Знак креста

– Понял, понял! Ладно, удачи тебе, Иван, – пожелал хозяин. – И тебе, -ответил гость. Мужчины чокнулись, выпили и закусили.

На веранде было сухо, тепло и уютно. За окнами продолжала бушевать стихия. Косые полосы дождя хлестали по стеклу. Ветер продолжал трепать деревья сада.

Сквозь шум дождя и буйство ветра послышался клаксон автомобиля.

– Ну, мне пора, – засобирался гость. Накинул на плечи пиджак, прощаясь, пожал руку хозяина, открыл дверь, шагнул за порог, сбежал по ступенькам и бегом бросился по садовой дорожке к калитке. Бегущий силуэт растворился в дожде и мраке.

Хозяин вернулся на свое место, сел, наполнил стакан, залпом опорожнил его, закурил и задумался. Мысли убежали в прошлое. В Испанию.

Золото! Золото! Все случилось так быстро. Родригес вспоминал: «Да-а, я-то думал, что на той «золотой ситуации» Иван Силин намерен провернуть сложную оперативную комбинацию. Для начала подкинуть ворюге – казначею Маркесу спасательный круг в виде дачи ложных показаний на Гранда и на этой компре завербовать самого Маркеса. Затем замять дело с «показаниями Маркеса» и этаким «благодетелем» прибрать к рукам и Гранда, и заодно поставить себе в заслугу и конфискацию крупной партии золота и валюты, собранной для передачи мятежникам. Словом, убить одним выстрелом трех зайцев. С Маркесом, видимо, так все и вышло. А вот Гранда и случайных свидетелей – Пушкарева и Бурова – Иван решил принести в жертву Золотому Тельцу. Да-а. Золото! Золото!» Хозяин вновь наполнил стакан, изрядно отхлебнул и снова провалился в воспоминания. Испания! Перед глазами возник запертый изнутри на ключ кабинет, плотно зашторенные окна, стол с россыпью золотых украшений с номерными бирками, слабый свет керосиновой лампы и загадочный и гипнотически притягивающий блеск драгоценных камней и золота. Рука потянулась и выбрала из россыпи перстень, почему-то привлекший внимание, другая рука подняла со стола и поднесла к лицу листки описи. «Так, так! Номер двадцать один – перстень белого металла с квадратной печаткой с желтым камнем и черным крестом». Принадлежал семье дель Борхо, то есть семье Гранда. А ведь он – Гранд – после задержания Маркеса мог просто изъять семейные ценности и изменить опись. Мог! Но не сделал ничего! Что это? Кристальная честность или юношеская глупость?» И вслед за этой мыслью перед глазами на фоне полыхающего пламени возникли, словно проявляясь на фотопленке, лица Гранда, Пушкарева и Бурова.

Новый могучий удар грома прервал воспоминания и вернул в действительность. Хозяин дома встал, нетвердой походкой подошел к навесному шкафу, чуть отклонил его от стены и извлек из углубления в задней деревянной стенке небольшой предмет – перстень с квадратной печаткой с желтым камнем и черным крестом – вернулся к столу, сел и положил перстень на столешницу. Перед глазами и почему-то в огне снова промелькнули лица Гранда, Пушкарева и Бурова. Хозяин дачи потряс головой, отгоняя видение.

Глава Ш. Перстень Борджиа

«Воспоминания, воспоминания. Эк меня торкнуло, даже перстень достал. Хороша, хороша горилка».

Хренов-Родригес впал в хорошо знакомое ему состояние, когда общение с Бахусом выводит сознание и подсознание на ступень, где порожденные и подстегиваемые парами алкоголя образы громоздятся в воображении вне всякого порядка и логики. Разные мысли хаотично лезут в голову сразу со всех сторон, иногда облачаясь самым издевательским образом в беспощадно уничижительные, а иногда и стихотворно – философские грубоватые формы. Вроде: «Что есть мои воспоминанья? По большей части кровь и прах, и с ними их проклятый спутник – грызущий сердце крысий страх». Хренов отхлебнул из стакана, прикрыл глаза и вновь мысленно перенесся в Испанию в свой кабинет в комендатуре города Картахены.

