– «Как же так?»
– «Я оторван!»
– «Вернуться нельзя!»
А Хеопс гоготнею летящих развалин неслышно гудит:
– «Да, да, да!»
– «Это – мы!»
* * *
И вот – пирамида; она – ноздревато-ужасна, тиха: вне цветов и вне веса, вне всех измерений пространства и времени; дальше – туда. Если броситься вверх, то облуплины бока заузятся (сузив пространство вселенной) до малой площадки, которая вход – в иной мир, уже задувший своим сквозняком:
– «Слышишь?»
– «Слышу!»
– «Ты – помнишь?»
– «Я – помню…»
– «Что помнишь?»
– «Как мы до рождения в черно-желтых пространствах летали… сюда: в саркофаг».
– «Кто лежит в саркофаге?»
– «Душа, заключенная в сердце».
– «Что это за камни?»
– «То – чувственность!»
* * *
Слов не сказали, коснувшись ужасного бока; сказали – потом; заручьились в года мировые ветра, понеся до порогов духовного мира, где я, увидав, оборвался; а Ася… промчалась… куда?
На массивы взвалились массивы; на них восходили массивы; ступенчатый мир из массивов бессмыслился; нам показалось, что рухнет массивная масса: массивами.
Хочется сбросить ступени столетий.
– «Смотри», – показал Асе…
– «Как рыжеет она!»
Возникают вдруг мороки: в ней есть и вес, и цвета:
– «А пожалуй, в ней нет ничего любопытного».
Ложь восприятий – плотнеет; с увеличением раздражения – гаснет прирост впечатлений; и мы, постоявши, решаем:
– «Она – обыденна».
* * *
Опять вспоминаю кошмар.
Мне казалось, когда был ребенком: ненавидная грань выростала, деля меня надвое; «я», отделенный от «я» миллионами миль, беспредметно тянулся из ужаса мира – к кусочку земли, на котором лежу «я» в постельке: к себе; дико вскрикивал я и тянулся к склоненному образу няни; и слышал: стояли они у постели, шепчась:
– «Он кричит по ночам».
– «Это, барыня, – рост».
Проростал в миллионах из теменей, тщетно пытаясь осилить растущую бездну.
И то ощутил я опять.
* * *
Современность не видит Химеры Хеопса; она – невесома, бесцветна; ее – невозможно измерить и взвесить; и вот выростают вокруг парадоксы журнальной пошлятины; вспомнил, что где-то читал: если б «В» пароход «С» компании вытянуть вдоль по ребру пирамиды Хеопса, то носом просунется он над верхушкой; какая же, право, в ней ценность, когда пароход превышает длиной ее рост?
Ужас, петля тебе, человек современности!
Боголюбы 911 года, Карачев 919 года
У пирамидного бока
Смотрели на верх: рябоватый, пролупленный бок; опускалось солнышко:
– «Нам не осилить ее».
Окружали феллахи:
– «All right»…
– «Prenez nous»…
– «Карашо»…
Мы молчим:
– «Meine Herren»…
Какие же «Herren» мы с Асей. И вот: кто-то выкрикнул:
– «Orividerci!»