Жизнь прожить – не поле перейти. Книга первая. Земля

– Давай-ка, Силыч, обскажи всё сначала погромче, да растолкуй вновь явившимся, какой рай ты нам наобещал.

Силыч, уже по обкатанной до этого программе, изложил, расцвечивая новыми красками, все выгоды переселенцев. И земли будет больше, и обустроиться будет легче, и не в Сибирь ехать надо, и власти помогут и лесом и деньгами, и налоги, поначалу, брать не станут. В заключении бросил в толпу призыв:

– Подумайте, мужики, сколько выгод. Кто решиться —

бумаги быстро выправим и поможем, дело стоящее, а нам ещё по другим сёлам путь предстоит; смотрите, как бы не опоздали – скоро сев. Из собрания посыпались вопросы, тех кто недопонял и не расслышал, на что Силыч дал совет:

– Вы, как прежние переселенцы, можете ходоков туда послать. Железная дорога до самого места доставит, а там уже ваши земляки обустроились – вот и у них поспрошайте и оглядитесь, да и у властей на месте лучше заранее определиться. Ну а потом, всё и обскажите селянам. Так что, поторапливайтесь!

Жандармский офицер, исполнивший свою миссию, и Тимофей Силыч устроились в тарантас и по весенней

распутице полетели в другое село агитировать других переселенцами становиться.

Сход долго не расходился. Отдельными группами обсуждали предложение. Те – кто побагаче, обустроился на месте, в своих головах прокручивали сказанное и находили много выгод для себя, если недоимщики и беднота уедет. Тогда и землицы добавится при новом разделе и налог за недоимщиков не надо будет всем сельским обществом оплачивать, хотя, конечно, лишние рабочие руки в страду от должников и батраков не помешали бы. Они больше молчали, изредка поддерживая тех, кто предлагал обживать новые места,

– Дело говорите; тесно тут у нас, кто-то и в Сибири обустроился и не жалеет, а башкирцы поближе, всё-таки в Европе, да и русских с хохлами там полно и, вроде, не

жалуются, что, как ранее, башкирцы их теснят и с саблями на царя и помещиков идут и деревни поселенцев с церквями жгут. Пишут, что там давно всё замирилось.

После долгих обсуждений, где свои голоса и женщины втискивали, подначивая мужей учесть и их пожелания. Дед

Евсей, взойдя на крыльцо и, потеснив, долгое время

молчаливо стоявших, старосту с секретарем изрёк:

– Давайте спровадим к башкирцам двух человек, толковых ходоков, что бы всё толком разузнали и проверили то, что Силыч рассказал, да узнали у опытных переселенцев как дело с властями выгоднее провернуть и обустроиться побыстрее. Спешка, она, нужна только при ловле блох. Верь глазам своим и живи своим умом. Сколько раз уже мужика вокруг пальца обводили.

– Верно говоришь Евсей, раздалось из толпы, -Всем

миром скинемся на дорогу. До Урал за четыре дня по железке добраться можно.

– Кого пошлём? Может желающие есть?

Никто из желающих и рот не успел открыть, как большой знаток деревенской жизни – тётка Матрёна, любившая везде о себе заявить и свое слово вставить громко, боясь, что её, кто —то, может опередить и перекричать, почти завопила:

– Евсея и Шобету, кого же ещё! Наконец и секретарь подал свой голос, помятуя, что и власть должна как-то

поучаствовать в столь важном деле,

– Верно, говорит Матрёна. Кто лучше Евсея Кузьмиича, землю знает и любопытство имеет, да и с людьми он сходится быстро.

– Точно, – раздалось из толпы.

– Стар я уже кочевать, – отнекивался Евсей, радуясь в

душе, что люди ценят его на селе.

– Ничего, выдюжишь, а старуху твою от кавалеров

обороним; только Евсей башкиркой там не обзаведись, у них там позволено и двух жён заводить. Майдан грохнул раскатистым смехом, на что Евсей рукой расправил свои усы. Кандидатура Евсея больше не обсуждалась. Дело было решённое. С Шобетой затруднений тоже не оказалось. Шобета – мужик средних лет, крепкий и коренастый, с чёрной как смоль головой и бородой с ниточками седых волос, открытым внимательным взглядом карих глаз, был уважаем и не имел недоброжелателей. Рассудительный и умелый в делах, обременённый большим семейством,

Шобета никак не мог выбиться из нужды. Несчастья валились на него одно за другим: то корова падёт, то