Стол, настольный календарь и дата – 13 августа 1938 года. Этот день Хренов – Родригес запомнил на всю жизнь. А было так.

Смеркалось.

С улицы послышался вой сирен – требование соблюдать светомаскировку. Родригес встал из-за стола, подошел к окну, тщательно задернул плотные шторы, зажег керосиновую лампу и в этот момент услышал торопливые шаги в коридоре. Дверь распахнулась, в кабинет влетел Иван Силин. Его рука с распухшим портфелем ударилась о дверной косяк, посетитель громко и грязно выругался, пнул ногой дверь, с грохотом закрыв ее, и ринулся к столу. Полы его длинного расстегнутого гражданского плаща от стремительного движения расправились как крылья.

– Что с тобой, Иван? Ты на коршуна похож! Что случилось?

Не отвечая, Силин быстро приблизился к столу, грохнул на стол портфель, сдернул с плеч плащ, бросил его на стол рядом с портфелем, схватил со стола графин, проливая воду, наполнил стакан, одним махом опорожнил его, фыркнул, отдышался и сел на стул.

– Да что с тобой? Что случилось, Иван?

– Что случилось? Орлов сбежал, с-сука!

– Как сбежал? Куда?

– Знать бы!!! Забрал, сволочь, из сейфа все деньги резидентуры и американский паспорт со своей физиономией и смылся. Куда, куда? Не знаю я куда, не знаю! Но черт с ним, не в этом дело. Ты знаешь, – сегодня я должен был отбыть в Союз.

– Ну, да, знаю, – кивнул головой Родригес.

– Вот тебе и «ну да». А теперь мой выезд отменен. Из-за этой твари, из-за Орлова. – Силин глубоко вздохнул: – Ну, ладно. К делу. Закрой кабинет и ознакомься с этим.

Пока хозяин кабинета закрывал дверь на ключ и возвращался на свое место, гость открыл портфель и извлек из него две больших толстых опечатанных сургучом папки и четвертушку листа с коротким печатным текстом.

– Это шифровка. Читай, – Силин взмахнул рукой, и листок бумаги спланировал и лег на стол перед Родригесом. Текст шифровки гласил: «т. Силину.1. Организовать розыск А. Орлова. 2. Завершение операции „Трофей“ поручить т. Родригесу» И подпись – Иванов. Родригес поднял голову, округлил глаза и спросил: – Мне? Завершение операции «Трофей» поручить мне? – Тебе, тебе, – подтвердил Силин. Усмехнулся и добавил: – В Испании «родригесами» хоть пруд пруди, а у нас Родригес один – ты.

– Подожди, – не унимался Родригес, – это подписал Он? – И шёпотом: -Что, сам товарищ Ста…?

– Сам, сам, – перебил его гость, ткнул пальцем в пункт номер два и бросил: – Подпиши вот здесь. Хозяин кабинета послушно поставил подпись и дату, Силин тут же забрал листок, сложил и спрятал во внутренний карман пиджака и сел: – А теперь слушай. Ты знаешь, некоторое время тому назад наши соколы перехватили, взяли в клещи и вынудили к посадке немецкий бомбардировщик «Хейнкель-111». Между прочим, новейшей модификации. Так вот. Самолет, трофей, то есть, разобрали до винтиков, упаковали и погрузили на наше грузовое судно. Оно сейчас под парами в порту. Двое членов экипажа «Хейнкеля» – пилот и бортстрелок – тоже доставлены на корабль. В этой папке, – Силин пальцем постучал по картону, – вся документация по этому делу. Далее. Этим же рейсом в Одессу отбудут еще пять человек – и тоже немцы. Они уже на корабле. Кто они и что они тебе знать не надо. Их документы во второй папке. На подходе к порту Одессы к судну пристанет катер, на нем прибудет некий Волков, запомни, Волков. У этого Волкова есть особая примета: у него отстрелена мочка левого уха, так что его документы можешь не проверять. Он заберет и доставит на берег и летчиков, и тех пятерых немцев, и тебя. Итак, первая часть твоей задачи – сопровождение груза и людей до порта Одессы. Точнее, до передачи людей Волкову. Слушай далее. Дорога дальняя и мало ли что может произойти. В случае возникновения в рейсе опасности захвата судна, капитан и команда полностью переходят в твое подчинение. Приказ капитан получил. Как в этом случае действовать тебе? – Силин достал из портфеля пакет и со словами «вот инструкция» передал его ошарашенному коменданту.

