Веревка из песка

– Спасибо, но не могу.

– Не можешь или не хочешь?

– Хочу, но не могу. Все капиталы – десятка мелочью.

– Ты у меня сегодня в барсиках походишь. Не кривись, потом возместишь. И ножками веселей перебирай, а то я замерзла, как Федор Конюхов на Северном полюсе.

…Кафушка, каких много по Москве. Пластиковые столы и стулья, стойка у темной стены, попса из магнитофонных колонок.

Допили пиво, дожевывали шашлыки. Ольга безапелляционно наставляла:

– Главное – не отступай от своего, Дима. Они тебя умасливать будут, только чтобы ты жмурика на себя взял. Мол, убийство по неосторожности при самообороне. За это, дескать, условный срок. Им, сапогам, лишь бы поскорей раскрываемость обеспечить и дело закрыть. А ты им, как попугай, про желтое пальто. На кой хрен тебе судимость?

– У меня со свидетелями слабовато. Только Наташка.

– А у них никого.

– Я не убивал! – вдруг яростно прокричал Дима.

– Да знаю я! – рассердилась Ольга и вдруг сдавленно: – Стоп! Оглянись поестественнее и посмотри на парня у стойки. Он за нами от самого отделения шел.

Дима небрежно и равнодушно, все-таки в актеры готовился, осмотрел зал, мазнул взглядом по стойке, у которой со стаканом в руке существовал рослый малый в кожаном пальто.

– Мент? – попросил консультацию у более опытной Ольги.

– Не похоже. Да и зачем им тебя водить? Знают, что ты никуда не денешься.

– Тогда кто?

Он сидел спиной к стойке и поэтому не видел, как малый в коже уже направился к ним.

– Сейчас мы от него и узнаем, – сказала Ольга.

Малый с ходу взял быка за рога; не замечая Ольги, он обратился к Диме:

– Брателло, у авторитетного человека к тебе базар имеется.

– Не понял, – тяжело сказал Дима.

– Выйдем. Растолкую.

– Сей момент. Только обожди, пока я валенки зашнурую.

Малый тухло, по-приблатненному, глянул на него. Недолго смотрели друг на друга, глаза в глаза.

– Когда дошнуруешь – выходи. Я ждать буду.

Малый вразвалку шел к выходу. Оля сказала испуганно:

– Из блатных, Дима. И крутой. Что делать будем?

– Доедим и пойдем в другую сторону, – спокойно решил Дима.

– А если он не один?

– Лишь бы не пятеро.

…Он ждал прямо на выходе. Увидев их, осклабился устрашающей улыбкой.

– Скажи мне словечко типа «да», фраерок.

– Я глухонемой, дружбан ты мой ненаглядный, – сказал Дима и легонько толкнул Олю в бок – чтобы отошла.

– Тебя что, давно не гнули, студень? – спросил малый и всей пятерней попытался сделать смазь – провести растопыренными пальцами по Диминому лицу. Но Дима легко ушел от его руки и на шаге влево правой нанес почти незаметный на глаз мощный удар в печень, прикрытую франтовской кожей. Глаза у малого выпучились и не видели второго удара, который пришелся в солнечное сплетение. Малого согнуло. Дима за ухо приподнял коротко стриженную голову и сказал недоуменно:

– Я почему-то не согнулся, а ты – наоборот. – И притихшей Оле: – Пошли, а то я на движение опаздываю.

Малый уже присел на тротуар. Оля, которая панически спешила, и Дима, который настойчиво удерживал ее, достойно двинулись к метро. Мимо них медленно проехал джип «Мицубиси». Оля лихорадочно обернулась и увидела, что джип остановился рядом с присевшим малым.

– Дима, это, наверное, тот джип, на котором твое желтое пальто уехало! Делаем ноги!

И рванулась. И вновь ее Дима удержал.

– Тот был «лексус», а этот «мицубиси». Сейчас главное – не дергаться.

…Элегантный набриолиненный красавец из джипа, взявшись за то же ухо, помог подняться еще мало что соображавшему бойцу. Заглянув в чумовые глазки, укорил по-отечески:

– Я же просил вежливо, по-братски, на улыбке.

Малому наконец удалось полноценно вдохнуть.

– А я как? Даже брателлой этого фофана окрестил.

– Даже! О господи, сколько раз себе зарок давал не поручать деликатных дел исполнителям.

* * *

Плохонькое пианино дребезжаще извергало под пальцами серьезной седовласой дамы нечто смахивающее на регтайм. Поджарая женщина средних лет вольно вышагивала по паркету профессионально вывернутыми ступнями мускулистых ног и настойчиво отсчитывала, подчеркивая синкопированный ритм:

– И раз… И два… И три…

В полотнах солнечного света висела пыль. Она была неподвижна, а молодцы и молодицы третьего курса стремительно и в лад перемещались от стены к окнам и обратно.

– И раз… И два… И три… Руки, руки, девы!

Захар Захарович решительно распахнул дверь, вошел в зал, помотал башкой и сказал сам себе:

– Ну и дух тут! – И уже женщине с поступью балерины: – Людочка, можно вас на минутку?