Волчица

– Да, повысили. Итак, господа офицеры, чем могу служить?

Ленайна чётко, как на рапорте, озвучила их желания.

Классы осматривали не торопясь, игнорируя удивлённо-недоумённые взгляды занимавшихся девочек всех возрастов – от трёхлетних малюток, до тринадцатилетних, почти сформировавшихся телом, девиц. Линда молчала, Ленайна вежливо кивала на объяснения, что изменилось в технологии обучения за последние десять лет. Хм. Да почти ничего.

Даже побитое молью чучело волка, всё ещё поблёскивающее искорками стеклянных злобных глаз, так всегда её пугавших, особенно в темноте, в кабинете Биологии сохранилось. Не говоря уж о восьмидесяти шести глобусах Колоний в кабинете географии и планетологии. А вот снопы с пшеницей исчезли – как объяснила мисс Брайтон, труха, в которую превратились зёрна и пыльца, вызывали у некоторых воспитанниц аллергию.

Хм… Что-то часто им попадаются случаи этой самой аллергии. Может, и правда – что-то с чем-то здесь, на Глории, скрестилось?.. Хотя, как уверяли хреновы генетики, даже в принципе – не могло.

Посетили они и огромный, и сейчас пустой барак. С заправленными как по линейке, двухэтажными кроватями-нарами. Линда не удержалась: прошла и отсчитала – «пятый ряд, тридцать восьмое место… Чёрт!»

Ленайну передёрнуло: всплыли непрошенные воспоминания о зелёно-коричневых стенах таких же спален в других бараках. Где они все, курсанты и курсантки, независимо от пола, жили (Вернее, падали без сил!) весь первый год, когда обучались в Академии. И только на второй семестр доказавшим серьёзность своих намерений, «выдюжившим», курсантам, выделили отдельные комнаты. Вернее – клетушки.

Вот уж это не хотелось бы повторить!.. А тем более – посетить.

Столовая. Нет, всё тоже по-старому: всё те же мастодонты: алюминиевые кастрюли и чугунные котлы, которые с трудом ворочают краснолицые сосредоточенные поварихи, да жар от раскалённых печей, пробивающийся в громадный зал через окна-раздаточные. Даже неистребимый запах прогорклого дешёвого растительного масла и пережаренного лука – всё сохранилось именно так, как ей помнилось.

И, разумеется, тщательно оттёртые руками дежурных-дневальных, и «нарушителей дисциплины», плинтусы и стенные, пластиковые, под дерево, панели, до середины закрывающие стены низкопотолочного и несмотря на многочисленные лампы, тёмного помещения. Заставленного выстроившимися по линейке столами на тридцать человек. То есть каждый – на один взвод-группу…

Ленайна захотела пройти в спортзал.

И здесь ничего не изменилось. Прозвучал звонок: там, в учебных корпусах, перемена аудиторий. Коридоры загудят, воспитанницы «организованно» перейдут.

Её снова передёрнуло.

Она встала у свисавшего с высоты десять метров каната для лазания, решая, хочет ли возвращаться в коридоры и классы, встречаться с настороженно-озлобленными «самостоятельными» девицами. Директорша восприняла эту остановку и молчание по-своему:

– Уважаемая госпожа майор! Прошу прощения… Не согласились бы вы прочесть небольшую… Воспитательно-патриотическую лекцию? В свете трагических событий на… Дункане. Для поднятия, так сказать, патриотического духа… И оптимизма.

Ленайна переглянулась с Линдой. Та чуть заметно кивнула.

А что: правильно. Всё-таки будет у бедных, задрюченных казённой муштрой, девочек, «официальный» повод откосить от нудных занятий.

Блинн… А ведь они и сами такие «лекции» пережили!

Уже через десять минут, стоя на обшарпанной сцене, за зелёной трибуной с гербом Содружества на передней стенке, она осознала, что, как и те докладчики, которых слушали в детстве они, говорит буквально стандартными формулировками. Казённо-патриотическими фразами. За которыми, как они с Линдой и Мишей сейчас, как никто, ощущают – ничего нет!

Только обыденность серо-защитной жизни, отягощённой военным положением…

Она старалась, чтобы голос звучал не возмущением, а убеждением:

– «… только вы, наша подрастающая смена… Символ нашей надежды и преемственности Идеалов Свободы и Демократии… пронесите же через всю жизнь то тепло, те знания, что пытаются вложить в вас, пока юных и наивных, мудрые Воспитатели… ненависть к общему врагу… скорбь по несчастным колонистам Дункана… память о чудовищном преступлении Сверков…» И так далее.