– Все, с первой частью задания покончили. Далее. Вторая часть. На берегу Волков предоставит тебе машину и охрану. Ты должен прибыть в Управление НКВД Одессы и лично отправить эти папки фельдъегерской связью в Москву на имя наркома внутренних дел. С этого момента операция «Трофей» для тебя завершена. Всё ясно? – Да, это ясно, а потом? – спросил Родригес. – А потом выдвигаешься в Москву, докладываешь по начальству об успешном выполнении задания и ждешь, – Силин усмехнулся, – когда тебе дадут с полки пирожок. Мой пирожок, – снова усмехнулся Силин, чуть помолчал, ожидая, когда собеседник переварит сказанное, и продолжил: – А теперь вот это. – Гость достал из портфеля плоский деревянный ящичек и, понизив голос, почти шепотом сказал: – А здесь наши с тобой трофеи. Побрякушки от Маркеса. Теперь все это придется везти домой тебе. Никаких проверок и досмотров ты, Фока, ни здесь, ни там – дома, – проходить не будешь. Так что риск минимален. Или ты против? Нет? Ну, хорошо. – Силин сложил ящичек и папки в портфель, поставил его на стол перед Родригесом, посмотрел на часы и сказал: – В твоем распоряжении три часа. В 24.00 корабль должен лечь на курс. – Силин встал, собираясь уйти, но вдруг задал неожиданный вопрос: – Фока, ты помнишь Галину Войтову?

Родригес наморщил лоб: – Это та, которой Фельдбин – Орлов заморочил голову, и которая застрелилась прямо на Лубянке? Помню. А что?

– Это я ему помог тогда выкрутиться из той ситуации и вот он, с-сука, чем отплатил!

За окном веранды сверкнуло, и через мгновение очередной удар грома прервал воспоминания. Вторая волна ливня обрушилась на дом и сад.

Хозяин дачи взял со стола перстень и несколько раз подбросил его на ладони: «Воспоминания, воспоминания. Как будто фильм посмотрел. Не весь, правда, а только первую серию. Значит, продолжение следует». – Перед глазами снова промелькнули на фоне языков пламени лица тех троих: Гранда, Пушкарева и Бурова. Рука потянулась к штофу и наполнила стакан: «За тебя, товарищ Силин, друг Иван, за удачу», – Родригес опорожнил стакан, закусил хлебом и салом и закурил. Перед глазами вновь поплыли кадры воспоминаний, будто киномеханик запустил ленту. Теперь декабрь 1939 года. Полгода тому назад. Эта же дача. Снег. Зимний сад. В доме тепло. В печи с легким гулом и потрескиванием горят дрова. От этих звуков обычно становится тепло и уютно душе. Но не было в хозяйской душе тепла и уюта. Хозяин дома маялся, и эта маета проявлялась в его движениях и действах. Он то подкидывал в гудящую печь ненужную полешку, то ставил на плитку чайник, затем снимал его, то накидывал на плечи бараний тулупчик и выходил на промерзшую насквозь летнюю веранду. И мерил, и мерил ее шагами из угла в угол как заведенный, пока мороз не хватал за ноги, уши и кончик носа.

Хозяин ждал. И в сотый раз мысленно вопрошал: «Черт! Черт! Где ты носишь этого Ваньку Силина? Чёртов Иван, где ты?»

Багровый закат над истринским лесом быстро угасал, за окнами по-зимнему стремительно сгущалась тьма. Наконец, на ведущей к дому садовой дорожке возникла быстрая фигура, отвела рукой провисшую под тяжестью снега яблоневую ветку, припорошив себя снегом, и вот уже стук в дверь. Хозяин вышел, открыл дверь веранды, впустил пришельца, тут же закрыл ее и ввел гостя в дом. Здесь, в тепле мужчины обнялись и пожали руки. – Ну, наконец-то, – выдохнул хозяин, – а я тут уже извелся. Не знал, что и думать? – А в голове проскочила мысль: «Машины я не слышал, значит, он прибыл своим ходом. На ночь глядя? Почему?»