проезжие цыгане лошадь уведут, то, именно на его наделе,

дождики не льются. И тайком курившие пацаны, обнаруженные родителями, с испугу бросив окурок, спалили сарай, да ещё и полдома обугленными бревнами и мигом сгоревшей соломенной крышей чёрными стропилами будет на улицу смотреть. Ему сама судьба должна была подсказать: " Беги отсюда хоть на край света, ищи своё место-земля широка». В деревне, большинство мужиков, при обращении к старшим и уважаемым обращались по отчеству, а в разговорах между собой являли и прозвища. Откуда явился Шобета сюда и, что это за имя, фамилия или прозвище никто не спрашивал- зато многие сразу оценили его усердие, готовность помочь всякому нуждающемуся, не бескорыстно совсем, а за такую плату, что считалась смехотворной, а одиноким старикам и совсем задарма. И дети его росли в отца – трудолюбивыми и безотказными. Услышав своё имя, Шобета не сазу сообразил, что его хотят отправить посыльным и отрезал:

– Нет, я негож для таких дел, да и хозяйство к севу ладить надо, детишек полон дом, да и мужиков толковых полно.

Вон, Дробок, стоит и лыбится, а чем он негож?

– Да, ты, не о хозяйстве своем печёшься, а о жёнке

сладкой больше болеешь. Чуешь, что уведут её без охраны, —

прокричал дед Евсей под хохот толпы. -Не бойся, я старикам накажу, чтоб её охранили, а миром и твоё

хозяйство и детишек не забудем. А может, тебе и

хозяйствовать на новом месте придётся. Знают все, что ты до землицы и работы жаден и не промахнёшься. Глаз у тебя зоркий, до всего своим умом доходишь, ноги крепкие, где уж мне там по полям и лесам бегать, чтоб всё узреть. Да и мне лучшего попутчика не надо. Ты у нас молчун, а я болтать – горазд. И вранья за тобой не замечено, а если Матрёну послать, то ни мне покою не будет, ни толку от её сказок, что насобирает по тамошним селянам.

– Раз подмогнёте и всем миром решите, – то я согласен.

– Так то оно лучше, с тобой, милок, мы быстро обернёмся и красавица твоя кавалером не успеет обзавестись.

На том и порешили. Солнце уже стояло высоко – пора было уже к обеду собираться. Расходились группами,

семействами, по улицам и переулкам; жались к плетням и заборам. Дорога стала раскисать и в лужах вода,

вперемежку со льдинками, отражало ярилов тёплый свет, будивший весну и гнавший с пригорков ручьи.

Возвращался домой с новыми мыслями, роящимися в голове и, упомянутый на майдане, Фёдор Драбков —

по – деревенски – «Драбок». За готовым обедом,

источающим ароматы из чугунков, стоящих в белёной печке на чугунной плите, Фёдор решил начать разговор с женой на давно мучавшую его тему, которую нынешний сход повернул в новое русло – как найти такое место – где он может приложить свои силы и четверых подрастающих детей в мир выпустить, чтобы и мать не страдала за их судьбу и себе душевный покой обрести. Меланья, хоть в

избе от её трудов было жарко, в лёгком платке

прикрывавшем лоб и густые волосы, хлопотала с ухватом вытаскивая чугунки. Из одного источался запах варёной картошки, а другой был с мясным борщом, дурманящим воздух и вызывающий слюну у севших за стол подростков- двух девиц и двух мальчишек. В этом году, слава богу, запасов до самого лета хватит и до нового урожая будет что пожевать.

А стряпухой, Меланья, была знатной. Соседи на всякие

праздники прибегали к ней заказывать пироги. Расставив на столе глубокие глиняные миски, которые лучше иной посуды хранили тепло и вкус, на широком, с любовью сделанном самим хозяином столе, разлила борщ. Фёдор аккуратно повесил свой полушубок на гвоздь для ковки лошадей, что был вбит при самом входе, рядом с вешалкой. Над входной дверью висела подкова – «для счастья и благополучия». Вешалка, из хорошо оструганной, дубовой,

отшлифованной до блеска доски, с аккуратными дубовыми штырьками-крючками, была прибита пониже гвоздя и была унизана верхней одеждой. Многое в этом небольшом и постаревшем от времени доме, доставшемся при разделе от отца Фёдора – Тимофея, а строенного ещё дедом Данилой, было сделано своими руками. Иное имущество и скот при разделе достались брату. Хлопоча, Меланья, искоса посматривала на мужа. Уже, при входе мужа в избу, она женским зорким взглядом приметила перемену в привычном выражении лица мужа. Озабоченное и задумчивое, ищущее ответ на какой то тяжёлый вопрос, оно встревожило Меланью. Если дела касались семьи, то она знала, что Фёдор обязательно посоветуется с ней, а деревенские сплетни её не волновали. Меланья, молча вышла во двор, и громко крикнула:

– Обед!