Прелести Лиры (сборник)

Я вхожу в кабинет судьи, ещё не старой, но ужасно строгой женщины, чем-то напоминающей одновременно Дарью Фёдоровну и Евгению. А также, не исключено, мою маму и Динку. Она бросила на меня оценивающий взгляд, и, кажется, увидела всё, что ей было нужно.

– Ваша жена, Олег Иванович, не придёт сегодня на заседание суда. По уважительной причине. Она вчера была здесь, вот её письменное заявление. Я вас с ним ознакомлю. Почитайте сами.

Из заявления следует, что моя жена тяжело и неизлечимо больна, справка прилагается (отчасти это верно, но её болезнь всегда как-то особенно обостряется, когда дело касается наших отношений). Из заявления также недвусмысленно следует, что у нас на протяжении двадцати четырёх лет совместной жизни была если не идеальная, то образцовая семья. В последний год меня, супруга, как подменили. Я завёл на стороне молодую любовницу и решил бросить больную жену. Учитывая всё вышеизложенное, моя жена категорически против развода. Она просит суд дать шанс нашей крепкой семье на возобновление прежних отношений. Дата. Подпись.

– Что скажете Олег Иванович?

– А что я должен сказать? Если подано заявление о разводе, значит, не всё было так идеально.

– Это верно, это верно… В своём заявлении вы указали такую причину: «Не сошлись характерами». Что вы имели в виду?

– По-моему, это стандартная формулировка. Не стану же я расписывать, что происходило между двумя людьми на протяжении двадцати пяти лет… У меня ведь есть право не пускать посторонних в мою личную жизнь, Ваша честь?

Я не собирался иронизировать, но «Ваша честь» по отношению к обычной женщине само по себе звучит как издевательство. Судью такое обращение, кажется, не оставило равнодушным.

– Да, такое право у вас есть, истец. Но не хотите ли вы пояснить, что для вас стало причиной развода?

– Уж точно не болезнь жены.

– Ей, похоже, грозит инвалидность, она ходит, опираясь на трость. Вы же мужчина…

– Вот именно – мужчина, а не начальник хосписа и не Господь Бог. Я не отказывался помогать жене, не отказываюсь сейчас и не собираюсь отказываться в будущем. Хотя излечить саму болезнь я не в состоянии. Но её болезнь не основание ставить крест на моей жизни.

– А на вашей жизни прямо-таки ставят крест какие-то басурмане…

– Уважаемая Лариса Михайловна… – табличку на кабинете я успел прочитать. – Я догадываюсь, что с женой вы говорили достаточно долго для того, чтобы принять то решение, которое вы приняли; но я не собираюсь рассказывать вам о том, как выворачивались мои карманы, потрошились бумажники, просматривался мобильный телефон, каждый вечер вместо молитвы устраивались истерики, контролировался каждый мой шаг. Всё это, разумеется, в порывах благородной ревности. Началось это, Лариса Михайловна, не год тому назад, и даже не пять лет тому назад, а гораздо раньше. К сожалению, у меня были основания написать заявление о разводе.

Она посмотрела на меня более продолжительно и явно более мягко, откинула прядь осветленных волос и сказала неожиданно извиняющимся тоном:

– Мы отложим рассмотрение вашего дела на полгода. На шесть месяцев. Но у вас есть право подать заявление об ускорении пересмотра дела, – добавила она торопливо.

И сразу же после этого строгие складки (тавро на Том, Кто обречён повелевать судьбами других) вновь легли на её лицо.

– Вам понятна суть моего вердикта, Олег Иванович?

– Мне понятна суть вашего вердикта, Ваша честь.

– Вы свободны. Следующий!

– До свидания, – сказал я секретарше, – скоро пути наши опять пересекутся.

Она смерила меня взглядом – сверху вниз – и у меня появились основания запротестовать:

– Нет, нет, я никого не убивал, что вы; я всего лишь мужчина, стремящийся обрести свободу.

– Разведённый мужчина… Вот большое счастье, всю жизнь мечтала, – ответила она негромко, но внятно. При желании можно было продлить диалог, вступиться за свою честь.

Однако я сделал вид, будто не нашёлся, что возразить на этот исключительно сильный словесный выпад в мой адрес.

