Суворовская юность

На следующий день во время построения на обед сердитый старшина Валетин перечислял все проступки суворовцев, совершенные за последние сутки, а потом вдруг строго спросил:

– А кто стекло в ленинской комнате разбил?

– Я, – Костя был удивлен, что капитан Рыбин никому ничего не сказал, и получалось, что он утаил свой проступок.

– Кто это я? – не понял старшина, повышая голос.

– Суворовец Шпагин, – уже громче отрапортовал Костя и сразу же добавил: – Я куплю новое.

– После обеда подойдешь ко мне.

– Есть.

После обеда Костя подошел к старшине. Тот взял метр, измерил размеры выбитого стекла, записал на бумажке эти параметры, написал адрес стекольной мастерской и передал бумажку Косте. Потом он вынес из канцелярии увольнительную записку.

– Эта мастерская находится на Колхозной площади. Сядешь на трамвай, там всего две-три остановки.

Пока они собирались, короткий питерский день подошел к концу, и, когда Костя вышел на Садовую, стало совсем темно. На улице стояла плюсовая теплая погода, в городе была оттепель, а значит гнусная балтийская слякоть. Он вышел на трамвайную остановку, сел в трамвай, и стал дожидаться названия необходимой ему остановки. Но ни через две, ни через три и четыре остановки нужного названия кондуктор не называла. Мальчик протиснулся сквозь толпу и спросил:

– А когда будет Колхозная площадь?

– Э-э, брат, да ты не на тот трамвай сел. Да и вообще тебе не в эту сторону.

Сразу же нашлись сердобольные тетушки, которые наперебой стали объяснять:

– Ты, мальчик, выйди на следующей остановке, перейди на другую сторону и пересядь на трамвай номер 44, а там спросишь.

– Спасибо, спасибо, – повторял засмущавшийся Костя.

Ему было стыдно за свою ошибку. Лицо его горело и от смущения и от того, что в теплом трамвае ему было жарко в шинели и большой шапке. К тому же он беспокоился, что нужная ему мастерская может оказаться закрытой. Поэтому, доехав на указанном ему трамвае до Колхозной площади, он быстро выскочил на шумевшую улицу, по которой люди и машины разбегались в разные стороны, и долго не мог понять, куда он вообще попал и где ему теперь искать эту мастерскую. Шлепая по мокрому снегу быстро промокшими ботинками, он попытался было сам найти необходимую мастерскую, но по периметру всей площади, который он обошел, никакой мастерской не было. Обращаться к чужим людям и спрашивать он обычно стеснялся, но преодолев смущение, все-таки остановил более-менее спокойно идущую женщину с сумкой продуктов:

– Скажите, пожалуйста, где здесь стекольная мастерская?

– А это не здесь. Посмотри, видишь, на том конце площади большая витрина светится?

Это гастроном, а слева за углом как раз и будет стекольная мастерская.

– Спасибо! – бросил Костя уже на бегу.

– Да ты не торопись! Осторожно! Под машину не попади! – закричала женщина вслед убегавшему Косте.

За указанным углом, в полуподвальном помещении Костя, наконец, обнаружил нужную ему мастерскую. Она еще была открыта, и мальчик передал мастеру размеры. Тот быстро вырезал нужное стекло. Костя расплатился.

– А как же ты его повезешь, служивый? У тебя есть какая-нибудь сумка или тряпка, в конце концов?

Костя отрицательно покачал головой. Об этом ни он, ни старшина как-то и не подумали. Пот градом катил по его лицу, тонкой струйкой бежал по спине. Шапка была уже мокрой изнутри. Пожилой мастер сочувственно глянул на мальчика:

– Что же ты так пришел-то? Ладно, я сейчас заверну стекло хоть в бумагу.

Он обернул стекло случайно оказавшимся куском упаковочной бумаги. Другой кусок свернул жгутом и подложил под стекло, чтобы оно не резало мальчику руку. Мастер еще раз посмотрел на мальчугана и усмехнулся в усы:

– Ну, давай, служивый, двигай. Да смотри, не разбей по дороге.

Костя уже и сам побаивался того, как он будет добираться со стеклом назад. Он не ожидал, что стекло будет совсем не таким маленьким, как оно выглядело в оконном проеме огромного дворцового окна, но назад пути уже не было. Стекло не помещалось подмышкой, и его приходилось нести, вывернув руку. Костя вышел на улицу и направился к трамвайной остановке. На его счастье час пик уже прошел, в трамвае было не столь много пассажиров, поэтому он сумел зайти на заднюю площадку и прижаться к стенке трамвая, оберегая собой свою хрупкую ношу. Во время движения трамвай качало из стороны в сторону. Держаться за поручень Косте было нечем, потому что обеими руками он держал свое огромное стекло. Приходилось балансировать, как матросу на шаткой палубе.

Вот, наконец, и его остановка. Костя успешно прошел КПП и вернулся в расположение роты. Там он прошел прямо в ленинскую комнату, поставил стекло и только после этого смог снять шинель и мокрую шапку.

Глава 14

В конце каждой недели командиры отделений составляли списки на увольнение в выходные дни. Увольнение в город разрешалось в субботу с 17.00 до 22.30 и в воскресенье с 12.00 до 22.00. Костя, как и многие другие иногородние суворовцы, не всегда стремился в увольнение. Тем более что получить увольнение было не так легко. Ведь сначала поданные списки проходили тщательный контроль в канцелярии роты, где командиры проверяли, нет ли среди записавшихся суворовцев уже попавших в другие списки, то есть в списки «двоечников» или «нарушителей дисциплины». Тем, кто получил наказание в виде лишения увольнения, надеяться было просто не на что. А вот двойку, если позволяло время, можно было исправить. По неписаному закону полученную двойку можно было «закрыть», получив после нее положительную отметку. Для этого надо было не только хорошо подготовиться к этому предмету, но еще и упросить преподавателя, у которого были свои планы на урок, чтобы тот дал возможность двоечнику исправиться. Совсем плохо было тем, кто получал двойку буквально накануне или даже в субботу. В этом случае суворовцу, желающему исправить оценку, приходилось искать преподавателя по всему училищу, чаще всего безнадежно.

В субботний день еще до увольнения необходимо было выполнить генеральную уборку помещений роты. Для этого каждому отделению и каждому суворовцу назначался определенный объем работы: кто-то должен был мыть окна, кто-то мыть и оттирать запачканные обувью стены, кто-то мыть несколько пролетов лестницы, кто-то должен был убирать территорию двора, закрепленную за каждой ротой, кто-то натирать в помещениях паркетные полы.

Уже с утра старшина Валетин варил красную мастику и сам лично, не доверяя никому, густо намазывал паркетный пол в спальне, в классах, в ленкомнате, в бытовке. А для этого дневальные вынуждены были дважды передвинуть все кровати в спальном помещении и все столы в каждом классе. В это время во всех помещениях роты густо пахло скипидаром, но дневальные открывали все форточки, чтобы за первую половину дня мастика успела просохнуть. При этом для натирки полов желательно было поймать именно тот момент, когда мастика еще не пересохла, иначе выполнять эту работу было бы значительно труднее. Пол суворовцы натирали специальными щетками даже без ремешков для стопы. Первое время деревянная щетка постоянно выскакивала из-под гладкой кожаной подошвы, но уже после нескольких месяцев первого года мальчишки научились мастерски удерживать щетку каблуком ботинка или сапога.

Несколько позже кто-то придумал сделать из специально сваренного стального швеллера, куда помещалась пара-тройка щеток, так называемую «маруську». К этому коробу приваривали сверху кусок рельса для груза и длинный кусок металлической трубы в качестве ручки. Но натирать ею только что намазанный пол было невозможно, поэтому суворовцы сначала обычными щетками растирали намазанный мастикой пол, а уж потом доводили до блеска такой вот «маруськой». Эту тяжелую конструкцию мальчишки время от времени любили таскать даже для накачки мускулов или для того чтобы просто размяться. Обычно такой «маруськой» суворовцы внутреннего наряда поддерживали блеск пола в течение всего дня, натирая пол после каждого перерыва, во время которых толпы суворовцев выходили из класса и нарушали наведенную красоту.

Для проведения генеральной уборки отводилось время после обеда до увольнения в город. После окончания каждой работы результат нужно было представить старшине, который обязательно где-нибудь да найдет пыль, не оттертую ластиком маленькую полоску на стене, или не сверкающие на солнце стекла окон. В этом случае работу приходилось переделывать.

Уже несколько раз суворовец Ченовардов, стоя на подоконнике, протирал верхние стекла и докладывал сержанту о наскоро выполненной им работе, но каждый раз дотошный сержант указывал ему на то, что он вымыл окно плохо.

