Кодекс Снеговика

– Это НАШ дом, Агеев! – она тут же начала закипать, хотя понимала, что ничего хорошего от повышения градуса не произойдет и даже теплее в доме не станет.

Вадим не хотел скандала, притом с самого утра. Он знал, чем погасить назревающий конфликт.

– Я лучше делом каким-нибудь займусь. Щели запаклюю или бревна пошлифую…

Такой довод мгновенно остудил Катерину. Дом – это святое. Любое желание сделать дом лучше – не оспаривалось, принималось на веру, вывешивалось в красный уголок под иконами.

– Заодно проследи, чтобы Анька хотя бы час на скрипке поиграла, – уходя, распорядилась Катерина.

Как только дверь за ней захлопнулась, тут же проснулась Анюта. Она словно выжидала, когда мама уйдет. Слышать от нее с самого позоранка про скрипку и про уроки не хотелось.

– Что есть поесть? – спросила она, сбросив одеяло.

Перед папой у нее не было надобности строить из себя несправедливо угнетенное существо (именно такой она становилась в присутствии мамы). Вадим тоже оживал в общении с дочерью: начинал вдруг шутить, улыбался, чего с ним почти никогда не бывало, когда он разговаривал с Катериной.

– Оно, конечно, можно и поесть, – Вадим стал говорить говором какого-то мультяшного мужичка-лесовичка, – но надобно сначала заслужить еду. Иначе чересчур пузато будет, а в другом разе и не полезно. Где наша скрипочка? Скрипочка-а, ау!

– Ну, па-ап, – мордочка Анюты по лисьи вытянулась, – ну ми-иленький. Я потом поиграю.

– Когда?

– После еды.

– Ага! А после еды ты снова скажешь потом, а потом еще потом, а потом придет мама и нам обоим влетит.

– Ну, па-ап…

– А мне, между прочим, очень нравится, как ты играешь этот этюд Викинга…

Анютка хрюкнула, хотя понимала, что папа специально сделал ошибку, чтобы повеселить ее.

– Не Викинга, а Ридинга.

– А мне все равно нравится.

– Ты мне льстишь специально, чтобы я тебе сыграла.

Вадим расхохотался. Слово «льстишь» в устах девятилетнего ребенка действительно прозвучало очень смешно. Как удивительно быстро пополняется лексикон у современных детей. То ли школа преуспела, то ли Интернет помог…

– Ладно, договорились. Но после завтрака ты не отвертишься. Пять раз сыграешь Викинга.

– Три раза…

– И десять раз гамму соль… э-э… мажор.

– Пять раз…

– Будешь торговаться, я тебя в снег головой брошу.

– А я маме скажу, что ты кружку разбил.

– Что?! Ах ты маленькая шантажистка! Да я тебя…

– Папа!!! Только не щекочи холодными руками… Па!…

Спустя полчаса один из их ближайших соседей – Юрий Васильевич Горский (бывший чиновник, как он сам про себя говорил), гуляя по улице, невольно остановился у дома Агеевых. Он не пошел на собрание и никогда на них не ходил, потому что не верил в добропорядочность нынешнего человечества.

Медленно падал легкий снег, над головой раскинулось матовое небо, и было на душе бывшего чиновника очень умиротворительно. В это время из дома, возле которого он остановился, вдруг донеслась тоскливая скрипичная мелодия, которую Юлий Васильевич уже когда-то слышал – может быть в те годы, когда человечество было еще добропорядочно. И хотя игралась она не очень уверенно и порой фальшиво, Юлий Васильевич не удержался и дрогнул лицом, сдерживая горловой спазм…

Собрание проводилось в штабе – так аборигены окрестили один из домов, который когда-то предназначался для продажи, но после того, как в нем были выявлены сложные конструктивные недоделки, неподдающиеся исправлению, его было решено превратить в место сосредоточения управленческого аппарата. Фактически это была вотчина главного распорядителя Алексея, но в моменты собраний, когда сюда съезжались управлялы рангом повыше, он переставал быть здесь единоличным хозяином…

Декабрь в этом году выдался рекордно теплым. Температура уже несколько дней колебалась около нуля. Улицы поселка были покрыты вязким снегом, и идти по нему было тяжело. Можно было, конечно, доехать до штаба на машине, но Катерина из принципа экономии решительно отказывала себе в каких-то излишних удобствах. Этот принцип в последний год стал главенствующим в ее взаимоотношениях с внешним миром. Она и одевалась по большей части с вещевых рынков и питалась из магазинов эконом-класса, хотя по своей зарплате вполне соответствовала рангу так называемого среднего класса. Загородный дом сжирал все их семейные доходы…

Все подступы к штабу были заставлены машинами. Катерина единственная решилась прийти сюда пешком. Три человека стояли у порога, курили и о чем-то говорили. Они немного расступились перед ней и изобразили на лице приветственное выражение, но Катерина, не поднимая на них глаз и не поздоровавшись, зашла внутрь. Из-за того, что ее дом был еще не достроен, она чувствовала себя изгоем местного общества. Ей казалось, что и управлялы и аборигены одинаково презирают ее, и она в ответ заочно всех их презирала…

Из числа аборигенов на собрании присутствовало не больше двадцати человек. Они расселись в самой большой комнате первого этажа на составленных в ряды стульях и табуретах лицом к столу, за которым плечом к плечу расположились ответчики – то есть упралялы. Пока собрание не началось, лица обеих противоборствующих сторон были доброжелательны.

