – не зря же был выбран приемником.

– А ты как видишь её, Лам Многорукий?