Попытки любви в быту и на природе

Но Инфант не стал отвечать на вопрос.

– Как это – «меня забьем»? – искренне удивился он. Хотя я, например, сразу догадался.

– Ну вообще-то, стариканыч, – обратился ко мне Б.Бородов, – это твоя стезя. Кто из нас сочинитель? Давай фигачь, разрабатывай детали. Теперь можешь красочно, на полную катушку, не сдерживая мазка.

И я засучил рукава и взялся за дело.

– Значит, так, – взялся я. – Уединенное место, рядом никого, пустынно. Ночной пляж, например. Хотя где тут пляж взять? Нет, лучше лес или парк.

– Сокольники, – подсказал Илюха.

– А хоть бы и они, – согласился я. – Но удаленное от прохожих, глухое место.

– Там, кстати, таких полно, я не раз проверял, – снова встрял Б.Б.

– Итак. – Я сдержался и не обратил внимания на то, что меня постоянно перебивают. Постарался не обратить. – Середина дня, но ближе к вечеру. Небольшая полянка, вокруг нее березки. Бабочки порхают между ромашками, божьи коровки стрекочут, кузнечики с травинки на травинку сигают почем зря, муравьишки пробивают в черноземе новые тропы. В общем, вся эта мелкая лесная тварь, которая обычно кусается и за шиворот лезет… Одним словом, романтика и идиллия в полном масштабе.

Я подождал, пока присутствующие представят масштаб идиллии.

– А вот и Инфант, – ввел я одним штрихом героев, – который прижимает свою девушку к стволу белокурой березы. Видимо, для упора. Чтобы скоро самому прижаться к девушке. Она в летнем платье с глубоким вырезом пониже шеи, подол развевается от порыва летнего бриза, беззастенчиво открывая нижнюю часть ее стройных ног. Светлые волнистые волосы спадают ей на лицо. Алые губы приоткрыты в ожидании…

– Волосы у нее темные, – попытался встрять Инфант, но его уже никто не слушал. Слушали только меня.

– …Инфант находит ее губы своими и прижимается к девушке еще плотнее. Раздается легкий стон. Наверное, березы, на которую они вдвоем сильно напирают. Руки Инфанта не стесняются в выборе частей тела. Все, что попадается, все на пользу, все идет в дело. Девушка начинает трепетать. Да оно и понятно: романтика вокруг, бабочки, повторяю, порхают, жучки, паучки, в общем, вся эта… – я развел руками, охватывая все разом, – …хренота. Мизансцена, одним словом. Все настраивает, вдохновляет к любви, да и сам Инфант, вот он здесь, рядом, бери – не хочу. Но она не берет, не хочет! Как ее зовут?… Ну да ладно. Не хочет она, и все! Хотя Инфант и предлагает.

«Может быть, давай… – заглядывает ей в глаза Инфант. – Давай, ну что тебе стоит? Посмотри, какая мягкая трава-мурава под нами».

«Не могу, – отвечает она, тяжело дыша в лицо Инфанта. – Слишком серьезно к тебе отношусь. Мне надо быть уверенной в нас обоих».

«А если хоть как-нибудь, хоть что-нибудь?… – предлагает готовый к компромиссу Инфант. – Что-нибудь, что не требует полной уверенности в нас обоих. Лишь частичной требует. А частичную уверенность я все-таки должен у тебя вызывать, все-таки целый месяц уже вот так с тобой… Давай, ну что мы, не найдем путей, что ли? Если вон даже муравьишки в черноземе…»

«Нет, не могу, – отказывается девушка еще раз. – Я цельная, я не размениваюсь по мелочам. Я не останавливаюсь на полдороге. Да и слишком серьезная я по отношению к тебе. И должна быть уверенной».

И Инфант снова приникает губами к ее губам, раз большее недоступно, и снова выискивает руками по максимуму, и снова раздается стон, и снова непонятно, откуда он взялся. И так оно продолжается и, завихряясь, уходит в вечность…

Я перевел дыхание, оглядел собравшихся и спросил:

– Ну, как оно, нормально?

– Хорошо, хорошо. Про завихренную вечность непонятно, конечно, но это не важно. Давай раскручивай дальше, – подбодрил меня Илюха. А вот Инфант не подбодрил.

Он только звучно сглатывал что-то у себя во рту и тяжело, натужно дышал. Потому как, догадался я, он уже не здесь, а там, в лесу, у березы, с девушкой своей в легком платье с глубоким вырезом и с длинными светлыми волосами.

«Ну и пусть будет там, если ему там лучше», – подумал я по-доброму.

– Ну вот, – продолжал я, ободренный собравшимися. – И тут эту лесную идиллию, это многоголосье певчих птиц, это шуршание плотной листвы, этот порыв летнего, легкого ветерка – всю эту, одним словом, туфту… обрывают вульгарные, хамские и подозрительно нетрезвые мужские голоса. Которые наперекор идиллии и щебетанию, ну и прочему орут по-наглому уличную, дворовую песню. Что-то типа:

Вот новый поворот,
Что он принесет —
Пропасть или сброд…

– и так далее.

Короче, эти пьяные голоса с пьяной своей песней не предвещают двум нашим лирическим любовникам никакой лирики.

«А!!!.. – трепетнее прежнего прижимается к Инфанту девушка и пуще прежнего бьется об него мелкой, раскатистой дрожью. – Хулиганы, – говорит она торопливым шепотом. – Мне страшно. Давай уйдем».

А солнце уже подобралось к своему закату, и в лесу повеяло вечерней зябкой прохладой, и еще туманными призраками ночной природы, и еще отсутствием милиционеров, физкультурников, егерей и вообще отсутствием кого-либо, кто мог бы вмешаться и воспрепятствовать. В общем, не по нежным девушкиным нервам сделалось в лесу.

