Заслон

Разглядывая немцев, он размышлял, припоминая разговоры, ходившие в деревне и сообщения из газет. Немцы не казались ему такими уж страшными и опасными, как он слышал и читал.

Напротив, он даже понимал, что на войне какие-то меры предосторожности по отношению к противнику принимать надо. Но противник был на фронте, а он и все жители Малых Выселок противниками никак не могли быть. Бабы, старики да дети – невеликое войско. Он слышал, что германцы народ культурный и образованный. Правда, они пошли на нас войной, но то дело политическое. Простого народа это не должно касаться. Народ как жил при ком угодно, кормил сам себя, так и будет жить дальше.

Говорил тут приезжий партийный начальник на собрании, что, мол, фашисты жгут всё, рушат и истребляют наш народ, дескать, потому, что мы русские. Они ненавидят нас за то, что мы живем свободно и счастливо, строим коммунизм. Но он-то придерживается другого мнения. Всякие власти испокон веков воевали за свое место, почему и случилась эта война. Правда, люду жить стало не в пример лучше при нынешней, но ему и до неё жилось хорошо. Была бы голова да руки работящие, а остальное в жизни придет…

Заметив стоящего невдалеке Мефодия, Силыч оборвал свои размышления и потихоньку пробрался к соседу:

– Слушай, Кирилыч, у тебя случаем, табачком не разживусь? Свой, понимаешь ли, в спешке дома забыл, вот и страдаю. Эти нехристи не дали даже одеться как следует.

Мефодий молча вытащил кисет. Силыч, мастеря самокрутку, продолжал:

– Как ты думаешь, на кой ляд мы им спонадобились в такую рань? Второй, поди, час месим этот лужок, а всё непонятно к чему?! И ведь хоть бы что объяснили, проклятущие! Ох, не к добру это. Ты чтой-то молчишь, али тебя это не касается?

– Да потому молчу, что понимаю, – страху они на нас нагнать хотят. Воюем мы с ними али нет? Новый порядок, – новая метла, разумеешь? ? едко бросил Мефодий.

– Разуметь-то разумею, только не легшее мне от этого, да и им, – повел головой Силыч, – тоже. Таперича неча нам от них добра ждать. Намедни двое наших солдат из окружения пробирались. Немцев положили видимо-невидимо, вот они и злы сейчас, как кобели цепные. Слыхал, что в Мешково натворили? Троих партизан прямо на площади при всем народе повесили. Бабы сказывали, – мучали их сильно перед этим…

– Бабы сказывали, бабы сказывали! – в сердцах сплюнул Мефодий – балаболки, пустомели! От них ещё не того наслухаисься…

– Да ты погоди, погоди! Я-то к чему речь веду. Нас не затем ли сюда собрали, а? Твои-то тоже, кажись, в партизанах! А как, доведись, их изловили да казнь сейчас устроят?

Мефодий медленно поднял глаза на Силыча:

– Ну, вот что, Мирон… изловить можно только вора, а мои ребята на этой земле хозяева. А ежели ты ещё где-нибудь станешь об этом говорить, я тебя своими руками… не пожалею…

Было в голосе и во взгляде Мефодия что-то такое, отчего Силыч поспешно сказал:

– Ну что ты, Мефодий, я ведь ничего… я так…

В начале улицы послышался шум моторов. Из-за поворота выползала колонна, из пяти-шести мотоциклистов, легкового автомобиля и бронетранспортера. Разбрызгивая по сторонам грязь, мотоциклисты подкатили к крыльцу. С одного проворно соскочил офицер в чине обер-лейтенанта. Придерживая руками полы шинели, он бегом скрылся в здании школы. Солдаты из охранения, сбросив оцепенение, стали сгонять людей в плотную толпу.

Через минуту к школе подкатил автомобиль в сопровождении бронетранспортера. Оттуда тотчас же показался человек. Торопясь, он обежал машину и, низко сгибаясь, открыл дверцу:

– Пожалуйте, герр комендант, пожалуйте… Вот мы и на месте. – говорил человек, угодливо улыбаясь вылезавшему из кабины толстому, в очках немцу. Вслед за неторопливо разминавшимся немецким офицером вылез ещё один, довольно пожилой и с большой, окладистой бородой. На нем была полувоенная немецкая форма, явно не по размеру его внушительного тулова.

По толпе словно дуновением ветра пронесло удивленные возгласы и шепот: «Гляди-ка, кажись сам Семенов объявился… Откуда его принесло, сказывали – убили его… Живуч, гад ползучий…».

