Знак креста

– Возможно, – уклончиво ответил посетитель, разворачивая на поверхности стойки комочек бумаги. – Вот, посмотрите. – На мятом клочке бумаги лежало кольцо с крупным прозрачным камнем, играющим всеми цветами радуги и блеклый, и невзрачный в сравнении с ним перстень. Тот самый – семейства дель Борхо – Гранда.

Перстень Хренов выбрал по наитию. С кольцом дело обстояло иначе. Оно, по мнению владельца, было самым красивым в его испанском наборе, и это определило выбор. Сверив кольцо с сохраненной описью, Хренов узнал, к своему удивлению, что кольцо тоже принадлежало семейству Гранда.

Вопреки ожиданиям клиента, ювелир сразу взял в руки перстень, приладил к глазу окуляр, поправил лампу и стал внимательно рассматривать его, медленно поворачивая под разными углами к свету. Хренов кашлянул и мягко, но с легким нажимом сказал: – Я хотел бы попросить вас начать с кольца. – Хорошо, с кольца таки с кольца, – согласился ювелир, положил перстень на стойку, поднес кольцо к окуляру, быстро осмотрел его и бесцветным голосом определил: – Изделие произведено в Испании, мастер Рамирес – придворный ювелир короля Филиппа II, вот под корзинкой клеймо. Так, золото. Золото двадцать два карата. Камень бриллиант. Примерно четыре карата. Попозже скажу точно. – С этими словами ювелир вернул кольцо на мятую бумажку и снова взялся за перстень, рассматривая его и что-то бормоча себе под нос. Посетитель тихо почти вплотную приблизился к стойке, чуть наклонился и обратился в слух. – Так, так, – услышал Хренов, – золото белое высокопробное. Так, так. Печатка. Желтый камень, что за камень такой? Очевидно-таки, гелиодор, да, гелиодор. Так себе камень. А крест на нём? Крест – это похоже, похоже… э… черный … – и не договорил, быстро поднял голову и пристально, и оценивающе оглядел левым невооруженным глазом клиента и снова склонился над перстнем. Хренов увидел выступившие на покрасневшем лбу и лысине наклоненной головы мелкие бисеринки пота.

– Извините, сей момент, сей момент, – пробормотал ювелир, сдвинул с глаза на лоб окуляр, соскользнул с высокого стула, нагнулся и стал рыться в ящиках под стойкой.

– Ага, вот он, – ювелир выпрямился, взгромоздился на высокий стул, положил перед собой толстый, старый, обтрепанный и засаленный журнал и сразу принялся листать его. На мелькнувшей обложке Хренов успел выхватить взглядом слова – «Каталог…» и «…. Ея Императорского Величества…».

– Ага, вот, вот эта картинка! – обрадовался ювелир и стал увлеченно сверять перстень с журнальным поблекшим от времени изображением. Правая рука его пошарила под столешницей и извлекла оттуда штангенциркуль. Теперь он измерял ширину перстня, размер печатки, внутренний и внешний диаметр, записывая размеры и сверяя результат с цифрами небольшой таблицы под рисунком в каталоге. Хренов заметил, как сгущается краска на лбу и лысине Флекенштейна и зримо увеличиваются капельки пота. – Сей момент, сей момент, – снова услышал Хренов. Бухтя себе что-то под нос, ювелир направился к окну, прихватил с подоконника лабораторные весы и контейнер с разновесами, вернулся, оседлал стул и стал взвешивать перстень, выбирая пинцетом из контейнера микроскопические гирьки. Из-под его полубаков – полупейсов к скулам побежали тоненькие струйки пота. «Эк его проняло», – удивился Хренов, с интересом наблюдая за манипуляциями ювелира, а тот, сверив результаты взвешивания с таблицей, полушепотом бормотал: – И что бы сказал мой папа? И кто бы мог подумать? Таки перстень Борджиа, изоухонвей, это перстень Борджиа! – Последующие действия и поведение Флекенштейна и вовсе изумили Хренова. Пиня нервным движением кинул перстень на бумажку рядом с кольцом и вздрогнул, словно увидел нечто ужасное. Затем скинул окуляр, достал из кармана штанов большой мятый платок, долго протирал им руки, словно перстень испачкал их, затем вытер пот и уставился на посетителя как на некую диковину. Что выражал этот взгляд – Хренов не понял, ясно было одно: ювелир был явно не в себе.

– Так сколько, хотя бы примерно, стоит кольцо и этот перстень? – возвращаясь к цели визита, спросил Хренов.

