Страна контрастов. Мемуары разработчика ядерного оружия СССР

Из истории рудника

Мои детские годы и годы учёбы вплоть до окончания средней школы и поступления в Днепропетровский госуниверситет в 1959 году прошли в доме на Трудовском руднике.

По страницам Википедии

Во второй половине XIX века помещица Любовь Карпова приобрела у жены коллежского секретаря, Елизаветы Мизко, имение Трудовое. Центральная усадьба имения располагалась на территории нынешней Марьинской школы-интерната. В 1873 г. внук помещицы, Петр Карпов, закладывает между реками Лозовая и Осыковая, на территории нынешних Трудовских, шурфы первых шахт будущего Вознесенского рудника. Карпов скончался 28 октября 1903 г. Его могила находилась в районе нынешних прудов-отстойников в начале ул. Марка Озёрного (до настоящего времени не сохранилась). В 1905 г. был заложен новый Трудовской рудник, принадлежавший дочери П. Карпова Вере Пестеревой. В состав рудника в разное время входили шахты №5—12, №20—6, №11-бис. В 1924 г. на базе Вознесенского и Трудовского рудников было создано Петровское рудоуправление. В 1937 г. Трудовские рудники вошли в состав Петровского района г. Сталино. Во время оккупации города фашистами на Трудовских находился рабочий концлагерь для рядового и офицерского состава Красной армии. В 1939 г. началось строительство крупнейшей в СССР шахты №5-бис «Трудовская». Шахта была открыта в феврале 1941 г. Во время отступления советских войск – затоплена; оборудование демонтировано. Восстановлена в 1952 г.

    Источник: https://ru.wikipedia.org

В память о Карповых почти ничего не осталось – одно-два каменных строения. В частности, двухэтажный особняк, в котором после революции размещалась неполная средняя школа №102, в которой и я учился. Для учебы здание было плохо приспособлено и школу переместили. Во второй половине ХХ века здание пришло в аварийное состояние, рухнули деревянные перекрытия крыши и дом стал заброшенным. В 90-х годах его перестроили в церковь.

Здание бывшего особняка Карповых – бывшей школы №102, ныне действующей церкви. Фото автора

Жители называют посёлок и Трудовской рудник, и просто Трудовские. В годы моего детства между Трудовскими и районным центром Петровкой было пять километров полевой дороги. Сейчас они практически слились. И когда в 2014—2015 годах были артобстрелы Трудовских, в СМИ сообщали об обстрелах Петровки.

На Трудовских рудниках была группа действующих шахт и терриконы выработанных, закрытых шахт. В моё время работали 5-я, 5-бис «Трудовская», 7-я, 11-я, 12-я шахты и 2-Щуровка. Вокруг 5-й, 5-бис «Трудовская», 7-й, 12-й шахт образовались посёлки. Шахта была центром не только трудовой, но и культурной жизни. При ней был клуб с библиотекой, сквером, танцплощадкой. В клубах регулярно показывали кинофильмы, работали кружки самодеятельности. Когда шахта прекращала работать, приходил в упадок посёлок рядом с ней, закрывался клуб. Клубы шахты №7 и №5-бис «Трудовская» размещались в практически одинаковых зданиях, построенных в одно время. На левом снимке показано здание клуба действующей шахты №5-бис «Трудовская» (сейчас шахта «Трудовская»), на правом снимке – вид развалин здания клуба бывшей шахты №7.

Фото автора

Базар на Трудовских

Центром, объединяющим шахтные посёлки, был базар с его многочисленными прилавками, ларьками и магазинчиками. У шахтёров заработки были гораздо выше, чем у колхозников, поэтому базар на Трудовских привлекал многочисленных продавцов сельскохозяйственных товаров и спекулянтов, торговавших в основном промышленными товарами.