«Гляди-ка, а ведь это и впрямь Семёнов, – с удивлением вглядывался Мефодий в лицо бородатого. – У немцев, значит-ца, служит… стало быть, живой…».

К Мефодию сквозь ряды плотно стоявших сельчан протолкалась жена. Настасья поначалу оставалась вместе с бабами, но, ощущая какое-то непонятное беспокойство, всё же решила пойти к мужу. Взяв его за руку, Настасья молча прижалась к Мефодию. Почувствовав её волнение, он сказал:

– Ты, Настасья, не бойсь. Я так думаю, они объявление хотят нам сделать.

– За них, за Игната с Севкой боюсь… А ведь Сева совсем ещё несмышленыш, – прошептала Настасья. – Он ведь горяч, везде будет лезть вперёд. Ох, не надо было отпускать его! Бабы говорят, в Мешково троих казнили, совсем молоденькие ещё. Я, Мефодьюшка, места себе не нахожу, как подумаю, не они ли…

– Эк дура ты, баба! Что за глупые мысли лезут тебе в голову! Да когда это было – третьего дня назад! Игнат-то намедни приходил! – взорвался сердитым шепотом Мефодий.

В это время на крыльце показался обер-лейтенант.

– Герр оберст, всё готово, можно начинать, – вытянулся он перед толстым полковником.

Тот, по-прежнему стоял около машины, неторопливо протирая свои очки. После доклада обер-лейтенанта, он надел очки и огляделся. Осторожно ступая, чтобы не запачкать сапоги, оберст поднялся на крыльцо.

– Начинайте, Зильберман, только покороче, самое главное. Господин Семенов, пройдите сюда, – поманил пальцем оберст стоящего поодаль бородатого. Семенов, поняв, что его зовут, поспешил на указанное место.

Появление в деревне Семенова Мефодий воспринял более спокойно, чем другие. Все его обиды остались в прошлом. С Семеновым с тех пор он никаких дел не имел. Но чутье подсказывало, что Семёнов появился здесь неспроста. Мефодий не верил в жестокости немцев, но зато он хорошо знал бывшего полновластного владетеля этих мест. Под внешней благообразностью скрывался человек, наделённый злобным и расчетливым умом, изуверским, холодным характером. Зная мстительность этого человека, Мефодий понял, что многим его сельчанам придется пережить трудные дни.

Обер-лейтенант, стоявший на крыльце, сделал шаг вперёд и заговорил отрывисто и резко, словно подавая команду. Люди невольно притихли, вслушиваясь в незнакомую и непонятную для них речь. Сказав несколько фраз, немец отступил назад, дав знак худому, очкастому солдату-переводчику.

Тот на плохом русском языке, к тому же сильно картавя, начал читать по бумаге приказ. По нему выходило, что все жители Малых Выселок должны быть бесконечно благодарны великому гению фюрера и его доблестным войскам, освободившим их от большевистской заразы и гнёта кровопийц-комиссаров и евреев.

Далее следовало, что жители деревни получают прекрасную возможность отблагодарить фюрера работой на лесозаготовках, соблюдая при этом порядок и проявляя усердие. «Германское командование, – продолжал читать переводчик, – щедро отблагодарит тех, кто проявит должное трудолюбие. Организацию всех работ немецкое командование возлагает на ваших бывших граждан, жестоко пострадавших от репрессий коммунистов. Это присутствующие здесь господин Семёнов и господин Грищаков, доказавшие делом свою преданность великой Германии и её фюреру. В награду за это господину Семенову будет возвращено всё его недвижимое имущество и выплачено денежное вознаграждение. Господину Грищакову также будет выделен лучший дом с надлежащим хозяйством. Господин Семёнов назначается старостой Малых Выселок и наделяется неограниченными правами и полномочиями».

– Ох-ох-хо… – вздохнула тихо и прерывисто Настасья, – что же это будет-то, Мефодьюшка? Ведь извергу такую власть дали! Изведёт он народ, беспременно изведёт…

– Ты, Настасья, ране времени-то не причитай. Он хоть и поставлен над нами, да сидит невысоко. И на него управа найдется, ежели что…

Мефодий пытался успокоить жену, а у самого на сердце было тревожно. Мефодий невольно посмотрел по сторонам. Вокруг себя он увидел хмурые, обеспокоенные лица одних, плохо скрываемый страх на лицах других. Люди хранили угрюмое молчание, пока переводчик не закончил. Он деловито сложил бумагу и, сказав что-то стоявшему рядом обер-лейтенанту, объявил, что сейчас перед ними выступит господин Семёнов.

