Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу. Книга третья

Минут через десять телефон представился подполковником Чернышом.

– Тебе повезло. Только что звонил Мирошник. Его положили в больницу в Кзыл-Орде, – проинформировал он.

– Это Мирошнику повезло, а не мне. А где его собачка? – настаивал я на установлении важной для полковника Каца истины.

– Где же ей быть? Наверно с Мирошником, – предположил Черныш.

Не успел положить трубку, телефон снова стал полковником Кацем.

– Ты почему не докладываешь?! Ты что там, уснул?! – орал телефон голосом полковника Каца.

– Вы не оставили номер вашего телефона, – ответил ему.

– Мог бы узнать в справочнике.

– У меня нет справочника. Я вообще не знаю, кто вы такой.

– Ты меня не знаешь? Странно. Я главный ветврач полигона. Так ты что-нибудь узнал?

– Мирошник в больнице в Кзыл-Орде, и его собачка лечится с ним.

– От чего лечится? Он же ей голову отрубил… А в какой больнице Мирошник? – продолжил допытываться любопытный Кац.

– Он не успел доложить. У него деньги кончились, – ловко соврал ему.

Полковник Кац, наконец, угомонился…

Так что у меня было, за что не любить телефоны. Особенно не любил, когда их было несколько, и они вдруг трезвонили одновременно, на разные голоса, а потом оттуда орали важные чины. Иногда я развлекался тем, что складывал телефоны парами, чтобы чины немного полаяли друг на друга, выясняя, кто с кем говорит, и как они вообще могли связаться друг с другом, если каждый из них звонил совсем в другое место. В освобожденное таким образом время я общался только с одним телефоном.

И вот настал день, когда почувствовал, если меня именно сегодня назначат в наряд, телефонам несдобровать – они будут расстреляны.

Встал вопрос, а надо ли предупреждать об этом моих командиров? Долго переживал по этому поводу. Если их не предупрежу, поступлю неэтично по отношению к людям, которые мне доверяют и которые не сделали мне ничего плохого. Но если предупрежу, то так и не удастся осуществить мечту.

В конце концов, этика победила. Начальнику штаба, который предложил расписаться в приказе о назначении в наряд, я сообщил о своем намерении.

Начальник штаба, в отличие от других командиров, отнесся к моему заявлению серьезно и предложил написать рапорт. Сказал ему, что подобные мои рапорты до сих пор никто не рассматривал. А потому был вынужден обращаться в самые высшие инстанции. Но начальника штаба это не смутило.

И я написал тот знаменательный рапорт, который, наконец, был зарегистрирован, как положено, и подшит в дело.

На рапорт, написанный в период работы комиссии ЦК КПСС, уже невозможно было не реагировать. К тому же комиссия могла легко установить его связь со всеми моими обращениями и с письмом жены, на которое наше командование дало партии лживый ответ.

С того рапорта стартовала заключительная фаза моего увольнения из армии.

Но для начала меня, конечно же, попробовали попугать. Вместе со всем иконостасом моих командиров нас пригласили в штаб полигона.

Я не удостоился той чести, которую оказали лейтенанту Дудееву. Его персоной озаботились генералы. Меня же, старшего лейтенанта, привели в скромный кабинет какого-то полковника.

«Наверно это и есть тот самый полковник Кац – знаменитый ветврач полигона», – подумал я и рассмеялся.

– Ты еще и смеешься?! – взревел взбешенный таким непочтением полковник Кац, – Как ты стоишь перед полковником? Что за внешний вид? Где твой значок об окончании училища? – орал полковник, все больше и больше распаляясь. Полковники умеют так орать. Это у них профессиональное.

– Меня вызвали, чтоб обсуждать мой внешний вид? Я уже отсидел за это на гауптвахте. Придумайте что-нибудь пооригинальней, – прервал я Каца.

– Я тебе сейчас придумаю!! Ты у меня в тюрьму загремишь, наглец!!! – загромыхал полковник, скорее всего все-таки не Кац. Тот раздраженно брюзжал, а этот орет так, что даже графин на подносе дрожит.

– Напугал ежа… Я с детства в блатных ходил. Мою кликуху весь Харьков до сих пор знает. Раньше сяду, раньше выйду, – спокойным тоном ответил на его угрозы.

