Да здравствует Герберт Уэллс!

Усилий даже особых прикладывать не пришлось. Не выносит сволочь чудовищной боли, которую теперь могу вызывать у него в голове!

И вот выползает этот гад из каморки, держась за этот «тупой» предмет, и воя от боли. Не ослабляю. Мысленно веду его к чердачному окну во двор. И вот он, упираясь, и не понимая, что за странная неодолимая сила его тянет, и стеная, вслух и про себя, вылезает через него на крышу. Вот свешивается над парапетом, оконтуривающим карниз. Вот кричит вниз, обращаясь к Василию Петровичу:

– Вася! Вася! Прости!!! Это – я! Я – тётю Марусю!.. Прости ты меня, идиота глупого, Христа ради! Взял грех на душу! Не в себе я был! Я, я… Не иначе – бес попутал! И не впрок мне эти деньги! Вот они! – швыряет тут его рука кипу купюр, прямо веером разлетающихся по двору, – Не могу так больше! Простите, люди, умоляю, простите! И… Не поминайте лихом!

Тут он ласточкой ныряет прямо вниз, но уж я подсуетился: заставляю его ноги направить тело туда, где у нас чудом сохранились от вырубания, когда двор оборудовали под детскую площадку и автостоянку, развесистые и заматерелые кусты сирени.

Треск, грохот!

И вот уже наш горе-самоубийца, с матюгами и воплями, оглашающими весь двор, прочно в них застревает! Жаль сирень – почти половину куста придавил и сломал!

Вижу, как оживший и повеселевший Петрович на всех парах несётся к кустам, на бегу что-то вещая в рацию, а за ним трусит и дядя Саня. Закрываю себя «щитом невидимости» – то есть, внушаю им мысль, что давно я зашёл в свой подъезд. После чего тихо, и незаметно действительно в него захожу. Ф-фу…

Только теперь замечаю, что у меня трясутся, словно у паралитика какого, руки, и ноги тоже – того. Подгибаются. И, как ни странно, одышка, и сил нет. Можно подумать, что опять провёл спарринг с тренером! Да что же это за… Перенапрягся… мысленно?!

Прислоняюсь на миг к стене, но – только поднявшись на три лестничных пролёта. Потому как вижу, что и дебёлая тётя Катя с первого этажа, и баба Света со второго, срочно снимающая сейчас бигуди, и расчёсывающая крашенные «кудри», сейчас выскочат из своих квартир, собираясь узнать, что там произошло, да и себя заодно показать.

С другой стороны, вижу, что и мать намылилась высунуться в окно, и если сейчас задержусь уж слишком надолго – наверняка начнёт расспрашивать. Как непосредственного свидетеля, раз уж проходил мимо. Э-э, кому я голову морочу. Расспрашивать она начнёт в любом случае.

Заставляю себя собраться, и думать про предстоящую встречу с родительницей, как об очередном задании. То есть – она не должна ничего заподозрить!

Но вставляя ключ в скважину замка, ловлю себя на мысли, что и правда – изменился я. И совсем не туда, куда пристало бы двигаться, совершенствуясь, и набирая «экспириенс», самостоятельному, независимому, и озлобленному на весь свет, крутому Бойцу! Эгоисту и индивидуалисту.

Этак я размякну, и буду мягкотелый, сентиментальный, и морализирующий слизняк! Задумывающийся о смысле жизни, совести, своём призвании, и рефлексирующий о том, что жил неправильно. Обижал слабых. Презирал «инородцев» и слабаков. Игнорировал происходящие вокруг несправедливости… Вот ведь хрень какая!

Мать выходит навстречу. Спрашивает:

– Ривкат! Ты был сейчас там, внизу? Кто это так орал, будто слон в брачный период? И что за грохот и треск?! И кто сейчас там ругается?

Думаю, думаю. Решаю ничего не выдумывать. Говорю же: мать у меня – почти телепат! Чует! Вся в меня, хе-хе…

– Тебе повезло. Все самые свежие и правдивые новости – из первых рук.

Прохожу это я мимо скамейки, поздоровался с дядей Саней, и Васильпетровичем. Сразу понял, что что-то у нас во дворе произошло. А то бы он давно дома прохлаждался. И тут, – представляешь?! – выскакивает из чердачного окна на крышу во-он того дома – дядя Витя. Ну, который – Витёк. Ну, который чуть не про…рал свою однушку год назад, когда на него написали соседи, что у него там – притон.