– Этот перстень? – повторил ювелир, накапывая в стаканчик из темной склянки какую-то жидкость. По лавке поплыла волна запаха полыни и валерьянки. – Этот перстень? А сколько, по-вашему, стоит Смерть? Таки столько же стоит этот перстень! – Ювелир выпил снадобье, закашлялся, замахал руками и сдавленно запричитал: – Уберите, уберите его! Уберите этот дьявольский перстень, он приносит несчастье! Уходите! – Пораженный Хренов молча завернул кольцо и перстень в бумажку, спрятал кулечек в карман брюк и, не прощаясь, направился к двери. На выходе он обернулся и увидел застывшего над стойкой с отсутствующим взглядом нахохлившегося ювелира. «Старый, больной гриф», – подумал Хренов, закрыл за собой дверь лавки и шагнул в промозглую мартовскую темь. Осторожно вышагивая по скользким неровностям тротуаров темных московских переулков, Хренов соображал: – «Вот тебе и оценил золотишко! Хреново получилось с колечком и перстнем. Прямо хреновина какая-то. Болтать теперь будет Пиня, по всей Москве разнесет. Перстень Борджиа, перстень Борджиа! И вообще – кто он такой, этот Борджиа»?

В тот же вечер на клочке мятой оберточной бумаги химическим карандашом левой рукой криво, косо, но понятно, Хренов накатал донос: «Москва. НКВД. Кагда весь савецкий народ под нашим важдем таварищем Сталиным пятилеткой патеет и горбатица и не даедает и не дапивает и строет светлае будусчее ищо сидят по щелям как тараканы наши враги. Оне жыруют и жрут от пуза и плюют на нас и на вас. Сам я в Москве праездом из Ростова но такова аднаво врага встретил по случайности в самой сиридине нашей радимой сталицы в ювилирной лавке что на Арбате. Его завут Пиня. Фамилия ему Филькаштейн что ле. Он в Ростове ищо о восемнацатом годе скупал у буржуев и царских афицеров кольца, браслеты и брошки за атжуленые у прастых людей деньги. А оне энти буржуи и афицеры давали деньги Деникину а он собрал белую армию врагов. И выходит Пиня был пасобник белых и враг. А при савецкой власти Пиня из медных примусав плавил золото и папался. А атвертел ево от тюряги люди гаварили мужик по фамилии Блевалсман. Который сам враг народа. В энтом подписался Чесный Человек».

Хренов прочитал свое сочинение, скривился и плюнул прямо на писанину. Конверт с доносом утром следующего дня отвез на Киевский вокзал и бросил в почтовый ящик.

На обратном пути заехал в библиотеку, где и узнал, что род Борджиа дал миру и плеяду извращенцев и убийц, и двух Римских Пап: Каликста III и Александра VI и что этот славный род имеет древнюю испанскую ветвь. Что же это получается? Гранд был родственником Пап, а перстень принадлежал им, Папам? Ай, да перстенёк!

Возвращаясь в тряском трамвае из библиотеки домой, Родригес вспоминал прочитанное и думал: «А прапрапрабабушка Гранда – Лукреция Борджиа – она же дочь папы Александра VI – хороша, хороша! Вот так Лукреция! Как там было сказано: „Она Папе Александру и дочь, и невестка, и жена“. Как это? Ага! Ай, да Лукреция! Ай, да семейка!»

Две недели спустя Хренов заглянул в лавку. Колченогий в лавке был, а Пини в ней уже не было. На вопрос о местонахождении Пини колченогий труженик и продолжатель ювелирного дела вздохнул и сказал: – Где, где? Поди, уже в Караганде!

Гроза ушла на Москву. В саду сгущался вечерний сумрак.

Хренов очнулся от воспоминаний, вышел из-за стола и спрятал перстень в тайничок за шкафчиком. Извлек оттуда и повертел в руках небольшой тюбик со смертоносной таблеткой внутри, той самой, от доктора Смерть. Сохранил ее Родригес, сохранил, потому как не разбрасываются такими таблетками, нет не разбрасываются. Тюбик вернул на место.

Вспомнился ювелир и его слова о дьявольском перстне, приносящем несчастье. Да-а. А все же где он сейчас, этот Пиня?

Глава IV. Капкан

Начальник Следственной части НКВД, сидя за столом рассматривал стоящего перед ним навытяжку нового молодого сотрудника. Кадр был занесен в этот кабинет последней волной набора молодого пополнения. Ими – молодняком – приходилось латать в собственных рядах изрядные бреши, пробитые массовыми разоблачениями врагов народа в организации, призванной как раз бороться с этими самыми врагами народа. Минувшие 1938 и 1939 годы без всяких преувеличений были годами конторского самоистребления. Многие, очень многие закаленные революционными вихрями, прошедшие кровавые дороги Гражданской войны сотрудники, захлебываясь собственной кровью, заканчивали жизненный путь в подвалах родной Лубянки.