Она говорила, медленно водя взором по залу, и чувствовала, как ледяная рука стискивает сердце, а руки сами сжимаются в кулаки.

Глаза, эти глаза… Эти обращённые на неё глаза. И их обладательницы!

Она помнила, о, как отлично она помнила – если кто-то из приезжающих к ним в Интернат вот так же, как она сейчас, говорил с этой трибуны, наигранно, словно не от души – маленькие сердца отлично чуют, чувствуют ложь и фальшь. И – не только слов.

А и чувств, которые испытывает произносящий их.

Кажется, в юном возрасте чёртовы ментальные способности у девочек куда выше… Только куда они деваются потом?

Может, удаляются вместе с «созревшими» яичниками?..

К концу своего «патриотически-вдохновляющего» спича она почти кусала губы, и только что не рыдала, ощущая подступившие слёзы за кромкой век.

Однако она заметила – никто так и не свёл с неё глаз, и не погрузился в себя, или не начал в сотый раз рассматривать казённый интерьер зала, как бывало в их время, если докладчик начинал «брехать», или становилось просто… Скучно.

Когда этот выматывающий душу кошмар закончился, и они шли от ворот к автомобилю, Миша, раздумчиво покачав головой, всё же выдавил:

– А сильна ты, оказывается, во вранье… Да и убеждать можешь – без дураков. Если – вдруг! – доживём до увольнения в запас, не думала заняться большой Политикой? Ну, в смысле – баллотироваться куда-нибудь? Избиратели – вот тебе крест! – поверили бы во что угодно!..

– Свинья ты Миша! Не видишь, что ли, что ей хреново?!

– Вижу. Поэтому и пытаюсь поднять нам настроение. Пошутить как бы…

– Вот именно – что «как бы»! Говорю же – свинский баран! Ещё и бестактный, как носорог!

– Ладно, согласен. Шутка не получилась. Извини, Ленайна!

Она посмотрела на Мишу, затем на Линду. Сглотнула. Придурки – но такие Свои!..

– Ладно. Извинения приняты. Однако не думай, что это – повод отмазаться сегодня от… – она многозначительно посмотрела ему на форменные брюки, – Мне сегодня точно понадобится забыться.

И забыть…

Вечером они поужинали роскошно: не торопясь, чинно, и без излишне поспешного потребления алкоголя. Людмила и Сандра, отсиживавшиеся и отлёживавшиеся днём в номере, так как предложение посетить «родные» стены не вызвало у них абсолютно никакого воодушевления, заметно ожили, особенно после рассказа Линды – вот у неё чувство юмора не мог отнять даже Флот. Так что Ленайна в процессе рассказа даже пару раз криво усмехнулась – уж рассказывать-то Линда умела так, что заслушаешься. Ей бы мемуары написать на пенсии. Если, конечно, они, как верно подметил Миша, доживут…

Линда, рассказывая, посматривала на Ленайну, но ничего из возникших у них после «посещения» чувств и мыслей не комментировала – чуяла изощрённым чутьём, что супруга недовольна и расстроена этим самым посещением «родных пенатов».

А вообще за столом они все уже чувствовали себя почти свободно: не осталось того робкого смущения, которое испытывали работницы фермы к офицерам. Как и неудобства за своё «пьянство» и безбашенность – у танкистов.

Все они – люди. У всех – общий враг.

Ленайна и Людмила всё же пили больше остальных. Людмила сетовала на то, что никакие фильтры в ноздрях всё равно не убирают полностью запах: «Ну вот воняет там, внизу, …рьмом – и всё тут!»

Ощущая, что разговор может снова пойти «о грустном», Ленайна предложила тряхнуть стариной: попеть караоке.

– Д-а-а-а… – протянула Сандра, – Я уж забыла, как оно выглядит. Да и песен – что старых, что новых… А, да – там же снизу их печатают! А вообще-то… Было не до них.

– Э-э, фигня! Споём и старые! Думаешь, у нас с Линдой было время и возможность разучить что-то новое? Ха!

Визио в углу настроили быстро. После чего пододвинули к нему стулья, и сели, даже приобняв друг друга. У Линды вдруг скатилась слеза из глаза. Ленайна сделала вид, что ничего не заметила: у неё самой душу снова словно сжимала огромная стальная рука…

Сандра, сидевшая в середине, ткнула пальцем с коротко остриженными ногтями в мелких продольных рисках, что было заметно, так как даже следов лака там не имелось, в прозрачный квадрат меню перед лицом:

– Ну, давайте, что ли, с нашей любимой…