На улице возле здания суда меня ждала жена. Всем своим видом она давала понять, что ей известно, какое решение приняла «Ваша честь».

– Что скажешь? – сказала она тоном, которым обычно праведники сопровождают подношение кукиша к физиономии злодея: «ну, чья взяла?».

– А что я должен сказать? Через два месяца ты опять получишь повестку.

– Знаешь что, Олег… – она привычно заняла ту позицию, с которой обычно начинались её истерики. – Надо забыть всё, что было, и начать всё сначала.

«Забыть всё – значит, забыть твои идиотские истерики; а вот начать – что?» Я не произнёс вслух этих слов; лишь отметил про себя, что всё уже началось сначала: бессмысленные общие фразы, за которыми стоял только один императив истукана: вернись, моли о прощении – докажи, что ты хочешь быть рядом с женой. Докажи. Моли.

И поначалу я так и делал: просил прощения, не чувствуя за собой ни малейшей вины, ибо полагал, что оправданно – из гуманных соображений – шёл по пути наименьшего сопротивления. Главное – мною руководили благие намерения: я хотел мира и согласия. Во имя отца, и сына, и матери его. А от меня ожидали уже следующую уступку, потом следующую – и дело всегда заканчивалось одним и тем же: в конце концов, от меня требовали невозможного, а именно: любви. Мою жену раздражало, что я тяну семейную лямку, потупив очи долу, ей хотелось, чтобы глаза мои горели и сияли от счастья. А то, что счастья не было, её мало интересовало.

Если бы «Сказка о рыбаке и рыбке» не была написана, я имел бы все шансы стать её автором. Жена раз за разом оказывалась старухой у разбитого корыта, счастливо не замечая, что движется она по одному и тому же кругу. А я уже понял, что не в состоянии ей этого объяснить. И вот – «начать всё сначала». Говорится это без тени шутки, само собой. С горящими голубыми глазами.

Я всерьёз стал подозревать, что жена получает удовольствие от зрелища разбитого корыта: это давало ей возможность ещё раз попробовать стать всесильной «владычицей морскою», чтобы на законных основаниях требовать от меня невозможного.

Пока я думал обо всём этом, жена уверенно двигалась по кругу.

– Бросил меня… Предал… Ушел к молодой… Стыд, позор… Загубил мою жизнь… Костыль… Бросил…

Тут я решил вклиниться в монолог обиженной женщины и попытаться сыграть на противоречиях – постараться хотя бы привлечь внимание к тому, что говорит она одно, а на самом деле вкладывает в свои слова совершенно другой смысл.

– Раз я такой монстр, раз я загубил твою жизнь, раз я предал тебя – так разведись ты со мной, и точка. Стань свободной. Забудь меня – и баста. Ведь счастье само плывёт тебе в руки: я помогаю тебе избавиться от себя – от предателя, изверга и кровопийцы.

– Знаешь что… Пошел ты к черту!

Она развернулась и поплелась живым укором, тяжело опираясь на изящную трость. Смотреть на это было выше моих сил, это она рассчитала верно.

Но ведь она серьёзно ждала, что я откажусь от себя, приползу к ней на коленях и сам предложу быть у неё на посылках.

Это выше моего понимания. С ума сойти.

4

– Папа, ты не прав, – говорит мне сын.

– Я готов выслушать твои аргументы, – пытаюсь быть хладнокровным я.

– Понимаешь, папа… Умные не женятся. Женятся дураки. Женщины – это ведь… не люди. Нельзя связывать свою судьбу с каким-то полоумным существом.

– Женятся либо дураки, либо мудрые. Давай рассудим.

– Давай.

Я не готовился к разговору, но, почувствовав боль в словах сына, сразу беру быка за рога.

– В человеке есть две сферы: психоэмоциональная (чувства) и рационально-логическая (ум). Жить более-менее полноценной жизнью – значит, испытывать чувства и пытаться их контролировать. Эта данность неотменима. Согласен? Вот почему, нравится тебе это или не нравится, ты (или я, неважно, кто – любой из нас) вынужден снабжать пищей ум и душу.

Лучшая пища уму – задача такого плана: отформатировать мировоззрение в философскую систему; лучшая пища душе – дружба и любовь. И душа, заметь, поставляет пищу уму, сама получая взамен «инструкции по переживанию». Возражения есть?