Семенов качнулся вперед. Двадцать лет он ждал этого часа. В нём все эти годы жила какая-то неистребимая надежда. Поначалу он думал – не устоит, не вытянет советская власть, не даст корней. Он всеми силами помогал тем, кто стремился подрезать эти корни, свалить Советы. Но потом понял, что сделать ничего нельзя. Семенов замкнулся, затаив лютую злобу и ненависть, ? жгучую и неизбывную. По ночам она прорывалась изнутри тягучим и тоскливым воем, каким воет попавший в охотничий капкан, матерый волк. Он и стал, в сущности, волком, не находя себе места нигде. Кружил по Украине, Прибалтике, Белоруссии и Брянщине, да только тянуло его назад и ничего он с собой не мог поделать. Многие годы рыскал он вокруг родных мест, как волк вокруг логова, пока не грянул великий гром войны. Понял Семёнов, что дождался своего часа и поспешил домой.

А сейчас, глядя на тех, кого так ненавидел, не смог сдержать охватившую его дрожь. Она предательски выдала его, как только он произнёс:

– Ну вот и свиделись…

Семёнов закашлял, брызгая слюной. Стоявший рядом с ним оберст брезгливо отодвинулся. Глаза Семенову словно застлало красным маревом. Ему стоило больших усилий чтобы взять себя снова в руки. Казалось, он не выдержит и сбежит со ступеней. Вломясь в эту толпу, будет голыми руками рвать и душить их, пока хватит сил…

Семёнов чувствовал враждебную настороженность людей. Он понимал, что устрашением мало чего добьётся. Нужно было найти к ним подход, разобщить их и затем растрясти их порознь, как растрясывают пук соломы на ветру,

– Ну вот и свиделись, – уже спокойнее, взяв себя в руки, повторил он. – Что ж, гость я для вас нежданный, это верно… Но кто ж из нас знает, как жизнь повернёт в следующий момент. Для меня она показала сейчас свою лучшую сторону. Я не хочу скрывать, что рад вернуться в родные места… Скажу, как на духу, что хотел бы закончить свои дни здесь мирно и спокойно. Земляки! Призываю вас оказывать всемерную помощь нашим освободителям, ? великой германской армии! Скажем ей за это наше хлебосольное русское спасибо!

Семёнов сдернул с головы шапку. Обернувшись к оберсту низко ему поклонился. Тот, изобразив улыбку на лице, милостиво прикоснулся перчаткой к плечу Семенова, жестом показывая ему выпрямиться.

Среди жителей Малых Выселок послышались ропот, отдельные восклицания и затем кто-то звонко и ясно выкрикнул:

– Ишь ты, как ловко сложился! Ай да старикан!

Кто-то засмеялся. Потом вся толпа разом зашевелилась, загудела. Как будто эта реплика была для них неким лезвием, которое рассекло тягостные путы оцепенения. Семёнов, выпрямившись, пристально вглядывался в оживившиеся лица сельчан. Подняв руку, сказал сипло и натужно:

– Ладно, будет вам, земляки! Нам вместе новую жизнь начинать, а кто старое помянет, тому… Я об одном хочу вас предупредить – никакого снисхождения вредителям и партизанам не будет… По закону военного времени… Так что не обессудьте. А тем, кто будет работать на совесть, мы окажем всяческую помощь. В этом дал нам слово сам герр комендант.

Семёнов, полуобернувшись, указал зажатой в руке шапкой на оберста.

– Ja, ja, – важно закивал головой оберст, едва переводчик перевёл ему последнюю фразу. Семёнов, взмахнув рукой, уже с воодушевлением, продолжал:

– Немецкие войска скоро возьмут Москву, сокрушив на своем пути большевиков. Войне приходит конец! Наша задача, – помочь доблестным немецким войскам разгромить до конца комиссаров и жидов. Мы должны в ближайшее время сдать некоторое количество теплой одежды и продовольствия. Для этого завтра мы соберем всех вас здесь. Составим списки и распределим на группы для работы на лесоповале. К десяти часам утра все жители должны собраться здесь для регистрации.

Переводчик переводил оберсту слова Семенова. По окончании, оберст довольно покачал головой: