Суворовская юность

– Спасибо, ребята, но мне здесь дали.

– Ничего, бери-бери, не стесняйся, – Витька замялся от своей доброты, – может тебе еще чего принести надо?

– Ах, да! – вспомнил Костя. – У меня в столе есть художественная книга. Принеси, пожалуйста, а то здесь делать нечего. Ну и задание по тем предметам, которые я пропущу, а то ведь потом догонять придется.

– Ладушки, это сделаем, – добродушно согласился Витька. – Я вечером во время ужина тебе занесу. Ну, пока!

Отдохнув еще с недельку, Костя вернулся в роту. А там в это время был настоящий бум разных кружков и секций, в которые записывались почти все. В училище пытались хоть как-то разнообразить досуг суворовцев, поэтому старались привлечь их в разные спортивные секции или кружки. Костя, вспомнив о своей успешной попытке поступления в музыкальную школу и начальном курсе игры на баяне, который он освоил за несколько месяцев до поступления в суворовское училище, попытался было записаться в кружок баянистов, но когда пришел туда в первый раз, то понял, что с его незначительной подготовкой и выученной «Бандурой» там делать нечего. Руководитель не собирался вести занятия по программе музыкальной школы, а в кружок приходили те ребята, которые уже раньше много занимались в музыкальной школе и могли участвовать в концертах, хотя бы училищных.

После этого Костя в этот кружок больше не пошел, зато неожиданно для себя за компанию со Славкой Пестряковым записался в танцевальный кружок и даже затащил туда своего нового дружка Витьку. Славка, еще в их родном городе ходивший в танцевальный кружок в клубе им. Ленина, быстро освоился и понравился руководившей кружком Тамаре Федоровне. Эта уже немолодая, но довольно стройная женщина была большой любительницей танцев не только потому, что это приносило ей какой-то доход. Видно было, что она когда-то занималась танцами профессионально, и это стало ее любовью на всю жизнь. Именно поэтому она с таким энтузиазмом взялась за дело, даже не обращая внимания на то, что ни у Шпагина, а тем более несколько квадратного в музыкальном отношении Стародубцева, как-то не наблюдалось особых способностей. Но для нее это был неважно. Главным было то, что люди пришли и согласны работать.

Занимались ребята либо в клубе, либо в ленинской комнате своей роты, где стояло многострадальное пианино. Почему многострадальное? Да потому что оно было открыто к доступу для каждого желающего приобщиться к миру музыки. Но поскольку настоящий мир музыки был доступен далеко не каждому, а приобщиться все-таки хотелось, то все без исключения хоть раз в месяц открывали черно-белый ряд блестящих перламутровых клавиш, для того чтобы попытаться изобразить хотя бы «Кукарачку». В то время пианино было положено роте по штатному расписанию, как и ружейная пирамида. Но в опечатанной ружейной пирамиде в младших ротах под замком находились три-четыре малокалиберных винтовки, которые хоть несколько раз в году, но обязательно стреляли. Это было определено занятиями по огневой подготовке. А вот занятиями по пению, которые тоже были в расписании, знакомство с музыкальной грамотой, а тем более с музыкальными инструментами как-то не предусматривалось. Поэтому-то многострадальному пианино приходилось расплачиваться собственными клавишами и струнами за недальновидность и непоследовательность начальников, возможно, имевших хорошие намерения, но не доведших эти намерения до конца.

Единственным человеком в роте, к которому пианино относилось с благодарностью, был суворовец Буранов. Олег был москвичом, когда-то в Москве учился играть на баяне в музыкальной школе и даже успел закончить несколько классов, но и уроки сольфеджио не пропали для него даром, поэтому он хорошо пел и мог неплохо исполнить несколько любимых мелодий на этом инструменте для весьма благодарных слушателей. Ребята с удовольствием слушали, как Олег исполняет некоторые мелодии, но еще интереснее было слушать, когда он начинал себе подпевать.

Прослушало его репертуар и командование роты, поэтому, когда понадобилось готовиться к конкурсу самодеятельности, Олега Буранова попросили исполнить югославскую песню «Лазурный берег» и сонет «Жаворонок», которые у него получались особенно трогательно. Таким образом, он стал для роты собственным Робертино Лоретти. В то время песни этого итальянского мальчика покоряли сердца многих миллионов людей всего мира. Но и Олег Буранов в течение нескольких лет неизменно участвовал в нескольких училищных конкурсах, оставаясь непобежденным. Как только Олег с баяном выходил на сцену, устанавливалась полная тишина – замолкали даже задиристые критиканы старших классов. А через мгновение под сводами клуба, разносился голос Олега: «Ме-ежду не-е-ебом и-и-и земле-ей, пе-есня раз-да-а-ется…».

Таланту Олега Буранова явно завидовал Ченовардов, потому что этот талант ценили другие суворовцы и офицеры. Это создавало авторитет, а Ченовардов не мог примириться с тем, чтобы у кого-то было больше авторитета, чем у него, поэтому, пользуясь мягкостью Олега Буранова, он часто подсмеивался над ним и его голосом, а иногда и открыто задирал, стараясь показать свою физическую силу.

Другим знаменитым номером самодеятельности роты стал хор, в котором участвовал весь личный состав. Но если обычно хоровые коллективы только пели песни, то капитан Басманов, как-то обратив внимание на то, как суворовец Сологубов из 3 взвода красиво отплясывает танец «Яблочко», сделал коронным номером песню о юном моряке, в которой были примерно такие слова:

«Бескозырка белая, в полоску воротник,

Пионеры смелые спросили напрямик:

«С какого парень года, с какого парохода

И на каких морях ты побывал моряк?»

Ленты за плечами

Как флаги за кормой…

Смело отвечает

Товарищ молодой:

Да, мы, друзья, со флота,

Недавно из похода,

Одиннадцать недель

Гостили на воде.

С водопада падали, сидели на мели,

А сколько мы товарищей хороших завели.

А сколько песен спели, сколько рыбы съели,

Одних пятнистых щук поймали сорок штук».

При этом суворовец Сологубов, переодетый в форму нахимовца, ведь специально для этого номера для него из нахимовского училища привозили форму, исполнял импровизацию на эту музыку. Выглядело это весьма залихватски и нравилось всем без исключения, как командованию, так и жюри, и всем зрителям.

Для занятий в танцевальном кружке Тамара Федоровна приводила с собой музыкального аккомпаниатора, молоденькую девушку, закончившую музыкальную школу, которая подыгрывала танцорам на этом несколько расстроенном пианино. Никаких специальных балетных станков для постановки ног и разных позиций, конечно же, не было, да и фигуры у ребят были явно не балетные, поэтому Тамара Федоровна решила поставить сначала простейшие народные танцы. Но для всякого танца требовалась и женская половина, поэтому она отыскала в какой-то школе пять-шесть девочек, тоже желающих учиться танцам.

Когда она впервые привела их в училище, мальчишки с удивлением увидели, что это какие-то шпаргалки, лет по восемь, максимум десять. «Да они же примерно одного возраста с моей младшей сестренкой» – подумал Костя с пренебрежением. Но их руководительницу эта разница в возрасте ничуть не смущала. И они приступили к занятиям. Поначалу не все получалось гладко, мальчишки вредничали, девочки даже такого возраста успешно кокетничали, но Тамара Федоровна грозным голосом заставляла их становиться парами и начинать выделывать соответствующие «па» сначала под ля-ля-ля, а потому уже и в музыкальном сопровождении.

Так или иначе, но на новогоднем концерте училища их выступление имело некоторый успех. Это вдохновило неутомимую Тамару Федоровну на новые подвиги, и она взялась готовить целую композицию под условным названием «День рождения». Суть композиции заключалась в том, что у одной девочки, якобы, был день рождения, а остальные мальчики и девочки, по одному или парами приходят ее поздравлять и танцуют вместе с ней. Лишь через много лет эту композицию успешно обыгрывали на большой сцене Кремлевского дворца съездов совсем другие коллективы.

На роль именинницы Тамара Федоровна выбрала самую способную девочку, которая могла исполнять разные танцы, а мальчикам распределила роли с этими танцами. Ей очень хотелось включить в композицию зажигательную грузинскую лезгинку и на эту роль ей хотелось поставить смуглого черноволосого Шпагина, но лезгинка оказалась сложной для Кости. Тогда лезгинку пришлось разучивать уже имевшему некоторый опыт занятий в танцевальном кружке Пестрякову, несмотря на то, что его белобрысость и большие голубые глаза с длинными по-девичьи ресницами ну никак не соответствовали облику кавказца.

Косте же пришлось разучивать не менее сложный фигурный вальс. Не все поначалу получалось, но и медведей учат по проволоке ходить, поэтому через некоторое время их маленький коллектив уже дебютировал в смотре художественной самодеятельности училища, посвященном очередной годовщине Советской Армии и Военно-Морского флота, где удостоился высокой оценки комиссии и похвалы начальства. Но для Тамары Федоровны этого успеха было мало, и она решила выйти на большую сцену. Поэтому и в праздник 23 февраля, и в праздник 8 марта эта танцевальная группа по несколько раз выступала в разных учебных заведениях и трудовых коллективах Ленинграда, где зрители принимали их очень горячо.