– Ченовардов, ты возьми газетку и протри вымытое стекло, – объяснял сержант, при этом слово «газетка» он произнес своим южнорусским диалектом, поскольку был родом из Украины.

На что Ченовардов тут же отреагировал на английском языке, обращаясь к своим товарищам:

– Our master sergeant is а village (Наш сержант – деревня).

Слово village (деревня) по своему незнанию он употребил в значении «деревенщина», но сержант на это удивительно быстро отреагировал:

– Я смотрю, суворовец Ченовардов у нас шибко городской.

Ченовардов от неожиданности чуть не выронил тряпку, которую держал в руках, а его товарищи дружно рассмеялись над ним. Чуть позже они узнали, что их сержант учится в педагогическом институте на вечернем отделении, поэтому тоже учит там английский язык.

Во время выполнения работ суворовцы бегали, шумели, торопились, потому что и для подготовки к увольнению тоже требовалось определенное количество времени. Сначала нужно было получить в каптерке «парадку», то есть комплект парадно-выходной одежды. В увольнение нельзя было ходить в повседневной форме, потому что она уже после нескольких месяцев носки, хоть и поддерживалась в чистоте, но все равно приобретала не совсем привлекательный вид: гимнастерки обтирались на локтях и обшлагах, брюки вытирались на коленках и задницах, а к концу года иногда рвались у карманов. Ведь хорошо известно, что ношение рук в карманах – это особая страсть мальчишек всего мира от Тома Сойера до Павки Корчагина, но в суворовском училище эту страсть, воспитывая правильные манеры поведения, выжигали каленым железом. Не спасали никакие отговорки типа:

– Я полез в карман за носовым платком (были и варианты: за деньгами, за ручкой).

– Что сразу двумя руками? Так что придется тебе сегодня уже двумя руками взяться за тряпку и вымыть туалет или лестницу, – следовал в этом случае вердикт сержанта или офицера-воспитателя.

Те, кто готовился в увольнение, получив «парадку», должен был подготовить ее: еще раз проверить чистоту подворотничка мундира, стрелки на брюках, пружину в фуражке и блеск на ботинках. После этого надо было начистить асидолом пуговицы мундира и бляху. Во время проверки увольняемых проверялись также наличие чистых носовых платков и чистых белых перчаток летом или шерстяных перчаток зимой. Любое нарушение, которое выявлялось еще в роте, можно было быстро устранить, но если нарушение выявлялось дежурным по училищу, то увольнительную записку возвращали назад в роту вместе с книгой увольняемых с надписью о запрещении увольнения данного суворовца.

Выдержать такую длительную процедуру могли лишь ленинградцы, которые стремились попасть домой любой ценой. Некоторым из них за особые заслуги в учебе иногда разрешалось увольнение с ночевкой, то есть до вечера воскресного дня при том условии, что задание на понедельник они должны были сделать заранее. Старались выдержать этот марафон и иногородние мальчишки, у которых были родственники в Ленинграде, или к которым приезжали родственники из других мест. Были и такие, кто просто хотел погулять по городу.

Некоторая часть ребят предпочитала оставаться в роте. В это время они могли пойти на стадион или в спортзал поиграть в футбол или баскетбол, вечером сходить в клуб посмотреть кинофильм. То, что кинофильмы чаще всего привозили уже старые, на определенную военно-патриотическую тематику, первое время Костя не особенно замечал, потому что любил смотреть кино еще с детских лет.

Была и еще одна причина, по которой можно было оставаться в роте без увольнения. Вечером довольствие отпускалось на всю роту без вычета увольняемых, поэтому каждому оставшемуся доставалась двойная, а иногда и тройная порция. Расход оставляли лишь по специальной заявке для тех, кто уходил на какие-либо мероприятия, проводимые вне училища, когда суворовцы не могли вовремя вернуться и прийти на ужин. Позднее в целях экономии средств уже стали учитывать количество уволенных в город, которые не вернутся к ужину или обеду, и таким образом накрывали столы только для оставшихся в училище.

– Костя, пойдем в город, – попросил Витька, когда они, наконец, закончили мытье окон и стали свидетелями того, как Артем бегал из роты в каптерку и из каптерки в роту, готовясь к поездке домой в Кронштадт. – Хоть в кинотеатр сходим.