Растяпа. Мотылек

– Не украдешь ты, украдут другие, – Виктор прекратил смеяться.

– Я смотрю, ты к новой власти не испытываешь никакой любви.

Извеков кивнул.

– Времена меняются и режимы, а чиновники всегда и всюду остаются прежними – не способными отличить собственный анус от кроличьей норы…

На мой удивленный взгляд поправился:

– Ну, или карман собственный от кармана казны.

Да, забыл сказать – когда начал хлопоты по организации собственных ЧП и газеты, вновь вооружился дипломатом, с которым ходил везде и всюду будучи корреспондентом «Ленинского Знамени». Там кроме болоньевой ветровки на случай дождя были все документы по затеянным темам.

На усмешку одноклассника:

– Ну, раз ЧП открыл, ты кабинет бы себе завел для солидности – телефон, секретаршу…

Я похлопал по дипломату рыжей кожи:

– Мой кабинет всегда со мной.

– Экономно. С таким кабинетом задницу не нарастишь, – посочувствовал школьный друг и фыркнул. Если бы этот звук вырвался изо рта какого-то другого человека, то его можно было принять за веселый. За юмор. В случае с Извековым сказать было трудно. Витек всегда внимательно относился к своей внешности и любил выглядеть ухоженным. То же самое у него к атрибутам – кабинет, телефон, секретарша…

– В галстуке ты мне нравился больше, – сказал он. – Да и бабам, наверное, тоже…

– У тебя нравственность мартовского кота.

– Ой, да ладно! Кто бы говорил…

Короче, попикировались, как всегда. Извеков пожелал мне удачи в моем безнадежном деле – мол, мысленно он всегда со мной.

– Ну-ну, – сказал я. – У победы много отцов, поражение – сирота. Останусь ни с чем – никто и не вспомнит; раскручу дело – тут же появится свора друзей.

– Надеюсь, это не обо мне?

Надейся – этого я уже не сказал, но подумал. Потом отмахнулся от этих мыслей. В самое ближайшее время мне предстояло заняться серьезными делами. Идем вперед! – я не из тех, кто умирает от ран в спину.

Но Виктора зацепило – ему не понравилось выражение «свора друзей».

– Хочешь я тебе поклянусь, что никогда, ни при каких условиях не предам школьного друга?

Я отмахнулся:

– Любая клятва хороша настолько, насколько хорош человек, который ее дает. А в твоей клятве нет необходимости – я верю каждому твоему слову.

Внезапно Извеков расхохотался.

– Эх, Анатолий, Анатолий… Сомневаться во мне… Знаешь, что это? Первый признак старческого маразма – вот это что.

В ответ грустно покачал головой.

– Я – ягненок, Витек, среди волков. Невинный ребенок, окруженный врагами…

Здесь мой школьный товарищ внимательно посмотрел на меня умными глазами.

– Это после райкома-то? Да чесать мой лысый череп когтями! Хотя, для сына Божьего ты вовсе не так уж плох…

Короче, мы заболтались. А день, между тем, клонился к концу. На западе разгорался закат, и зрелище впечатляло.

– Наш мир прекрасный, на самом деле, несмотря на то, что не все в нем живут так хорошо, как им бы хотелось.

Я разделил его мнение, только добавил:

– Согласись, что после свержения КПСС, как-то честнее стало жить. Я теперь точно знаю, если не заработаю сам, никто ничего мне даром не даст.

Виктор фыркнул.

– Как поразительно быстро вы, партийные деятели, открестились от партии.

Улыбка сошла с лица моего. Я повернулся к Извекову и внимательно посмотрел на него – прошелся взглядом с головы до пят; подобно тому, как оценивают скот или поденных работников. Ничего не сказал. И не было необходимости ничего объяснять – он обо мне и так все знал; и про мои стычки с райкомом тоже. Кстати, из прежней практики опыт был – хороший ответ на любой вопрос требует долгой подготовки. Такова жизнь. Таковы мы…

И все-таки я сказал. Не сразу, но сказал, похлопав товарища школьного по плечу.

– Настали новые времена, Витек. Новые времена требуют новых традиций. Очень жаль, что они не пришли до того, как меня заставили перейти из газеты в райком.

– Э-э, не скажи. Вон сколько новых партий появилось в стране из-за этой херни. И все в Кремль рвутся, всем власти надо… Ты свою думаешь учреждать? Я бы вступил…

Да, этот парень очень часто и достаточно многим был, как заноза в заднице – особенно в школе учителям. Но он действительно в доску свой. Ему можно было верить и доверять. Хотя, думаю, к жизни в капиталистическом обществе он готов еще меньше, чем мышь к полетам. Конечно, если это не летучая мышь.

Витек улыбнулся. Но на этот раз в его улыбке не было и следа покровительства.

– Наша история никогда не шла простыми и ясными путями. Вечные бунты, перевороты, революции…

Я вздохнул. Вот – живой пример того, как перемешаны в народном сознании крупицы фактов с грудами домыслов. А поскольку в истории я – дока, то всегда готов полемизировать по любому ее вопросу.

– Как говорится, что русскому плохо, то немцу смерть. Для других бунты и революции несут зачастую гибель культуры и цивилизации. Для России – это лишь обновление. Она как змея меняет кожу и идет дальше к своему процветанию.

– Ты думаешь? – с сомнением спросил Извеков.

– Я это знаю. И верю в то, что у новой власти нет цели создания идеального будущего для своего народа, как обещали того коммунисты. Ее задача – обеспечить условия, чтобы у людей было будущее, которое они в силах создать сами. Может, создать плохо, но самостоятельно. Чтобы у народа не возникало желания подстраиваться под сделанный для всех образец общественных отношений. Как это было при коммунистах…

Виктор что-то проворчал. В этом звуке не прозвучало удовлетворения, что на самом деле было странно для беспартийного человека. Думаю, Извеков хорош как исполнитель в любом деле. Но планировать что-то новое – не его стихия. Не смотря на ум и благородство, а также острый язык, Виктор в душе оставался просто хорошим парнем – всегда готовым пойти навстречу.

Очень его благородство вписывалось в систему – ты мне, я тебе. Не погрешу против истины, заявив – наверное, половина Увелки (имею ввиду поголовье начальников) чем-то ему были обязаны. Кому надо было вызволить права из ГАИ, поохотничать в зоне покоя или алиби за проступок в глазах жены обращались обычно к нему. Извеков всегда помогал бескорыстно, увеличивая число благодарных ему людей. Мне кажется, эта суета доставляла Виктору истинное наслаждение. А статус всезнайки, всеумейки и всеможайки поднимал его имидж в собственных глазах.

Вот таким был мой школьный товарищ.

Поэтому он ничего не сказал о новых сентенциях в общественных отношениях, только что заявленных мною вслух. Сказать было нечего.