Он и орал. Дикция у него, правда, хромает… Видать – из-за выбитых ещё тогда, зимой, зубов. Но основной смысл я понял. Он кого-то убил, и деньги украл. А потом его, типа, совесть замучила. Вот он деньги-то – веером, с крыши, типа, не впрок ему они!..

А затем – и сам туда же. С крыши.

Вижу, как у матери глаза расширились в испуге, и спешу исправиться:

– Не-не, всё в порядке. Нырнул этот идиот прямиком – в сирень! Это он и ругается. Больно потому что. Ну, оно и понятно – всё-таки пять этажей! А кого это он -?..

– Бабушку Марусю. Её часа в четыре нашла племянница. Лизавета. Нашла мёртвую, с пробитой головой. И суп стоял на плите, на полном газе – представляешь, этот сволочь хотел устроить всё так, как будто это несчастный случай! И заодно – небольшой пожар от взрыва газа! Чтоб скрыть все улики и следы. Но ничего у него не вышло. Потому что идиот!

Так говоришь – сам? С крыши?

Делаю ангельский взгляд. Смотрю матери прямо в настороженные глаза. Моргаю. Говорю:

– Ну, не знаю, может, конечно, не сам. Но кроме него на крыше я никого не заметил! А что? Думаешь – его подставили? Сообщник столкнул?

Мать явно удивлена такой версией, и сразу её возникшие в мой адрес подозрения отходят на второй план. Но я всё ещё их в её мозге вижу. И стараюсь обращаться с ним максимально осторожно – мать же! Нельзя! Это…

Не по совести!

Однако к тому моменту, когда снял кроссовки, и помыл руки, она более-менее успокоилась на мой счёт. Видать, логично рассудив, что это всё-таки не я спихнул Витька с крыши – не было у меня чисто физически такой возможности!

С одной стороны – напрягает. Что родная мать меня подозревала в таком!

И пусть она знает, что я тётю Марусю уважал, и хорошо относился, понимает она и то, что ну никак не мог я знать, что это – именно Витёк – её!..

А вот с другой стороны приятно. Что мать до сих пор считает меня «борцом за справедливость». И понимаю я, что, оказывается, не так уж она была далека от истины.

И сейчас я – идиот-идиотом, правдоборец …ренов.

Жуть.

Могу только сам над собой поприкалываться и поиронизировать. Ну и заодно стараюсь успокоиться. Так, чтоб мать и правда – ни о чём не догадалась.

Но пока ужинаю, атмосфера и правда – более-менее успокаивается. Хотя первые пять минут мать от открытого окна оторвать было нельзя. И только когда скорая помощь увезла со двора успокоенного лошадиной дозой снотворного, и, наконец, заткнувшегося Витька, закрыла створки, и села ко мне за стол.

Спрашиваю, чтоб отвлечь её от мрачных мыслей и печали по бабе Марусе:

– Ну, как там твой-то? Собираетесь?

– Ну… Да. – вижу, что мысли её заработали наконец в нужном мне направлении, и ассоциации с предстоящим отдыхом она связывает самые радужные. И поскольку давно никуда, кроме как к «любимой» бабушке не ездила, собираться ей – в удовольствие.

Тут и куча приятных хозяйственных мелочей: какие полотенца, щётки, ночнушки, трусики, платья, и прочее такое брать, а без каких – можно обойтись. Какие крема для лица и какую косметику. (!) Какие продукты ещё закупить для меня (Приятно!). Сколько денег оставить на хозяйство, а сколько – с собой.И так далее…

Хотя и кое-что всё ещё остаётся у неё под сомнением. Особенно – насчёт «нормальных» интимных отношений с мужиком, которому за пятьдесят. И как бы их «обставить» так, чтоб этот бедолага считал, что это – он её соблазнил и уговорил.

Но это – ерунда.

Мать у меня – женщина с фантазией.

Что-нибудь придумает.

Так что можно расслабиться, и идти мыться.

Ночью, уже после очередного «символического» мытья, лежу на спине и думаю.

Дум у меня много. Но главная – всё же та, которую мне, сам, возможно, не осознавая её «философского» и «основополагающего» значения для меня, подбросил Андрей.

Какого …уя мне теперь – всё надо?!

За каким дьяволом я стал соваться со своими непрошенными стараниями куда просят, и куда не просят?! Да ещё не просто так, чтоб посмотреть, и, как обычно – обезопасить тылы, а – чтоб «исправить несправедливость»?!

С какого бы боку мне, например, проблемы крошечных червеобразных козявок? Пусть и подвергающихся геноциду? А – отлучённых от Солнца мутантов-аборигенов?!