А молодое пополнение? Что о нем можно сказать? Сказать можно было многое. Однако с уверенностью можно было утверждать лишь то, что безупречное пролетарское происхождение и революционное классовое самосознание вовсе не гарантируют во всех случаях быстрого и качественного усвоения молодыми сотрудниками профессиональных навыков и знаний. Более того, не гарантируют и «чистоту их рук» и помыслов, и даже, казалось бы, естественного стремления к повышению уровня общей культуры. Выбить из некоторых молодых товарищей усвоенное ими на детском, инстинктивно – дворовом уровне убеждение в том, что высокая культура понятие непролетарское и отдает буржуазной отрыжкой, было задачей, как говорил вождь мирового пролетариата, архисложной. Правда, говорить о всех этих малоприятных, так сказать побочно-классовых эффектах, в конторе было не принято.

Настроение у начальника было скверное. Дело в том, что сегодня во время обеденного перерыва в столовской очереди – из демократических убеждений он всегда обедал в общей столовой, а не в «генеральском» зале, который немедленно образовался с введением в армии этих званий, – он услышал за спиной чей-то разговор шепотком. Вне всяких сомнений разговор шел о нем самом. – Вон, вон, смотри, – вещал шептун, -смотри, последний из могикан. – Каких еще могикан? – тоже шепотом вопрошал другой. – Да неважно, – отвечал первый, – в общем, так стариков называют. Оставшихся. Поговаривают, что как только этот, из могикан, научит нас как надо допрашивать и вправлять мозги подследственным, правильно составлять протоколы и другие всякие нужные бумажки, его тоже …… того. – Второй шепотом сдавленно осадил болтуна: – Да заткнись ты, трепло. А то тебя самого…. того.

Понятное дело, обед был испорчен.

Начальник подавил в себе раздражение от неприятных воспоминаний и попытался придать своему взгляду оттенок благожелательности. Он, разумеется, помнил анкетные данные стоящего перед ним нового сотрудника, но все же спросил: – Что у нас с образованием, товарищ лейтенант Путилин Сергей Иванович? – И услышал четкий ответ: – Образование восемь классов средней школы, вечерний индустриальный техникум при ЗИЛе и полугодичные курсы НКВД. – Хорошо, хорошо, – начальник закончил внешний осмотр и перешел к мысленным выводам: – «Так, так. Хороший рост и скроен ладно, худощав, жилист и, значит, силен и вынослив. Так. А что внутри? Что в этих карих глазах? Хм, пожалуй, неплохо. В глазах не только революционная преданность и рвение, готовность выполнить любой приказ и передушить всех классовых врагов мозолистыми руками, но, похоже, есть и самость – осознание собственного „Я“, и скрытое любопытство или, возможно это будет точнее, любознательность. И, судя по всему, этот парень имеет внутренний стержень, некую внутреннюю основу. Ну, что ж, посмотрим». И вслух: – Возьмите, лейтенант, эти материалы, – рука начальника подтолкнула в сторону Путилина тонкую серую папку с карандашной надписью: «Первичные материалы Бурова В. С.» – ознакомьтесь с ними и, – начальник бросил взгляд на массивные напольные часы в углу кабинета, – даю вам сутки. Завтра в семнадцать часов доложите ваши соображения по этим материалам. Вам все ясно? Выполняйте.

Часы пробили пять раз. С последним ударом в дверь постучали, и на пороге возникла фигура: – Разрешите, товарищ генерал? Лейтенант Путилин по ва..…

– Проходите, проходите, лейтенант, садитесь, – перебил его начальник и как только Путилин сел протянул к нему руку: – Дайте материалы. Итак, что вы можете сказать?

– В этих материалах на Бурова полно странностей.

– В чем странности? – быстро поинтересовался начальник.

– Товарищ генерал, во время проверки «тревожных» чемоданов слушателей трех параллельных курсов Военной академии в чемодане полковника Бурова, вдруг обнаруживаются три, предположительно, золотых, колечка. Похоже, кольца заграничного происхождения, поскольку на одном из них есть гравировка латинскими буквами. Первая странность – это поведение Бурова. Ведь он, Буров, мог до предъявления содержимого своего тревожного чемодана проверяющим, а ими были руководитель потока, начальники курсов и куратор по линии Особого Отдела, открыть свой чемодан и убрать кольца. К примеру, просто переложить в карман, и никто бы ничего и не заметил. И даже, если он забыл про эти кольца, он мог бы уже при проверке просто спокойно убрать их из тревожного чемодана, и всё. Мало ли почему он их там хранил? Кольца ведь не оружие, не наркотики и не шпионские шифры! Так нет же!

– Стоп, стоп! Вы говорите, и особист был проверяющим? – с наигранным недоумением спросил начальник.

– Никак нет, товарищ генерал, я не совсем точно выразился. Он – особист – просто присутствовал при проверке. Я с ним сегодня встретился, и он объяснил мне, что, узнав накануне о проверке, он решил, что это удобный случай представиться слушателям курсов, и заодно познакомиться с ними. Товарищ ге…

– Что вы заладили «товарищ генерал, товарищ генерал», обращайтесь по имени – Николай Николаевич.

– Есть, Николай Николаевич. Вторая странность, как следствие первой, – это заявление Бурова о том, что эти кольца ему не принадлежат и что он видит их в первый раз. И как они попали в его чемодан, он объяснить не может. Именно поэтому особист кольца изъял и отправил их вместе с рапортом по начальству, а там почему-то решили передать всё нам. Это третья странность.

– Вот что, лейтенант Путилин, достаточно о странностях дела, давайте перейдем к самому делу. Итак, что вы предлагаете?

– Николай Николаевич, на курсах нас учили выдвигать версии и на их основе планировать проведение оперативно-следственных мероприятий.

– Так выдвигайте и планируйте.

– Есть. Я изучил послужной список Бурова. Он проходил службу в Испании, Монголии и Китае. За время прохождения службы за рубежом командировался в СССР, а из Испании даже дважды. В Испании был ранен и контужен. Некоторое время числился пропавшим без вести. Обстоятельства получения ранения и контузии Буров не помнит, события того дня начисто выпали из его памяти. Медики называют это посттравматической ретроградной амнезией. Отсюда первая версия: кольца принадлежат Бурову, но он о них забыл, возможно, вследствие временного обострения последствий контузии и провала памяти. Отсюда его растерянность и странное поведение. Все это, я понимаю, маловероятно. Ведь комиссия ВВК после выписки из госпиталя признала его полностью годным. Но допустим все же провал в памяти или забывчивость. Пусть. В этом случае возникает вопрос – при каких обстоятельствах Буров обзавелся этими кольцами?

Вторая версия: кольца подброшены в тревожный чемодан Бурова с тем, чтобы бросить на него тень.

– Скомпрометировать?

– Да.

Начальник потеребил седые усы, усмехнулся и сказал: – Я думаю, очень многие с радостью согласились бы на такой способ их компрометации. Чтобы им в чемоданы, а еще лучше прямо в карманы, подбрасывали золотишко.

– Николай Николаевич! Вероятно, тот, кто подбросил кольца Бурову, хорошо его знает и рассчитывал именно на такую его реакцию, чтобы разгорелся сыр-бор. И он разгорелся! И это факт!

– Разгорелся, разгорелся! Факт, факт! Интересно кто же мог избрать такой странный способ компрометации?

– Я изучил личный состав его курса. Так вот. Всего на курсе тридцать шесть человек. Четверо из них, помимо Бурова, служили в Испании, двое в Монголии, и двое в Китае.

– Вы намекаете на возможные личные неприязненные отношения?

– Я допускаю это.

Николай Николаевич покачал головой: – Прямо заговор какой – то. Так что вы предлагаете?

– Я предлагаю следующее. Первое – передать изъятые кольца на экспертизу на предмет определения страны изготовления. Второе – направить запросы в Иностранный отдел (ИНО) НКВД и Разведуправление (РУ) Красной Армии с указанием существа дела и установочных данных слушателей Военной Академии, сроки службы которых в Испании, Монголии и Китае совпадают с пребыванием в этих странах Бурова.

– Согласен, – коротко отреагировал начальник, – что-то еще?

– Да, – помялся Путилин, – я выяснил, что в нашем изоляторе находится под следствием ювелир Пиня Флекенштейн. Его дело ведет капитан Стоцкий. Так этот Пиня утверждает, что к нему в лавку в марте этого года приходил некий человек с перстнем и кольцом. Просил оценить их. Перстень, как утверждает Пиня, приносит несчастье всем, кто с ним так или иначе соприкасался. Такой вот непростой перстень. А принадлежал он раньше семейству Борджиа. Так говорит ювелир. И свой арест Флекенштейн мистически связывает с этим перстнем. А Борджиа – это…

– Я знаю кто такие Борджиа. Значит, говорите, капитан Стоцкий ведет дело? Очень хорошо! У него и будете проходить стажировку. Продолжайте.

– Есть. Буров в марте этого года был в отпуске, у него уже было направление в Академию, и тогда же он перевез семью с Дальнего Востока в Москву. Я предлагаю изъятые у Бурова кольца показать ювелиру Флекенштейну. Заодно предъявить ему и фотографию Бурова. На всякий случай, чем черт не шутит. -Путилин кашлянул: -Кхм, кхм, извините. – Николай Николаевич ничего не сказал, но подумал: «Верно, лейтенант, верно, – мысленно согласился Николай Николаевич, – чем только Черт в наше дьявольское время не шутит», – и вслух: – Согласен. Это всё? Идите.