«Да нет, – отвечает девушке ее верный Инфант, – лучше мы здесь под сенью этой березки сбережемся. Авось они нас не заметят, пройдут мимо и уберутся восвояси. И вообще, – надвигает он на нее уверенно, – тебе со мной нечего бояться. Со мной они тебе ничего не сделают».

И девушка сразу начинает бояться меньше. То есть она все еще стучится дрожью об Инфанта, но теперь значительно мельче, и вообще непонятно, по какой именно причине. Потому что девушки обычно имеют глупость полагаться на своих кавалеров. В разных вопросах, но прежде всего в вопросах местного хулиганья.

– Вот это хорошо, – отозвался Илюха. – Особенно этот поворот про то, что ей нечего бояться. Потому как если в первом акте на стене висит ружье, то в последнем оно непременно должно выстрелить.

– А? Чего? – очнулся от слова «выстрелить» погрязший в мечтаниях Инфант. – У меня еще и ружье будет? Хотелось бы двустволку, чтобы обоих насильников одним залпом. Потому что когда они начнут меня… – и он пустился в ненужные словопрения, так как с детства не заладилось у него с отечественной классикой и он мало что знал про «ружье на стене» в первом и последнем акте. Он вообще мало что знал про акты, тем более театральные. Потому что был он неудачно образован, этот Инфант, особенно в драматургической области. Ну и во всех других примыкающих к ней областях.

– Так вот, – нисколько не отвлекся я, – девушка дрожит меньше, а хулиганские голоса раздаются все громче. То есть по всем приметам движутся подвыпившие хулиганы прямо к той самой полянке, на которой страстно расположились влюбленные. Как будто у хулиганов какой-то специальный нюх на этих влюбленных выработан. Или же они какой-нибудь аппарат используют, чутко улавливающий наэлектризованное сверх меры поле, распространяемое сексуально возбужденным Инфантом. Да и девушкой распространяемое тоже. Что-то вроде миноискателя. То есть просто-напросто безошибочно они направление выбирают.

«Бежим, бежим скорее», – шепчет нежная девушка.

А песня про поворот раздается все ближе и все агрессивнее.

«Да нет, затаимся лучше», – прижимает ее плотнее к березке Инфант.

И тут два хулигана в обнимочку, такой абсолютно хулиганской походкой вваливаются на поляну. И оба влюбленных, увидев их, наконец, воочию, по одному их виду понимают – хулиганы. А девушка еще и понимает – насильники.

Тут я посмотрел на одного из предстоящих хулиганов, сидящего здесь же, напротив, и балдеющего вполне от моего изобразительного описания. Плохой из него выходил хулиган, ненатуральный, неестественный. Такой и ребенка, ночью забредшего на заброшенное кладбище, напугать не сможет, не то что взрослую девушку в приличном московском парке.

– Б.Б., – предложил я Илюхе, – тебе все же надо как-то преобразиться. В смысле внешность поменять. Огрубеть, что ли, повадки другие освоить – более жесткие, развязные. Иначе не быть тебе преуспевающим насильником. Ты сам в свободное время подумай об этом.

И Илюха согласно кивнул, понимая.

– Может, ему шрам через всю щеку засадить? Свежий? – предложил не в меру возбужденный Инфант, но не нашел среди нас отклика.

– Ну, ну, давай продолжай, – поторопил меня Илюха. – Здорово у тебя, стариканер, все же получается, гладко и образно. Вот учись, Инфант, у товарища, смотри, каким мастер своего дела должен быть. Не то что ты! Тебе лишь бы в живого человека чем-нибудь засадить. В девушку не получается, так в меня хочет. Шрам, говорит, свежий. Надо же, придумал. Ну ладно, давай, Розик, плети узор повествований, двигай пьесу к зениту.

– Ну а дальше, – продолжил я, – завязывается между ними диалог, ну между влюбленными и хулиганами. Хулиганы некрасиво ерничают, издеваются, пошлостями всякими грубят и намеками откровенными девушку запугивают. Может быть, даже ненормативная лексика где-нибудь проскользнет. Но над ней мне особенно тщательно поработать придется, когда я буду текст диалогов составлять, над каждой ненормативной фразой в отдельности. Потому что ненорматив, чтобы он искренний и смачный вышел, – это особый и очень тонкий труд. С ним легко на фальшь сбиться.

Я засомневался на секунду: а смогу ли? Не взялся ли за непосильную задачу? Хватит ли дарования? И сам себе ответил – хватит! А значит, отбросил сомнения и вернулся к «сцене на полянке».

– Инфант же хулиганов нисколько не боится и дерзко им противостоит, смело выпирая грудь и защищая таким образом честь своей возлюбленной. Девушка молчит, как пойманный в ловушку партизан, она вообще с большим удовольствием дала бы давно деру, но Инфант ее придерживает руками, чтобы не сдвигалась далеко в сторону. В общем, – объяснил я участникам драмы еще раз, – диалоги я потом распишу по ролям и предоставлю заранее, чтобы все подучили немного. Ну а потом, когда переговоры срываются и приводят абсолютно ни к чему, хулиганы подступают полукругом и начинается физическое измывательство над Инфантом. Иными словами, сплошное массивное избиение.

– Вот это хорошо, – согласился Илюха. – Это грамотно, про измывательство, давно пора поизмываться над ним вволю.

А вот Инфанту идея не понравилась. Он тут же встрепенулся, эмоционально возражая:

– Как избиение? Как это массивное? Зачем? Для чего? Не надо избиения! Ведь мы девушку собирались насиловать, не меня же.