– Город и дороги занесло снегом, еле добрался, – словно прочитав мысли хозяина, ответил гость, стряхнул с пальто снег и повесил его на вешалку, подошел к печи, присел, открыл топочную дверцу и протянул к огню замерзшие руки. Его толстый вязаный свитер задрался на боку. На брючном ремне обнаружилась облегченная кобура с пистолетом ТТ. Хозяин дачи, увидев оружие, медленно завел руку себе за спину и машинально нащупал заткнутый за брючный ремень наган. Гость боковым зрением уловил это движение, закрыл дверцу печи и быстро встал. Его рука, поправляя свитер, скользнула к кобуре. Гость, пристально глядя в глаза хозяина, прорентгенил его и сказал: – Ты, Фока, случаем головой не заболел? Что это ты по хате с оружием шлындаешь? – «Вот черт догадливый», – проскочило в голове хозяина. Он скривился и огрызнулся: – Да ведь и ты, Иван, не с пустыми руками пришел. —Верно. Не с пустыми, – согласился гость и пояснил: – Мне отсюда три километра до станции шлёпать, да по темняку. – И опять, словно отвечая на мысленные вопросы хозяина, добавил: – Такси сейчас не дождешься, а служебную машину я не взял, чтобы не светить поездку к тебе. Времена сейчас сам знаешь какие. Да-а! Ты, Фока, о Зельмане и Шпигельгласе слышал? (Пассов Зельман. и Шпигельглас Сергей – репрессированные сотрудники советской внешней разведки. Прим. авт.)

– Слышал, слышал, – понуро ответил хозяин.

– А о Графе?

– Нет, не слышал. А что? И его тоже?

– Да. И Граф, (Граф – Быстролетов Д. А. – советский разведчик – сын графа А. Н. Толстого. Прим. авт.) и Яша Серебрянский, и Ян Биркинфельд – все арестованы. – Силин вздохнул: – Вот такие, брат Фока, дела, такие времена. Так все же поясни, товарищ Родригес, какого лешего ты с пушкой по дому шастаешь?

– Да не бери в голову! К тебе отношения не имеет. Сам же сказал – какие ныне времена настали. – Гость с сомнением покачал головой и произнес: – Ну, ладно, некогда тут о временах рассусоливать, давай к делу. – Хозяин дачи подошел к печи, снял закипевший в очередной раз чайник, вопросительно посмотрел на гостя, увидел, что тот отрицательно покачал головой, убрал чайник с плиты, обошел печь, присел, рукой пошуровал в простенке за печкой и извлек оттуда небольшой плоский деревянный ящичек. Тот самый. Из Испании. Родригес встал, подошел, вручил ящичек гостю и спросил: – Проверять будешь? Тут твоя доля побрякушек. – Силин открыл ящичек, достал свернутые в трубку листы описи, отдал их хозяину, мельком заглянул внутрь, закрыл ящичек, несколько раз качнул его в руке, словно прикидывая вес, и ответил: – Проверять не буду. Верю. Опись оставь себе. – Гость надел шапку и пальто, вытащил из его кармана небольшой матерчатый мешок, упаковал в него ящичек, достал из кобуры ТТ и переложил его в карман пальто. Посмотрел на застывшего хозяина дачи, застегнул пальто, усмехнулся и сказал: – Ты чего напрягся? А? Да-а, Фока, нервишки подлечить тебе не помешало бы. Ну, ладно, мне пора. И еще раз хочу сказать тебе, Фока, – гость понизил голос и свистящим злым шепотом прошипел, – не вздумай мельтешить с этим золотишком, не вздумай! Сгорим! Как в той дурацкой частушке: «Опаньки, опаньки, оказались в попаньке». И вообще спрячь подальше. Сам знаешь, сейчас негласные обыски в моде. Усёк? – Это «усёк» прозвучало так, словно клацнул затвор ТТ. Хозяин дачи округлил глаза: – Да что ты, что ты? Я свои цацки отвез до лучших времен на Алтай. Родственники у меня там, – вдохновенно соврал Родригес.

