Африканский дневник

– «Это – хлопок!»

По берегу стены коричневой, бедной лачуги: и дети расставили сети в теченье столетий; и кажется: Нил – вытекает из неба; и – в небо течет; темнокубовый лодырь выносит меня из «дахабие»; и через воду несет на руках до прибрежных травинок; выносит он Асю; и – бережно ставит на берег, где пучатся лопасти листьев, где капают влагой они; в рогорогие чащи идем – через чащи; и видим: стволистые бурости пальмовых рощ; закричал козодой: из кустов – над водой.

Меж валами канальца бежит (ты сказал бы: бежит по земле) острый парус: и белые, синие полости треплются, а из соцветия тупо просунулся буйвол, лениво жующий; и земли жиреют парами.

– «А? Что это?»

– «Это – папирус!»

– «Папируса нет: но он – рос».

    Боголюбы 911 года

Каср-ешь-Шамах

Обветшалый такой акведук, точно римский, когда-то водою снабжал Цитадель; начинается прямо за ним протеснение домиков: «старый Каир», где стекаются пестряди помесей древне-египетской крови с Европою времени римского и византийского блеска, и – пестряди помесей этих в смешении с арабами; первая помесь сохраннее в коптах; вторая феллахи.

Здесь часть населения отвергла Ислам; и – задвинулась общиной христиан за стенами: то – копты, в которых египетский предок бежит по артериям, напечатляяся в богослужебные книги; для нынешних коптов едва ли понятны они, потому что арабский подстрочник приложен к читаемым текстам; отправясь от них, могли верно приблизиться к древне-египетским буквам; по Изамберу меж коптским и древне-египетским видится точно такая же связь, как между италианским и римским. Средь коптов встречаются: евтихиане, католики, православные; быт христиан – искажен: лихоимством, подделкой и ловким обманом ославлены копты; они – математики; им поручили когда-то финансы Египта; когда-то считалась столицею их ель-Файюмэ, лежащая около «крокодилополя»[112 - Усыпальщица священных крокодилов.], около лабиринта и около пирамиды мэридского озера; здесь проживают в квартале, имеющем наименование «Каср-ешь-Шамах», до сих пор еще копты; и здесь проживали они в миновавших столетиях: при Саладине еще.

Эта улица есть ель-Гури; здесь чернеют из стен головные повязки: то – копты; уйдете в проходик, назад не вернетесь; десятки желаний ограбят вас дочиста, реют, как реют над этой стеной прямокрылые коршуны, чьи прямокрылые тени, ломаясь, перекосясь на стене; верно, где-то есть падаль собаки, такой востроухой, такой востроносой, похожей и шерстью и юркой ухваткой на злого шакала, в которого, как утверждают арабы, вселился сам «марафил»[113 - Злой дух.]; марафилом и рыскают в черных повязках хитрейшие, орлоносые копты по Каср-ешь-Шамах, загнездясь за облупленным камнем древнеющей, римской стены.

Вы – проходите в брешь: деревянною дверью; и вы – в лабиринте облупленных, дохленьких уличек, где разбросались все церковки, неотличимые от соседних домишек; везде над дверями кресты отмечают святыню за ними, куда вы проходите в пахнущий дворик; на двориках розвальни церковок, где вас охватит и спертость, и сырость, и мрак, как в подвале: когда зажигаются свечи, вы видите иконостасик; он – деревянный: коричнево-темный, коричнево-черный, резной, с инкрустацией; и от резьбы оторваться нет сил!

Инкрустация здесь выщербляет орнамент, где черные, белые, коричневые линии вьют арабески из малых, точеных зверьков, вперемежку с пальметтами; всюду – святые угодники; а на стенах – примитив: византийские лики с потухшими красками.

Помню я церковку: с неподметенного дворика через проломы стены пробрались в эту церковку мы; опупелый баран вслед за нами заглядывал: с неподметенного дворика, через проломы стены; загрязненные коптские пастыри (все, что ни есть!) потянулись за нами: вернее прельстил их бакшиш; потянулись из дворика – в церковь; из церкви – на дворик.