Полковник побагровел, задохнулся, судорожно глотая воздух. Схватил графин, налил стакан воды и стал жадно пить, готовясь, очевидно, сотрясать воздух с новой неистовой силой.

«Рыба, типичная рыба», – подумал я, – «Сейчас я тебя отключу. Ты у меня ни слова не произнесешь. Рыбы только молча разевают рты, но их никто не слышит. И я не буду слушать твой словесный понос».

Получилось! Полковник орал. Я видел это по дрожи облегченного им графина, но ничего не слышал. Мне стало весело. Я всемогущ! Я умею отключать полковников! Я хохотал от души. Я давно так не смеялся.

И вдруг кожей ощутил зловещую тишину. Полковник смотрел на меня с ужасом. «Боишься, сволочь!» – мелькнуло в голове. Неожиданно взгляд упал на телефоны. Сколько у него их! И во все эти трубки он так орет! Бедный графин, и как он только терпит. Однажды он треснет от звуковых колебаний гигантской мощности.

Один из телефонов, кирпично-красного цвета, как кожа на толстом полковничьем загривке, на глазах стал стремительно увеличиваться в размерах.

– Срочно врача в семнадцатый кабинет! – орал телефон голосом полковника Каца.

«Зачем тебе врач? Ты же сам врач, хоть и ветеринарный», – размышлял я, – «Нет, это пора прекращать!»

– Хватит орать! Вызываю тебя на дуэль! – крикнул телефону, который одновременно был полковником Кацем. В руках у того неожиданно появился автомат.

Хорошо, тогда в МИКе не отдал бойцу его автомат, а то этот мерзавец прихлопнул бы меня сейчас в два счета. С него хватит. У него о чести никакого понятия. Я – потомственный дворянин, а этот тип – металл и пластик. Но я же его не просто расстрелял, а честно вызвал на дуэль. И он теперь не спрячется за сейфы, как тот боец.

И тут меня осенило. Я в деталях представил, что происходило с того момента, как шагнул в проем коридора. Я четко слышал две очереди и одиночный выстрел преступника. Я выпустил четыре очереди по два патрона. На это у меня ушло максимум пять секунд. По вспышкам выпустил две очереди. Третья шла после паузы в секунду – на одиночный выстрел, вспышку которого не видел. Четвертая – вдогонку. А это значит, боец был готов к самоубийству заранее! Он не мог так быстро снять ботинок! Значит, не я причина его гибели!

Он видел смерть, он сам нес смерть другим, и он не захотел быть убитым или расстрелянным. Он решился на самоубийство заранее. Мои выстрелы только дали ему сигнал – этот момент настал, иначе он будет убит, или взят живым, а потом расстрелян. Он, видимо, понял тогда, что нашу дуэль он проиграл. Из-за сейфа ему уже не выглянуть…

Непомерная тяжесть от ощущения своей вины, которая навалилась на меня в тот злополучный день, и с тех пор постоянно не давала покоя, мгновенно исчезла. Я почувствовал гигантское облегчение и тут же впал в состояние радостного возбуждения в ожидании предстоящего благородного поединка.

«А этот наглец! На что он надеется? Его не обучал майор Липинский. Он уже давно не стрелял из автомата. Ему меня не опередить», – размышлял, напряженно ожидая команду «Пли» и бедром ощущая плотно прижатый приклад автомата.

Этот телефон, орущий голосом полковника Каца, я разнес вдребезги с одной очереди!

И вдруг ощутил, что это не принесло никакой радости. Цель достигнута, а что дальше? Эта цель ложная, призрачная… Одна только видимость победы. А мне по-прежнему плохо…

И тут я увидел глаза моей любимой Людочки. Она смотрела на меня грустным взглядом. Так она смотрела на меня лишь однажды в свои последние дни.

– Людочка, что с тобой? – спросил ее, когда увидел этот грустный взгляд, обращенный ко мне.

– Толик, почему ты не приходил раньше? – спросила она меня с таким безнадежным отчаянием… Я сразу понял, что она хотела сказать. Ведь мы уже обручились, и у нас не было тайн друг от друга.

– Людочка, я не знал, что ты болеешь. А потом я даже не знал, где ты живешь и захочешь ли меня видеть?

– Я была дура. Если бы ты прислал хоть одно твое стихотворение, я бы все поняла.

– Людочка, главное, мы снова вместе. И ты – моя невеста.