Ещё в 50-е годы прилавки базара были установлены под открытым небом, на всей территории базара не было асфальта. В слякотную погоду, особенно весной и осенью, вся земля под ногами тысяч посетителей превращалась в жидкую кашу из грязи слоем в 10—15 сантиметров. Люди медленно двигались между прилавками, осторожно, не отрывая от твёрдой земли ноги под слоем грязи, чтобы не поскользнуться и не обрызгать грязью себя и рядом бредущего. Создавалось впечатление, что люди не идут, а тихо плывут по базару. Много было нищих в солдатских шинелях с медалями, на костылях или вообще без ног – людей, покалеченных в войну. Но торговля шла бойко.

На базаре было несколько рядов деревянных прилавков под открытым небом. Очень популярны были те, где торговали подсолнечным маслом и салом.

Доски прилавка под масло лоснились от насквозь пропитавшего их масла. Масло продавалось в розлив и в пол-литровых бутылках, заткнутых свёрнутой газетной бумагой или огрызками кукурузных початков, позже появились резиновые пробки. Покупатели очень тщательно и придирчиво выбирали масло. Оно не должно было быть мутным или прогорклым, иметь осадок (иначе при жарке будет сильно пениться). Свежее масло должно иметь хороший запах. Самый приятный аромат у масла из жареных семечек, поэтому первый вопрос покупателя продавцу – масло из жареных семечек?

Длинный прилавок был под продажу сала. Сало в семьях шахтёров широко использовалось в разном виде и для разных целей. В многообразии оно было и на прилавке, и, соответственно, по разной цене. Подороже было сало с мясными прослойками для «тормозков» (так называлась еда, которую шахтёры брали с собой для «перекуса» в шахте). Но самая высокая цена была у старого пожелтевшего сала. Потому что настоящий украинский борщ обязательно должен быть в конце варки заправлен растолчённым с чесноком старым салом.

Жизнеобеспечение жителей продуктами и товарами первой необходимости в основном осуществлялось через базар. В выходные дни все, кто только мог, шли за покупками. Улицы были заполнены людьми, идущими на базар или с базара.

«Египетские пирамиды» Донбасса

Если к Трудовским подъезжать с юга, со стороны степи, то с расстояния километров пяти—шести открывается на горизонте удивительная картина: в голубой дымке, как египетские пирамиды, высятся многочисленные терриконы, по местному – «кучи».

Терриконы образуются при извлечении породы из подземных горных выработок. За много лет на месте отвала вырастает огромная конусообразная «куча» – террикон высотой порядка ста метров. К вершине террикона проложена узкоколейка. Сверху установлена так называемая головка – шкив и опрокидывающее устройство. У основания террикона работает лебёдка подъёмника, которая канатом через шкив по узкоколейке поднимает на вершину вагонетку с породой. Вагонетка там опрокидывается, и огромные валуны породы с грохотом и подпрыгиванием обрушиваются вниз в сторону, противоположную той, на которой установлен подъёмник. При падении с большой высоты они приобретают такую кинетическую энергию, что раскатываются на десятки метров. По мере накопления породы на вершине опрокидывание вагонетки становится невозможным, тогда рельсовый путь наращивают и головку поднимают выше. Это очень тяжёлая и трудоёмкая работа. Позже стали применять и другую технологию: на вершину террикона прокладывают трубопровод для подачи воды и с помощью гидропушки под огромным давлением размывают накопившуюся породу. При этом террикон растёт не в вышину, а в ширину.

Мне как-то пришлось наблюдать за гидропушкой на терриконе шахты №12. От её работы в теле террикона образовался уступ с высотой стены около пяти метров из раскалённой докрасна породы. Дело в том, что порода содержит в своём составе не только инертные минералы, такие как известняк, песчаник и др., но и некоторое количество каменного угля, который самовозгорается внутри и разогревает породу докрасна.

Через несколько десятков лет геометрические параметры террикона становятся таковы, что технически или экономически его невозможно эксплуатировать. После этого процесс разложения породы продолжается – камни осыпаются, меняют цвет от светло-серого до красно-коричневого, замедляются внутренние процессы горения и газовыделения.

Лет через 40—50 на терриконе появляется растительность. Например, террикон шахты №5, который до середины 50-х годов был действующим, сейчас до самой вершины покрыт зарослями белой акации.

