Мальчик с котомкой. Избранное

Еще синяки да ссадины от минувшей драки не сошли, отмщения требуют.

И постановили собранием: к расстрелу всех троих. И Санка, который свадьбу справлял, Колесёнка убил и драку учинил. И Василия Егоровича не за что, не про что, и третьего мужика, смутьяна, якобы.

В зале аплодисменты. Уж кто там аплодировал, кто голосовал – неизвестно. И голосовал ли кто…

И вот кричат из зала:

– Правильно. По душе! Так и надо.

Осужденных – под конвой, и повели на выход из деревни.

Пол деревни провожать пошли. И Платонида с ребятишками Саньковым. То ли жена, то ли невеста, то ли и вовсе – батрачка… Не верилось, что вот так возьмут и расстреляют.

Вот сели на околице и конвоиры, и приговоренные, закурили.. Чего делать, никто не знает, И в самом деле не расстреливать же теперь их. Поорали на суде, и хватит…

И тут нашелся один поумней среди уполномоченных:

– Расходитесь товарищи. Надо их в уезд вести, и судить по закону. У нас сейчас – мирное время. Военно-полевых судов нет.

Тут все, кто провожал и горевал, и кто жаждал расстрела – обрадовались. Жалко мужиков-то, хоть и кричали некоторые: «К расстрелу!»

И повели их в уезд на суд. А до города сорок километров.

Никто не дал подводы везти осужденных. Скоро конвоиры устали, осужденным винтовки передали, чтобы те дальше сами несли свое расстрельное оружие.

К утру пришли в уезд. Вот суд начался.

– В чем вина этих людей? – Спрашивает судья.

– Агитировали против колхоза. Сход решил требовать расстрела.

А про убитого Колесёнка и забыли все.

– Агитация против колхозов – серьезное преступление. – Сказал судья. – Только какие они агитаторы. Они и расписаться не умеют. Дадим им по пять лет каждому и довольно…

…В тридцать втором уже Василий Егорович вернулся в деревню с лесоповалов. Колхозы уже были созданы. А он остался помимо колхоза, не вступал. Да не особо и звали.

Санко Ястребова с лесоповала перегнали в Сибирь за дерзость. Ни письма, ни вестиночки. И только в сорок втором кто-то из фронтовиков принес в деревню весть: погиб Санко в Синявинских болотах, защищая родину от врага.

А Василия Егоровича Долгоусова на фронт не взяли. Не дал председатель колхоза. «Если вы его заберете, нам никуда не бывать!»

Он остался единственным на всю округу мастером по строительству и починке мостов. Вот у него-то в северной вологодской деревне и нашел Николай Житьев работу и пристанище.

Глава 8. Платонида – краса

Хорошо живет Василий Егорович Долгоусов.

И скотинка во дворе мычит да блеет, петух кричит. Сад-огород. Специалист единственный на всю округу. Устроитель мостов. И Никола Житьев при нем в подмастерьях. Есть чему поучиться.

И тут однажды приходит к Долгоусову молодая женщина. И такая она красавица, что у Николы Житьева поплыла голова. Чувствует, еще немного и вовсе себя потеряет.

Что за чары невидимые распространяют вокруг себя эти женщины? Попадется навстречу такой красавице мужик либо парень – атаман, ухорез, забубенная головушка, который с роду никому ни в шапочку, от одного взгляда которого соперники ниже травы, тише воды становятся, а красавица только бровью поведет – и нет больше атамана и ухореза. Есть послушная покорная овечка.

– Нет ли тебе, Василий Егорович, вестей каких от сотоварища твоего Ястребова. —Спрашивает она удрученно.

– Нет, Платошенька ни единой вестиночки. Как угнали его из Архангельской тайги в Сибирь, так, как в воду канул. Трудно ему с таким характером выжить в лагере. Он, Платошенька, трудно. Где бы голову склонить, он ее подымает…

– А мне – то куда, Василий Егорович, деться? Ни жена, ни вдова, ни невеста. Из-за свадебного стола да в кутузку. Как была батрачкой в его хозяйстве, так и осталась батрачкой. Детей в детский дом прибрали.

– Вот уж не знаю, Платошенька, – отвечает Василий Егорович.– А ты замуж выходи. Я бы тебя взял, да стар уж я для тебя. Вот разве помощника моего завлечешь?

А чего завлекать, коли вот рядом за столом сидит Никола Житьев уже завлеченный? С языком деревянным.

– Мне бы, Василий Егорович, поросенка забить надо, – говорит Платонида.

– Шкуру сдавать надо, да и налог заплатить. Надо так делать, чтобы никто не спроведал. Иначе фининспекторы тут же припрутся.

– Завизжит поросенок-то, все-равно услышат.

И тут Никола язык во рту отмочил:

– Я зарежу. У меня не пикнет.

Посмотрела Платонида на Николая оценивающе и говорит:

– Я не знаю, как вы это сделаете. Но пойдемте ко мне на двор, покажу поросенка.

…Поросенок был не велик. Николай наносил в бочку воды, окунул в воду поросенка и в воде перерезал ему горло. Без единого звука прошла все эта операция.

Платонида отрезала хороший кусок мяса Житьеву за старания. И потом всю жизнь почему-то сожалела, что мало мяса дала.

Хотя Долгоусов с Житьевым не успели это мясо на щи переварить, как любовь установила свои порядки.

Николай перебрался на жительство к Платониде. Но проблема осталась: кто такой этот Житьев? В переселенцах не числится, никогда в этих краях не жил, в общем, неизвестно откуда взявшийся человек.

То и дело, прихватят его «органы» – и каталажку. Кто такой, откуда взялся. Так они его бы пристроили: в России много мест, где рабочие руки нужны. Или в Сибирь, или в Архангельск на лесопильный комбинат…

Но тут же Платонида бежит выручать его. Придет к начальнику милиции и в слезы:

– Это хозяин мой, ребенка жду от него!

Отпустят.

Потом другой начальник приходит: «Кто? Откуда?».

Опять Николу схватят и – в каталажку.

Опять Платонида бежит спасать. А к Платониде особое доверие. У нее в документах написано, что она «батрачка». А ради батраков и рабочих все революция сделана.