– Ладно. Всё! Бывай! – Силин прощально махнул рукой и пропал за дверью. Его быстрые шаги гулко прозвучали на веранде, хлопнула дверь, в саду качнулась и осыпалась снегом яблоневая ветка, скрипящие на снегу шаги удалились в темноту. Хозяин закрыл дверь веранды и вернулся в дом, соображая: «А ведь он, Иван, ни разу не повернулся ко мне спиной. Значит, он допускал мысль, что я могу его грохнуть здесь из-за этого проклятого золота. А ведь я мог! Золото, золото!»

Очередной удар грома заставил хозяина дачи вздрогнуть и вернуться из морозного декабря 39-го года в май сорокового с застрявшими в голове словами: «Золото, золото!» – И как продолжение: – «А зачем мне это золото? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Только головная боль от него. Эх! Впрочем, пусть полежит до лучших времен. Может доченькам Люсеньке и Любушке будет в радость. Доченьки, доченьки! В каком мире вы будете жить? Не приведи Господь, если в таком же, как нынешний наш советский рай.

А золотые слитки на «Кудыкиной Горе»? – вдруг вспомнил хозяин дачи и подумал: «Для хитрого Ивана Силина это золотишко может стать в случае чего спасательным кругом. Ну, как же? Шестьдесят пять килограммов золота – не шутка! А для меня это золото может стать гирей, тянущей ко дну. Ведь никто не поверит, что человек, участвовавший в похищении золота, не знает куда его заныкали. Логика простая: – конечно, знает, но скрывает, сволочь!» – Хренов – Родригес еще раз тяжело вздохнул и бездумно подбросил на ладони перстень. И вновь перед глазами на мгновенье на фоне полыхающего огня возникло видение – старая пожелтевшая от времени фотография с лицами Пушкарева, Бурова и чуть в стороне Гранда. – Что за чертовщина? Почему эти трое каждый раз лезут в глаза, когда я беру в руки перстень? —спросил себя Хренов и, разумеется, не найдя ответа на этот мудрёный вопрос, снова скатился в воспоминания. Он вспомнил, как, несмотря на предупреждения Ивана Силина, он все же сделал вылазку и предпринял попытку хотя бы приблизительно оценить размер своего богатства. Это было чуть более месяца тому назад – в марте.

И было так. Вот он – Фока Хренов – идет, скользя и чертыхаясь, по мартовской, начавшей к вечеру подмерзать слякоти, к ювелирной лавке в одном из арбатских переулков. Находит заведение и затем, отойдя подальше, долго стоит, наблюдая за входом, чтобы убедиться, что в лавке никого кроме ее хозяина и его помощника – молодого колченогого парня – нет. И как назло приходится все время поправлять на голове взятую из оперативного реквизита черную не первой свежести шапку ушанку, которая по причине большеватого размера все время норовит съехать на нос и столкнуть с него бутафорские очки в массивной оправе с круглыми толстыми простыми стеклами. А в довершение всего взятые из того же филерского реквизита усы все время лезут волоснёй в рот, отчего верхнюю губу свербит так, что хочется сорвать проклятые усы к чёртовой матери, бросить в замерзающую слякоть и затоптать.

Приходилось терпеть.