А для работы шахты образовывают новую «кучу». Поэтому нередко около старых шахт можно видеть по два—три террикона.

Терриконы местным жителям приносят и вред, и пользу. Какой вред? Они существенно портят экологию. В процессе горения выделяется газ с далеко не ароматным специфическим запахом. Ветра-суховеи, которые нередки на Трудовских, подхватывают с терриконов красноватую пыль и довольно больно секут лицо.

Террикон бывшей шахты №5. 2008 год. Фото автора

Большую опасность представляли огромные валуны породы, несущиеся по склону террикона после опрокидывания вагонетки на его вершине. Когда я учился в начальной школе, дорога туда и обратно проходила по подножию террикона шахты №5. И вот первоклашка, подойдя к террикону (в то время не принято было взрослым провожать и тем более отвозить малышей в школу), должен был безошибочно оценить, успеет ли он пробежать метров 150 в безопасное место до того, как вагонетка доедет до головки террикона и из неё полетят камни?

У подножия террикона шахты №5 находилось множество маленьких глинобитных халуп бедного люда. Это место называлось «ворстрой», то ли потому, что незаконно построены домики, то ли потому, что ворья там было много, – точно не знаю. «Ворстрой» образовался давно, до войны, когда террикон был далеко. Позже рядом со старым начал расти новый террикон, который подступил к самым домикам «ворстроя». У жителей другого жилья не было, они вынуждены были из летящих к ним камней выкладывать у своих домов высокие заградительные стены. Битва эта кончилась тем, что власти ликвидировали «ворстрой», а людей переселили в нормальное жильё. А случилось это в начале 60-х, после того, как взорвался террикон шахты №7. Были человеческие жертвы, огромная масса выброшенной взрывом породы засыпала железную дорогу к шахте №5-бис.

Какая польза от терриконов? Сейчас не знаю, а в тяжёлое послевоенное время польза была, и для многих людей – весьма существенная.

Террикон был источником различных материалов. На нем выбирали камни из неразлагающихся со временем пород для строительства фундамента домов. Так делал и мой отец, и многие другие.

Вместе с породой на террикон попадало немного угля и деревянных стоек (столбики примерно метр двадцать длиной и 10 сантиметров диаметром), которые использовались в качестве крепи в шахтных выработках. Люди поднимались на террикон и ждали в безопасной зоне момента выброса породы с вагонетки. Как только камни пролетали, быстро пробирались на то место, куда падала порода, выискивали и подбирали кто куски угля в мешок, кто стойки. При этом нужно было не прозевать и успеть ретироваться до следующего выброса породы. Собранные стойки использовали при строительстве домов, сараев или продавали. Угля для собственных нужд было достаточно – шахта снабжала семьи своих работников. Собранный на терриконе уголь предназначался в основном для продажи сельчанам. Подводу угля продавали за 110 рублей. В то время килограмм мяса стоил примерно 2 рубля, следовательно, на 110 рублей можно было купить примерно 55 килограммов мяса. Если сейчас цена килограмма мяса 350 рублей, получается, что прежние 110 рублей эквивалентны нынешним российским примерно 19000. Не так уж много, если принять во внимание, сколько и какого труда стоила эта подвода угля.

Однажды летом, в конце 50-х годов должен был приехать на Трудовские председатель Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорный. Началась лихорадочная подготовка – как обычно, по пути его следования убирали мусор, красили заборы. Трудней всего было решить проблему приведения в порядок двадцати километров дороги от центра Донецка до Трудовских. Дорога была совершенно разбита, сплошные ямы и ухабы. Для выполнения нормального ремонта не было ни времени, ни средств. И тогда решили всю дорогу, с колдобинами вместе, покрыть слоем породы со старого террикона шахты №12. Перевезли породу на дорогу, разровняли бульдозерами, укатали катками. Получилась ровная дорога с красно-коричневым покрытием. К приезду большого начальника успели! Но он не приехал. Через одну—две недели порода на дороге под колёсами машин превратилась в мелкую красную пыль, поднялась в воздух и осела на свежеокрашенных заборах и домах, а колдобины предстали в первозданном виде.