Катерина устроилась в заднем ряду за чьей-то спиной в дубленой коже. Из женщин кроме нее присутствовала еще «дама из Амстердама». Так Катерина мысленно называла эту фифу с задранным от важности клювом, которую не любила, наверно, больше, чем кого-либо из аборигенов.

Дом дамы находился на соседней улице и частично просматривался с Катерининого балкона. Поэтому Катерина, когда выходила на балкон, как бы она не пыталась казаться себе равнодушной и не любопытной, первым делом смотрела именно в ту сторону.

Как правило, дама приезжала в поселок в субботу утром на маленьком элегантном «мерседесе» голубого цвета. Ворота в ее доме были автоматические. Не вылезая из машины, она открывала их пультом, заезжала во двор, и ворота медленно закрывались. Забор вокруг дома был очень высоким и закрывал почти весь двор, поэтому увидеть, чем дама занимается в течение выходных, Катерина не могла, как бы она не изгибалась над перилами балкона. Методом дедукции можно было сделать лишь несколько поверхностных выводов…

У дамы не было детей и, по всей видимости, не было мужа. Она не устраивала праздников, не жарила шашлыки, к ней не приезжали гости. Дама не показывалась из своего дома на протяжении всех выходных, и объявлялась на публике только на собраниях.

На собраниях дама усаживалась всегда в первом ряду напротив стола, за которым размещался президиум управлял, и иногда задавала каверзные вопросы. Судя по учтивости ответов, можно было понять, что управлялы даму побаивались. По крайней мере, к Катерине такой учтивости они не проявляли никогда. С Катериной управлялы, в лучшем случае, были вежливы. Ненавидимый всеми Алексей, когда понял, что деньги у Катерины закончились, и больше из нее ничего не выжать, вообще перестал ее замечать, хотя перед другими аборигенами буквально расшаркивался, так как они постоянно заказывали у него какие-то работы и платили наличными…

Катерина завидовала независимости дамы черной завистью и, чтобы оправдать свою зависть, хотела найти в ней какой-нибудь изъян, но ей это плохо удавалось. Дама была уже не молода, лет на пять старше Катерины, не очень красива, но чувствовался в ней тонкий налет благородства. Осанка, речь, юмор, стиль – все это Катерина хотела бы видеть в самой себе. И дом дамы был таким, каким Катерина хотела бы сделать свой дом, если бы у нее были на это средства. Удивлял, правда тот факт, что дама купила себе дом именно в Барханах. Этот поселок мало отвечал ее претензиям на благородство…

«Ну, и плевать на нее», – заканчивала свои размышления о ней Катерина и старалась больше не смотреть в ее сторону…

Всякий раз перед оглашением повестки собрания председатель спрашивал у дамы разрешения закурить.

– Только не все сразу, – снисходительно позволяла она.

У Катерины разрешения никто никогда не спрашивал.

Первым закуривал председатель собрания. Его звали Тарас Александрович. Его зычное имя вполне соответствовало внешности – двухметровый рост, плечи в сажень, бритая голова. Он появлялся в поселке раз в месяц исключительно на собраниях. По всей видимости, он был какой-то шишкой в «Z&Зет» – то ли зампредом, то ли вице-президентом. Алексей был с ним угодлив, а Тарас Александрович, в свою очередь, во время собрания пытался всячески защищать своего подчиненного, потому что все нападки аборигенов обычно были направлены именно на Алексея.

– Какая у нас повестка? – закурив, спросил Тарас Александрович и покосился на Алексея. Тот стал перебирать листы бумаги в папке.

– А повестка у нас всегда одна, – пробасил седой мужчина строгого вида, сидевший в первом ряду рядом с дамой. – Первый вопрос: сколько можно? Второй вопрос: где наши деньги?

По устоявшемуся порядку этот мужчина был первым зачинщиком споров и скандалов между аборигенами и управлялами. Он был отставным подполковником, но в поселке за глаза и в глаза его называли Генералом – за его выправку и голос, а также за требовательность и въедливость. Однажды он заставил таджиков Алексея перекрывать всю крышу своего дома, причем бесплатно. Крыша протекла в одном лишь месте, и ее можно было легко залатать, но Генерал настоял на полном ремонте.

Генерал был почти соседом Катерины. Их дома стояли на одной улице. Он и его семейство были единственными из аборигенов, кто проживал в Барханах постоянно (квартиру в городе они сдавали), поэтому Генерал был единственным из всех в курсе, что делается в поселке в будние дни. Для аборигенов Генерал был очень полезным, но управлялам он доставлял много беспокойств. Именно он настоял, чтобы канализационные канавы забетонировали, чтобы плата за электричество взималась по двойному тарифу (дневному и ночному), чтобы охранников перед сменой и после смены проверяли алкотестером. Алексей на протяжении всей недели усердно прятался от него, но Генерал взял за привычку каждый день обходить весь поселок, поэтому Алексея он непременно находил и ежедневно внушал ему назидательным тоном, что тот ничего не смыслит в управленческом деле, что его таджики дармоеды, что все деньги, которые Генерал платит из своей пенсии, пущены на ветер, и нет от коммунальных платежей никакой отдачи. Генерал не пропускал ни одного собрания, он, как и дама, садился всегда напротив стола и сверлил требовательным командирским глазом Алексея, которого в лицо называл сардонически – Лёшенькой.

Лёшенька под этим взглядом прел и потел. Голос Генерала наводил на него уныние. Другие управлялы тоже напрягались. Безмятежным оставался только Тарас Александрович. Свою руководительскую деятельность он начинал в старательской артели и знал, как можно укротить любого недовольного из толпы. Иногда для этого достаточно взгляда, иногда слова, иногда улыбки.