Запомнилась церковка: это обитель святого (как кажется) Сергея, переделенная натрое; посредине пустело свободное патриаршее место; а справа и слева – отделы: мужчины и женщины молятся здесь раздельно.

Святая Варвара запомнилась старой слоновой костью своих инкрустаций.

Мы, помнится, переглядели шесть церковок; копты, мальчата и «хахи» гонялись за нами; и тело зудело и гари снедали; и уши мои разрывали, крича, горлачи; «обакшишил» я всех: залетали вокруг серебристые доллары, пьястры – в сплошной горлодер; полицейский за нас заступился; пока он оттискивал злую толпу, мы – бежали, не видя мечети Амры, восстающей по близости: в центре Каира.

    Боголюбы 911 года.

Центры

Где красный халат перемешан с пикейным жилетом, где бродят надменные дэнди, где бредит тюрбан трескотней – посредине бульварчика Магомет-Али коричневеет коробка из камня, открывшись с одной стороны библиотекой с публичной хедивской читальней; в книгохранилище шестьдесят тысяч книг, из которых одна половина – арабские манускрипты; есть ценные списки корана; студенты, воняющие одеколоном и луком, влетают в открытую дверь; и потом вылетают обратно.

Другой стороной открывается камень коробки арабским музеем, где гранная бронза пестреет хвостами павлинов и странными вазами: полными формами выперта пышно; надгробные, передробленные, ассуанские камни; и ярко кричат инкрустацией мраморы; быстрою искрою жгут мозаичные плиты; эмирская люстра яснеет, тяжелою медью; блистают: подсвечники, люстры и лампы, и кубики, и чашки, и яшмы, и – что там еще? Через зал деревянных изделий проходишь средь чаш инкрустаций; и точит узоры слоновая кость; табуреты, резные пюпитры, с которых читают коран; переходишь через зал деревянных дверей, металлических (бронзовых, медных, железных, чугунных), которые украшали мечети, в уютную комнату, полную крепкой керамикой; зала сирийских фаянсов; вон там отливается в фиолетовые фаянсы фантазия Персии; ткани всех качеств, мастей и отливов; ковровые волны и пятна платков.

Так бы я передал впечатление Музея: быть может, напутал я в частностях? Как бы то ни было, но пестрота предо мною жила…

* * *

И – выходишь: тяжелое здание вот отступило от улицы, кроя кокетливо там завитушками зелени стены; кирпичного цвета оно; под приподнятой башней из камня изваяны львы, а в оконных простеночках – неуловимые кариатиды окаменели, серея, прижавши к бокам мускулистые руки; они – египтяне; они – стилизованы; к лбам привалился карниз; вероятно, тяжелое здание – дом фабриканта: английского, или… сирийского, анатолийского, может быть, малоазиатского – кто его знает! Коль здесь англичанин, то дом – фешенебельный дэнди, коль это сириец, – дом – «шик»!

Посеревшее чудище лепится рядом с кирпичным: все шесть этажей с жалюзи.

А в углу перекрестка, запертого зданьями, ярко присела мечеть, приподняв минаретик к четвертому этажу: к жалюзи; то – обломок прошедшего; сплющилась сбоку коробками: фыркают «шики», косясь на нее, ожидая когда наезжающий лорд из Шотландии вместо мечети посадит коттедж, чтобы снежные дэнди и нежные лэди, и белые бэби в летающих локонах на перелетной коляске к нему подъезжали, смеясь.

Одногорбый верблюд, под копною травы приподняв лебединую шею, зашлепал по уличке: белый и стройный; ревет под окном; на горбе раскричался хитонник; тюрбанные слуги кирпичного дома хохочут над ним под воротами; там, за воротами – садик: цейлонские стволики корни простерли в малакские травы; искусственно кто-то развел это все; и – усыпал дорожки песочком, к которому выползли ящеры: греться.