Выбор лавки был не случаен. Пришлось слегка пошерстить московских ювелиров, порыться в архивах и осторожно порасспросить некоторых старых и надежных знакомых, чтобы сделать выбор. Выяснилось, что хозяин именно этой лавки на Арбате – Пиня Флекенштейн – в бытность свою житель города Ростова – в конце двадцатых годов задерживался ОГПУ за махинации с золотом. Пиня, как было установлено тогда в ходе расследования, золото мошеннически бадяжил – добавлял в расплав медь и цинк, – а на изделиях из этого бадяжного золота: на колечках, колье и браслетах, ловко и с филигранной точностью ставил фальшивые пробы. В благословенные времена НЭПа на этой алхимии Пиня сумел сколотить неплохое состояние. Сколотить-то сколотил, но сделал ошибку, которая и до него, и после него, подводила под монастырь многих умных, ловких и предприимчивых, но не очень законопослушных граждан. Он упустил момент, когда еще можно было втихую и незаметно сойти со сцены и бесследно раствориться в бескрайних просторах страны, разумеется, прихватив с собой всё нажитое столь тяжким трудом. По-простому говоря, Пиня упустил момент, когда еще можно было соскочить и смыться. То ли чуйка подвела, то ли жадность фраера сгубила. И что самое непонятное и обидное, Пиня как сверхчувствительный социально – политический барометр улавливал новые веяния в обществе, но не придал им должного значения, упустил момент и угодил – таки под каток ликвидации в стране последствий НЭПа. Это был 1928 год. Тюрьмы Пиня, однако, избежал. Спас его и можно сказать в последний момент сдёрнул с тюремных нар корпусной комиссар Абрам Блекассман – старый знакомец Пини еще со времен Гражданской войны. Узнав об аресте ювелира, Блекассман заявился к следователю и, выпячивая грудь в орденах, показал, что в 1918 году его – раненого красного комиссара – старого большевика, соратника самого товарища Дзержинского – этот самый Пиня Флекенштейн увел из-под носа белогвардейской контрразведки и две недели укрывал и выхаживал в своем доме в Ростове. В общем, спас, рискуя собственной жизнью.

Вот так через десять лет – в 1928 году – Блекассман вернул должок и спас Пиню, проявив большевистское упорство, задействовав свои обширные связи в верхах и запустив весомый для следствия классовый аргумент. Дескать, да – Пиня бадяжил золото, – но только выполняя заказы нэпманов и других социально-чуждых элементов, не пятная себя обманом трудового народа – пролетариев и крестьян. Тогда же, добившись освобождения подзащитного, Блекассман помог счастливчику Пине перебраться в Москву.

Ровно через десять лет – в 1938 году – прямо какая-то магия цифр – сам легендарный комиссар и чекист Блекассман загремел в подвалы родной Лубянки и в ускоренном процессуальном порядке, за который он так ратовал, получил свою пулю.

И пришли к нему, и сказали: – Встань и иди. – Идти пришлось в расстрельную камеру. И спасти его было некому. Вот так.

На улице быстро темнело и холодало. Хренов решился, пересек улицу и зашел в лавку. Колченогий напарник Пини, на ходу застегивая пальто, прихрамывая, обошел посетителя, и со словами: – Дядь Пинь, я ушел, – покинул лавку. Родригес кашлянул и направился к стойке, за которой на высоком стуле восседал хозяин. Низко склонившись над стойкой, он в свете настольной лампы рассматривал в окуляр какой-то предмет. Фиксирующий резиновый ремешок окуляра охватывал голову точно по границе лысины. Пигментные пятна разной величины как звезды на небосводе украшали лысину замысловатым астрономическим рисунком схожим с созвездием Большой Медведицы. На висках и за ушами из-под окулярного ремешка выбивались неопрятные с проседью то ли пейсы, то ли просто патлы. При приближении посетителя хозяин лавки поднял голову, убрал под столешницу рассматриваемый предмет, заученным движением руки сдвинул окуляр с глаза на лоб и спросил: – Что вам угодно? – Большие светлые навыкате глаза ювелира уставились на посетителя. Внушительных размеров нос висел над толстой верхней губой, узкая нижняя губа запала под ней, подчеркивая сильно скошенный назад подбородок. – «Постарел, постарел Пиня. Ему чуть больше пятидесяти, а смотрится он глубоким стариком, – пришел к выводу Хренов, мысленно сравнивая оригинал с фотографией в архивном деле, – на грифа стал похож».

– Я прошу вас оценить две вещи, – «простуженным» низким голосом вежливо произнес Хренов, покашливая и торопливо доставая из кармана брюк небольшой бумажный кулечек.

– Вы хотите – таки продать? – еще не видя, что именно содержится в кулечке, тут же поинтересовался лавочник.