Глава 13

В ленинской комнате, помимо пианино в углу стоял ротный телевизор, который для многих, в том числе и для Кости, был хоть и известным, но доселе невиданным явлением, на столах лежали подшивки газет «Правда», «Красная звезда», «На страже Родины» и подшивки журнала «Советский воин». Один из суворовцев, назначенный почтальоном роты, ежедневно приносил почту и подшивал очередные номера газет и журналов. Телевизор в будние дни включать не разрешалось. Его включал дежурный офицер или сержант только вечером в субботу или в воскресенье, когда были какие-то передачи или кинофильмы. Больше всего людей туда набивалось во время хоккейных матчей. Это было как раз то время, когда советская сборная по хоккею взялась переигрывать законодателей в этом виде спорта канадцев. Интерес к хоккею был необычайно высоким почти у всех граждан страны, а уже тем более не мог оставить равнодушными мальчишек их возраста.

В рабочие дни ленинская комната использовалась в качестве класса для занятий языковых подгрупп. Вечером туда с разрешения офицера-воспитателя уходили суворовцы, которые старались уединиться для того, чтобы выучить наизусть какие-то стихи, потому что сделать это в своем классе в присутствии еще двадцати с лишним человек было делом почти невероятным. Тем не менее, как раз коллективный разум способствовал подготовке к другим, особенно точным наукам, таким как математика, а впоследствии физика и химия, потому что решение наиболее сложных задач превращалось в общую тему, привлекало даже тех, кто был равнодушен к этим наукам, заставляло думать всех и каждого. Просто по-школярски списывать задание было не принято, хотя такое тоже случалось, но определенными людьми в особо исключительных случаях. Самоподготовка ежедневно длилась три часа под контролем офицера или сержанта, поэтому хочешь, не хочешь, а приходилось учить даже тем, кому учить не очень-то хотелось. Только продемонстрировав командиру выполненную работу, можно было получить разрешение на чтение художественных книг или возможность заняться каким-то другим делом, но не выходя из класса и не мешая работать другим.

Самоподготовка в тот вечер уже приближалась к окончанию. Командир взвода старший лейтенант Лобан, который жил очень далеко, уже отправился домой. Суворовцы постепенно заканчивали делать задание и разбредались по своим делам, готовясь к ужину. Костя дописывал очередной «конспект на родину», когда его друг от нечего делать взял лежавший на столе первый листок его письма.

– Положи на место, – спокойно сказал Костя.

– А что ты там так много пишешь? – решил поерничать Витька.

– Ничего. Не твое дело. Положи на место.

Косте очень не нравилось, когда посторонние пытались читать любые его записи, поэтому он попытался дотянуться до своего листка, но Витька быстро отдернул руку и вскочил со стула. Костя кинулся за ним. Витька пробежал между столов к двери. Костя последовал за ним. Витька выскочил в спальню, а затем попытался спрятаться в ленинской комнате, которая находилась рядом с их классом. Костя успел заметить, куда юркнул его друг, и тоже вбежал в ленинскую комнату. Там в это время не было других суворовцев и было довольно просторно для того, чтобы даже в темноте вдоволь погоняться друг за другом между стоящими столами, телевизором и пианино.

К счастью, раззадоренные мальчишки не успели задеть телевизор или поломать пианино. Костя нагнал своего обидчика у окна. Какое-то время они еще возились друг с другом, пытаясь побороться, маленький юркий Витька вырывался из жестких объятий более сильного Кости. Но вот Костя неосторожно развернулся и локтем ударил в стекло. Дзэ-энь! И большое оконное стекло разлетелось на мелкие кусочки. Успевшие отскочить, мальчишки замерли на месте и сначала уставились друг на друга, потом посмотрели на осколки стекла, лежавшие на полу, и на черный проем окна. Рамы были двойные, поэтому второе стекло осталось целым, но на лицо был проступок, пахнувший дисциплинарным наказанием. Косте в своей жизни стекол бить еще не приходилось, поэтому он воспринял содеянное как серьезное нарушение.

– Ты чего? – выдохнул Витька.

– Ничего. Стекло разбил.

– А что теперь делать?

– Пойду, доложу дежурному офицеру.

Он понимал, что лучше признаться в этом сразу и понести наказание, чем доводить дело до всяких следствий, которые проводились в роте по поводу краж. И пока Витька бегал за шваброй и убирал осколки, Костя отправился в канцелярию роты. Постучав в дверь, он вошел в канцелярию, в которой был дежурный офицер капитан Рыбин.

– Чего тебе? – спросил капитан, уже собиравшийся выходить, чтобы объявить построение на ужин.

– Товарищ капитан, я стекло в ленинской комнате разбил, – опустив голову, тихо сказал Костя, и добавил: – Нечаянно.

– Разбил, значит, купишь новое и вставишь на место, – как-то буднично произнес капитан, проходя мимо Кости в дверь.