* * *

Компания скромнейших фесочек мчит за собою в кафе баклажанного цвета халат; а халат упирается:

– «Хаха!»

– «А!»

– «Хаха!»

И – спорит; вовсе раздетая хаха на тощие ребра напялила там… (вы представьте себе!)… пиджачек[114 - Иные туземцы действительно надевают пиджак на абассию, выглядя шутами.]; и гуляет в тюрбане; сиреневый смокинг проходит с яичным, напяливши чистую феску с обгрызанным хвостиком; это студенты, свиставшие Рузвельту в прошлом году: недостаточно он либерален! То – «шики» Каира: «ошикали»… Рузвельта; и – пробегают в читальню; проходят: Мирджаны, Марджаны, Мурджаны, Идрисы, Халали, Рекасы, Фераджи, Мурзали[115 - Арабские имена.], сиреневый смокинг, быть может, Рекас-ель-Эдин, или даже – ель-Нил, а яичный – Гуссейн-Магомет-Нур-Абдин, или Ахмет-ель-Динкани, быть может, Бекат-ель-Бергут; осыпают себя неприятными криками.

– «Хвейс!»[116 - Хорошо.]

Те – без звания (просто «Мурзали»), а эти – «эффенди»: Али-Магомет ель-Араби эффенди, наверное – копт; и – католик («Базили!»); халат баклажанного цвета, – конечно, Ага-Мустафа, или – турок (что – то же!); а тот, пробегающий с банкой оливок, в кукурузных штанишках и с огненным галстуком – грек: Ассинаки, который когда-нибудь будет «пашей» в Малой Азии и перережет армян: Ассинаки-Эмин-Сириаки-Паша; если же он поселится в Париже, то, может быть, так, как сородич его, Попандопуло, станет еще декаденским поэтом; быть может, в Одессе еще расторгуется грецкими губками; выстроит виллы на Малом Фонтане; и летами и с целым семейством он будет живать в Митилэнах; пока – он в Каире.

* * *

Гляжу на туристов: старательно делают вид, что они – старожилы страны, щеголяя в желтеющих шлемах с вуалью, а «хаха» Марджан их усадит на ослика: будет гонять по Каиру на радость Рекасам, Идрисам и прочим бездельникам:

– «Хвейс!»

– «Уляля!»

– «А!»

– «Бакшиш!»

Полетят бакшиши!

Джентельмены попрячутся за спины злых полицейских, которые будут дубасить руками по спинам Рекасов; Рекасы, спокойно избитые, знают, что те джентельмены у них, у Рекасов, в руках; полицейский, прибив, отвернется; Рекасы опять нападут; это все лишь комедия; завтра Мурджан-полицейский, надевши абассию, сам превратится в Рекаса; Рекас же, надевши мундирчик, поднимет торжественно белую палочку.

Все – здесь двусмысленно!

Это – Каир…

* * *

Иногда улыбнется пленительно он; златокарими зорями ползает в воздухе, переполняя свечением пролеты проспектов; и – нильской струею блеснет; и – пройдется отряд музыкантов, вопя ослепительной медью разинутых труб; и феллахи бегут по бокам; бирюзового цвета карета поедет в кайме золотых гайдуков, у которых развеяно белое что-то… То – свадьба.

    Боголюбы 911 года

Течение

Нил изливается массой воды из нианзы[117 - Нианза – негритянское слово, обозначающее скопление вод; нианзой может быть и река, и озеро; отсюда: «Виктория-Нианза», «Альберт-Нианза».] «Виктория», пересекая седым водоскатом в нианзу «Альберт» – от экватора к тропику Рака, у Ассуана вступая в умеренный климат, а у Каира пересекая 30-ый, как кажется, градус и – дельтой ветвясь от Каира на север: до моря, и вытяни петли извивов его, он имел бы длину до семи тысяч верст, то есть, кажется, две с лишним Волги.