Были попытки использовать минеральный материал старых терриконов в промышленных масштабах. Говорят, на эту темы написаны десятки диссертаций, но терриконы как стояли, так и стоят, занимая огромную площадь городской территории.

Дом, в котором мы жили

После возвращения на Трудовские из Григоровки нашу семью поселили в двухкомнатную квартиру одноэтажного каменного дома старой постройки. Видимо, когда-то дом строился для одной семьи. В наше время в нём сделали пять квартир с отдельным выходом на улицу у каждой: два на северную сторону, один на восток, у нас и у соседей – на юг. С соседями у нас была общая деревянная открытая лоджия.

Чтобы зайти в нашу квартиру, нужно было по деревянным ступенькам подняться в лоджию и через неё войти в прихожую. Прихожая и маленькая кладовка размещались в пристройке дома.

Пристройки были у всех квартир. А кроме них – довольно просторные дворы с летними кухнями, сараями, туалетами с выгребными ямами. В нашем дворе был глубокий большой погреб с надстройкой и дверью над входом, оставшийся от прежнего владельца. Дверь в погреб каждый вечер закрывалась на самодельный замок в виде гайки и винта со специальной головкой и накидным ключом к этой головке.

Дом стоял в окружении огородов по три—четыре сотки, принадлежащих жителям дома. Дворы и огороды отделялись друг от друга невысокими заборчиками. Около дома в заборах были постоянно открытые калитки, и все ходили через соседские дворы совершенно свободно. Дом с прилегающими к нему дворами и земельными участками находился между двумя параллельными улицами с южной и северной стороны дома. В нашем дворе была колонка с водой, которую почему-то называли «фантал». Этим «фанталом» пользовались и наши ближайшие соседи. Остальным было удобнее ходить за водой к такому же, установленному с «северной» стороны дома.

Летом я, как и все дети, обувь не носил – весь день бегал босым. Перед сном мама или сестра отправляли меня к «фанталу» мыть ноги. Мне эта процедура не нравилась, тем более вода в нём была холодная. Чтобы избежать мытья ног, я иногда к вечеру притворялся спящим, и взрослые, жалея ребёнка, на руках относили меня к кровати и укладывали в постель с немытыми ногами. Не всегда мне этот номер удавался. Но когда удавался, я был счастлив вдвойне: «фантала» избежал и на руках меня в постель уложили.

Помнится такой случай. Было мне года три—четыре. Я оставался в квартире один. Мать, уходя из дома, велела мне закрыть изнутри дверь квартиры на крючок и никому, кроме «своих», не открывать. Сижу на подоконнике и смотрю в окно. Лето, солнце припекает. Жара. Вижу, во двор входит незнакомая тётя. Подходит и стучит в дверь квартиры. Я в окно кричу ей, что дома никого нет. Она говорит мне: «Толик, открой. Я тётя Леся – пришла к вам в гости». Я ей в ответ: «Я вас не знаю. Мне нельзя открывать, пока мама не придёт». Тётя Леся поняла, не стала приставать. С дальней дороги она устала. Подошла к «фанталу». Умылась, ополоснула прохладной водой уставшие ноги. Присела на лавку и стала терпеливо ждать маму. Когда мама пришла, я открыл дверь.

Вот таково было моё первое знакомство с любимой тётей Лесей – супругой дяди Тимы, брата отца. Она работала учителем в сельской школе. Я любил слушать её украинскую речь. Дома у нас тоже говорили на украинском языке. Но это был не совсем украинский язык, а какая-то смесь украинского с русским – донбасское наречие. Тётя Леся говорила на литературном украинском языке, в основе которого полтавско-киевский диалект. Когда речь зашла о моём крещении, я хотел, чтобы моей крёстной была тётя Леся. Но крещение не состоялось. История моего несостоявшегося крещения такова.

В нашей семье отношение к религии было неоднозначное. Отец был не религиозен, но относился к верующим нейтрально. Мать не фанатично, но в глубине души верила в Бога. В доме не было икон, не соблюдались посты, я не замечал, чтобы мать молилась, но большие церковные праздники, как и многие в посёлке, мать знала и как-то отмечала (и я вместе с ней), особенно рождественские и пасхальные праздники. В рождественскую неделю я, будучи уже учеником начальной школы, вместе с товарищами носил знакомым вечерю (кутью, узвар), колядовал под окнами соседей (коляд, коляд, колядныця – добра з маком поляныця, а бiз мака нэ така – дай, тiтко, пятака), щедровал (щiдрiвочка щiдрувала до вiконца прыподала), посыпал квартиры соседей зерном и прославлял деву Марию. За это нас угощали конфетами, давали мелкие деньги. По окончании рождественских праздников ребята друг перед другом хвалились – кто сколько денег наколядовал.

К Пасхе шла подготовка заранее: мать пекла разные по величине куличи (у нас кулич называли «паска»), красила яйца, запекала буженину, жарила домашнюю колбасу. На Пасху рано-рано утром, затемно, мама вместе со мной шла в церковь святить куличи. Церковь тогда размещалась в одном из обычных балганов (балган – длинный барак с отдельными комнатами, без коридора вдоль барака). На площадке у церкви рядами стояло множество людей, перед ними на земле, покрытой подстилками, – куличи, которые окроплял священник, проходя между рядами с молитвами. По возвращении из церкви вся семья садилась за стол и разговлялась – ели куличи, яйца, мясные продукты. На улице была праздничная атмосфера, обменивались крашеными яйцами (крашенками).

Кстати, обращаю внимание: в то время я не видел и не ощущал, чтобы кто-то чинил препятствия отправлению этих обрядов, в том числе и в школе. Да и обряды эти воспринимались нами скорее не как религиозные, а как простонародные обычаи.

В церкви священником был благообразный седой старик с большой седой бородой. Он часто совершал обход по улицам посёлка. Детвора его радостно встречала, потому что он был с нами ласков, находил для каждого ребёнка нужные, добрые слова. Для меня он был неким живым олицетворением святого.

Под влиянием этого священника я попросил маму, чтобы меня крестили, а крёстной чтобы была тётя Леся. Мама согласилась, но нужно было ждать, когда к нам приедет тётя Леся. А тётя Леся всё не приезжала и не приезжала – жили они с дядей Тимой в дальнем селе, автобусы тогда не ходили, поэтому гостили у нас очень редко. Уважаемый мной священник умер, его место занял молодой человек с рыжей бородкой.

Однажды осенью в Городке (так называли зелёный массив между Трудовскими и Марьинкой, который сейчас на карте обозначен как урочище Зелёный Гай) проходила ежегодная сельскохозяйственная выставка колхозов Марьинского района. На выставку стекалась масса народа из колхозов и с Трудовских. Выставка играла роль и рынка, и своеобразного массового гулянья с буфетами и художественной самодеятельностью.

Вдруг я увидел, что позади одного из буфетов, укрывшись от глаз публики, три молодых мужика прямо из горла распивали бутылку вина. С ужасом я узнал в мужчине, пившем «из горла», нашего нового «священника». Это зрелище настолько потрясло меня, что я больше не поднимал вопрос о крещении.

Жильцы нашего дома имели различное социальное положение. Мой отец и ещё один сосед были из числа инженерно-технических работников шахты. В остальных трёх семьях были женщины с детьми без мужей. У двух женщин мужья погибли на фронте, у одной – отбывал наказание в лагере за службу в полиции при немцах. Но никакой разницы в социальном положении не ощущалось, отношения были, без всякой натяжки, добрососедскими.

Наша ближняя соседка – тётя Вера Лябах, по-уличному – Лябашка, работала в хлебопекарне, месила ногами тесто для хлеба (сразу после войны приходилось обходиться без механизации). Тётя была очень доброй, жизнерадостной. У неё было двое детей: мальчик лет двенадцати и девочка, моя ровесница – мы с ней в первый класс вместе пошли. Мы играли во дворе, любил я бывать и у них в квартире – уж очень гостеприимной и приветливой была тётя.